Друзья и недруги. Том 1

Робин оторвал глаза от племянника, посмотрел на Вилла и так же тихо ответил:

– Ты оказываешь мне честь, брат, и я принимаю твое предложение с радостью и гордостью.

Через несколько дней сына Вилла и Элизабет окрестили и нарекли Дэнисом. Глядя на румяного большеглазого мальчика, Вилл не мог понять, как ему пришло в голову так нелестно отозваться о сыне в первые минуты знакомства. Теперь он казался ему самым красивым ребенком на свете, и Вилл мог без конца смотреть, как он жадно сосет грудь Элизабет, расплескивает воду в лохани во время купания, сонно закрывает глаза в колыбели.

– Не надышится на маленького Дэна! – прошептала Барбара на ухо Элизабет, однажды наблюдая, как Вилл укачивает сына и даже пытается напевать ему колыбельную.

Отъезд Эдрика привел еще и к тому, что друзья Робина и Вилла стали коротать вечера у Робина. Раньше они предпочитали собираться в доме Вилла, побаиваясь сверлящего взгляда Эдрика, неусыпно наблюдавшего за всеми, кто приходил к Робину. Это были веселые и шумные вечера. Друзья приводили с собой подружек, младших братьев и сестер, и дом наполнялся голосами и смехом до глубокой ночи. Алан играл на лютне и пел. Вилл, помня, как брат любит музыку, раздобыл для него латинскую гитару, звучание которой было сложнее и разнообразнее, чем у лютни. Робин с большой охотой вспомнил навыки игры, и Алан стал браться за лютню, только если его очень сильно упрашивали. У него не было такого голоса, как у Робина, – глубокого, чарующего, чтобы девушки слушали его с такими же завороженными лицами, какие у них становились, когда пел Робин.

Год выдался урожайный, и селение получило хороший доход. Робин и Вилл смогли, не обращаясь к отцовскому серебру, купить все необходимое и даже побаловать подарками женщин, находившихся на их попечении.

– А все же, братец, тебе нужно одеваться скромнее, – заметил Вилл и выразительно подергал Робина за рубашку, сшитую из дорогого тонкого полотна. – Слишком уж ты выделяешься среди прочих парней Локсли! Твоя одежда за милю выдает знатное происхождение!

– И кто бы меня упрекал в господских привычках! – насмешливо фыркнул Робин, с не меньшей выразительностью поправив ворот рубашки Вилла: ткань была точно такая же, словно для шитья рубашек обоих братьев взяли одну и ту же штуку полотна.

– Дело не в одежде, – вздохнула Эллен, украдкой бросив на Робина влюбленный взгляд. – Облачи ты, Вилл, брата хоть в дерюгу, в нем по стати и достоинству распознают знатного лорда. Не надо и графских регалий, чтобы, едва глянув на Робина, понять, кто перед тобой.

Но после хорошего урожая неожиданно случился падеж скота, и селение приготовилось к тяжелой зиме. Вот тогда Робин обратился к деньгам Рочестеров, чтобы жители Локсли смогли восполнить потери и наступившая зима не стала голодной.

Избавленное от необходимости платить подати лорду вольное селение начало богатеть, и теперь уже не только Робин и Вилл могли позволить себе дорогую и добротную одежду. Девушки защеголяли новыми нарядами, на выпасах появились верховые лошади, кроме тех, что были у братьев Рочестеров, неприхотливые дома сменялись добротными. Среди других селений Ноттингемшира, где царили порядки сэра Рейнолда, затерянное в лесной глуши Локсли стало настоящим островком вольности и благоденствия. Очень скоро его жителей, наведывавшихся на ярмарки в соседние селения и города, можно было отличить от прочих не только по признакам достатка – холеным лошадям, добротной упряжи и одежде. Прежде всего их выделяло особенное достоинство, которое начало проступать в их лицах, голосах, поступи. Жителям Локсли было чем гордиться: имея настоящее оружие и обучившись владеть им, они могли сами защитить селение от кого угодно, не прибегая к помощи шерифа Ноттингемшира.

