Друзья и недруги. Том 1

– Наш