Робин ни взглядом, ни словом не давал понять жителям Локсли, что он чем-то от них отличается. Но Эллен была права: отличие крылось в самом Робине. И постепенно жители Локсли к нему начали обращаться с просьбами рассудить той или иной спор. Был ли он связан с потравой чьей-то коровой чужого поля, установлением очередности на луга для покоса или с чем-то еще, Робин никому не отказывал. Выслушивая спорщиков, он объявлял решение, и в чью бы пользу оно не выносилось, его не оспаривала ни одна из сторон. Справедливость Робина была в глазах жителей селения непререкаемой.

Пошел третий год с тех пор, как он нашел приют в Локсли, и за все это время никто не выдал его тайну. Эдрик предупреждал, чтобы все молчали о Робине даже на исповедях, но и в этом не оказалось нужды. Сельский священник, отец Мэтью, тоже жил в Локсли и стал одним из самых преданных хранителей тайны графа Хантингтона. Он добровольно принял обет молчания во всем, что могло хоть немного повредить Робину, лишь усерднее просил в молитвах простить ему собственный грех умалчивания на исповедях.

Жители Локсли безошибочно связывали с Робином перемены к лучшему в жизни селения. От всего сердца желая ему возвращения утраченных прав и владений, они втайне вздыхали, думая о том дне, когда это случится и Робин навсегда покинет их, чтобы занять место, принадлежавшее ему от рождения.

Глава восьмая

Пришла весна, а вместе с ней час, о котором Эллен говорила Робину. Так он решил, когда заметил, как расцвела одна из девушек Локсли – Мартина. Еще зимой она была ничем не примечательной девочкой-подростком. Но вот в конце марта ей исполнилось пятнадцать лет, и Мартину словно поцеловала фея, мгновенно перенеся ее из детства в юность и превратив в экзотический цветок редкой красоты.

Яркое сочетание черных как ночь волос, губ цвета спелой вишни, белоснежной кожи нежнее самого тонкого шелка и больших изумрудных глаз приковывало внимание к Мартине с одним желанием: бесконечно смотреть на нее и любоваться ее красотой. Бесформенные блузы и юбки сменились платьями из тонкого льняного полотна, облегавшими безупречную фигуру. В считаные дни Мартина, которую зимой парни удостаивали единственным знаком внимания – небрежно дергали за косу, была признана первой красавицей Локсли, потеснив с этого места Элизабет. И теперь при одном взгляде на беспечно улыбающиеся губы Мартины, яркую зелень ее глаз, белую лебединую шею у юношей пересыхало в горле, а сердце сжималось от ее звонкого веселого смеха. Мало кто стал исключением: даже женатые мужчины, даже старики не могли отказать себе в удовольствии полюбоваться на нее. Что уж говорить о юношах, которые присматривали невест!

От Робина, как и от других, не укрылись перемены в облике Мартины. Украдкой поглядывая на девушку, где бы им ни доводилось встретиться, Робин и сам не заметил, как влюбился. Для него эта влюбленность была первой, и он пошел ей навстречу так, как привык идти по жизни: смело и без оглядки. Осознав свои чувства к Мартине, Робин прежде всего перестал приходить по ночам к Эллен, не зная, как сильно он ее этим расстроил. Не понимая вначале, что изменилось, – в остальном Робин вел себя как обычно, – Эллен понаблюдала за происходящим и все поняла. Робин никогда не узнал, сколько слез по ночам пролила она в подушку – и не только потому, что томилась по нему. Признавая за Мартиной исключительную красоту, Эллен не нашла в этой девушке иных достоинств, которые стоили бы внимания Робина. Она пыталась быть к Мартине справедливой – такой и была – и, утвердившись в своем первом мнении о ней, молилась лишь о том, чтобы Мартина поняла, какой бесценный дар ей достался: сердце Робина. Эллен, горячо любившая его, не смела даже мечтать, что однажды и он ее полюбит. Мартине несказанно повезло, вот только осознает ли она свое везение? Не разобьет ли Робину сердце? Эллен отчетливо видела, что девушка чересчур гордится своей красотой, прямо-таки упивается ею, но хватит ли у нее сердечности и ума оценить душу, в которой она пробудила чувства?

А еще Эллен сумела угадать истинную причину влюбленности Робина. Он хотел любить и обрести в любви счастье сродни тому, которое обрел Вилл в браке с Элизабет. Не будь примера старшего брата, чей семейный союз Робин почитал образцовым, он рассудком отдал бы должное красоте Мартины, после чего забыл бы и думать о ней. Но все слишком совпало во времени: стремление Робина стать мужем и отцом и необыкновенная красота Мартины.

Мартина тоже заметила взгляды Робина. Сначала она не поверила: граф, в ее глазах он пребывал на недосягаемой высоте. Никто и никогда за все время, что Робин прожил в Локсли, не видел его ни с одной девушкой. Но понемногу Мартина уверилась, что действительно нравится Робину, и принялась отвечать ему быстрыми взглядами из-под ресниц. Обмены взглядами привели к обмену улыбками, потом к разговорам – сначала случайным, коротким, незначащим, позже – к более продолжительным. И вот они начали искать общества друг друга, оказывались рядом на людях, случайно встречались руками – на краткое мгновение, но ведь сколько чувств можно выразить тайным пожатием!

Робин только обдумывал, как пригласить Мартину на первое свидание, а все в Локсли уже поняли, что они влюблены друг в друга. Селение разделилось во мнениях. Одна половина жалела Мартину и недоумевала: о чем она думает? Он никогда не возьмет ее в жены, потешится и оставит в слезах. Нет, уверенно заявляла другая половина Локсли, наш граф не такой, как прочие лорды, он не обидит девушку, не поступит с ней бесчестно.

Когда Робин, встретив Мартину на луговой тропинке, пригласил ее вечером на прогулку, она не смогла поверить своей удаче. Он ждал ответа, в его глазах таилось волнение, заметив которое, Мартина вдруг поняла, что она вольна отказать ему, пусть он лорд и граф. Эта мысль наполнила ее гордостью, но она, конечно, ответила согласием, и вскоре селение привыкло видеть их вместе каждый вечер. Они медленно прогуливались по улицам, разговаривали, смеялись, ни от кого не таясь, у всех на глазах. Робин влюбился, но никакого решения еще не принял. Потому он намеренно не желал делать из встреч с Мартиной тайну, чтобы не бросить тень на доброе имя девушки и не навлечь на себя подозрения в нечестных намерениях. Единственное, что он позволял себе во время прогулок, – держать Мартину за руку, хотя ему нестерпимо хотелось обнять ее и поцеловать. Но всему свое время, а пока он только разговаривал с ней, стремясь лучше узнать ту, что завладела его сердцем и мыслями.

Влюбленность не ослепила его, и довольно скоро Робин изучил недостатки Мартины. Тщеславная, капризная, самовлюбленная, но это его не остановило. Он решил, что сумеет исправить в Мартине то, что ему не понравилось, а достоинства развить. Она была умна и наблюдательна, но ей не хватало знаний, и он собирался заняться ее образованием, чтобы кругозор Мартины расширился, а ум, получив пищу, стал глубже и острее. А Мартина очаровывалась Робином все больше и больше, не осознавая, что он прилагал все усилия, лишь бы она не обращала ни на кого внимания. Он же, обвороженный красотой девушки, не отдавал себе отчета в том, что ему вообще ничего не надо было предпринимать, чтобы стать для нее единственным. Его ощутимое несходство с другими юношами селения, подкрепленное благородным происхождением и высоким титулом, влекло к нему Мартину, как ни к кому другому.

В мечтах Мартина уже обвенчалась с Робином и мысленно примерила графскую корону, положенную ей как его супруге. Мать, видя туман в глазах дочери, когда та возвращалась домой с вечерних прогулок, тщетно пыталась воззвать к ее рассудительности.

– Марти, детка, оставь ты это! Ну какая из тебя графиня? Откажись от него сама, раньше, чем он поймет, что ты не пара ему.

– Чем же я ему не пара? – возмущенно фыркала Мартина. – Позволил ведь он брату жениться на Лиз, а та – такая же дочь йомена, как и я!

– Да, только из них двоих лорд Робин – граф Хантингтон, а не Вилл. Он не будет жить в Локсли до старости. Вот и подумай, что станешь делать, когда он вернет себе то, чем владел по праву.

Мартина беспечно махнула рукой:

– К тому времени я успею не только выйти за него замуж, но и подарю ему нескольких детей. Стану рожать каждый год! Он не сможет отказаться от меня, матушка!

Пока они просто прохаживались по улицам, Мартина робела. Она не все понимала из того, что рассказывал Робин, и остро чувствовала его превосходство. Этой робостью она ввела Робина в заблуждение. Он решил, что при всем тщеславии Мартины в ее нраве кротость преобладает над капризностью. И, уверившись в ней и в себе, Робин сделал следующий шаг.

В очередную вечернюю встречу он увел Мартину на луг, где за ними не следило множество любопытных глаз, и там наконец позволил себе объятие и поцелуй. Мартина успела за краткое время расцвета своей красоты нацеловаться с парнями, но поцелуй Робина вызвал в ней настоящее потрясение. Ей хотелось, чтобы его губы никогда не открывались от ее губ, и он, почувствовав это, целовал и целовал ее все более горячо и страстно. Ощущая силу его рук, слыша глухой стремительный стук его сердца, Мартина спохватилась: они одни, и селение далеко. Ей припомнились предостережения матери, и она попыталась отстраниться от Робина. Он немедленно отпустил ее и, глядя на Мартину блестящими, черными в темноте глазами, сказал:

– Тебе нечего бояться со мной, Марти. Я никогда не обижу тебя.

Он говорил то, что думал и во что верил, но Мартина решила, что им движет страх потерять ее, и на этот раз почувствовала свое превосходство над ним. Это было опьяняющее, кружащее голову чувство – власть над Робином. Она увлеклась осознанием этой власти, не понимая, что оказалась в плену иллюзий, и допустила первую оплошность.

Когда они возвращались в селение, Мартина, взяв Робина под руку, поинтересовалась:

– Скажи, тебя совсем не смущает, что наши парни называют тебя просто по имени?

Робин замедлил шаг от удивления.

– Как же, по-твоему, они должны называть меня? – спросил он, бросив на Мартину очень внимательный взгляд.

– Так, как должно обращаться к графу, – увлекшись нравоучительным тоном, ответила Мартина. – Ты напрасно позволяешь обходиться с тобой по-свойски, словно ты ровня другим в Локсли.

– Ты так считаешь?

Она не услышала в его ровном голосе иронию и важно кивнула.

– Что ж! Буду признателен тебе за пару уроков должного поведения графа с теми, кто окружает его, но принадлежит иному сословию, – уже с откровенной насмешкой сказал Робин и отнял ладонь от ее стана.

Он довел Мартину до дверей ее дома и простился без единого слова, только легким наклоном головы, после чего повернулся и стремительно исчез в темноте. Глядя ему вслед, Мартина пребывала в растерянности. Она поняла, что вызвала у Робина если не гнев, то холодность, поторопившись учить его понимать жизнь так, как понимала ее она сама. Губы еще млели от его поцелуев, но в ушах стоял насмешливый и отчужденный голос. Мартина не знала, как Робин поведет себя завтра, и очень боялась, что сама разрушила собственные мечты.

Это была их первая размолвка. Она не продлилась долго: следующим вечером Мартина снова ушла с Робином на луг. Чтобы заставить его забыть о вчерашнем недоразумении, она жарко отвечала на его поцелуи, тесно приникала к нему, едва он сильнее притягивал ее к себе. Они вернулись в селение, держась за руки, болтая и смеясь, и на пороге ее дома Робин еще раз поцеловал Мартину долгим и страстным поцелуем.

Лежа в постели, Мартина перебирала каждое сказанное им слово, вспоминала, как он целовал ее, и вновь уверилась в том, что имеет над ним власть. Он простит ей все, лишь бы она позволила ему обнимать и целовать ее. Мартина не знала, что Робин накануне долго думал над тем, что ему открылось в ней. Открытие его не обрадовало, но он решил не сердиться на девушку за то, что она сболтнула глупость, в которой быстро раскаялась.

От зорких глаз Вилла влюбленность брата, конечно, не ускользнула. Мартина ему не нравилась: он-то видел ее без пелены, застилающей глаза влюбленным. Вилл считал, что Мартина не стоит и мизинца Робина, но, помня ошибку Эдрика, не хотел повторять ее. Вилл слишком дорожил любовью брата, чтобы утратить ее, вмешавшись в его сердечные дела, тем более что тот в разговорах с Виллом ни разу не обмолвился ни о Мартине, ни о своих чувствах к ней. Но осторожность в обращении с Робином Вилл не стал распространять на Мартину и никогда не упускал случая поддеть ее язвительным замечанием. Впрочем, Мартина не оказалась простушкой и нашла способ защититься от нападок Вилла. Она провоцировала его на иронию в присутствии Робина, а потом скромно молчала, опустив глаза и предоставляя Робину отвечать брату. Когда Вилл понял, что в словесных поединках с Мартиной его противником становится не она, а Робин, он был вынужден признать поражение.

Вилл не мог и представить, что в борьбе с Мартиной у него есть союзник, да еще какой! Клэренс невзлюбила Мартину, хотя та пыталась подольститься к сестре Робина. Но девочке она не нравилась, а то, что любимый брат стал уделять этой девушке время, которое раньше принадлежало ей, выводило Клэренс из себя. Она без стеснения давала Мартине понять, что та лишняя, – как для нее, так и для Робина.

Мартина и в этом случае не огорчилась. Главное, что ее любит Робин, а раз так, его сестре придется смириться, как смирился старший брат. Вот только любит ли он ее? Этого Мартина в точности не знала. Да, им было хорошо, очень хорошо вместе. Да, целуя ее, он нашептывал нежные слова, давал ласковые прозвища. Он сделал ей несколько подарков, и очень недешевых. Но Робин ни разу не заговорил о любви и не прояснил своих намерений.

Вместо любовных признаний и просьбы выйти за него замуж Робин предложил Мартине бывать у него дома. Зарядили дожди, и встречаться под крышей над головой было куда приятнее, чем под открытым небом. Но каждый раз, когда Мартина приходила в гости, Робин усаживал ее за стол рядом с Клэренс и Эллен, чем исподволь принуждал к учебе. Мартина неохотно, но подчинилась тому, что сочла прихотью Робина. Ей было интересно слушать, что он рассказывал, но пачкать пальцы в чернилах да еще наблюдать, какие корявые буквы выходят из-под ее пера, в то время как Клэренс и Эллен писали красивым почерком и куда быстрее, Мартине пришлось не по нраву. К тому же Клэренс всячески выказывала ей свою неприязнь. Эллен вела себя ровно и дружелюбно, но именно по ней Мартина нанесла удар.

– Робин, я понимаю, почему ты занимаешься науками с сестрой и со мной, но для чего с нами Эллен? Она ведь всего лишь служанка!

Эллен, в ту минуту занятая на кухне выпечкой хлеба, услышала слова Мартины. Она ничего не сказала, даже не повернула головы в ее сторону, продолжая вымешивать тесто. Но Робин заметил, как испачканные мукой руки Эллен стали покрываться темными мокрыми пятнами. Даже если бы он не увидел ее слез, то все равно осадил бы Мартину, а так он сделал это больнее и резче.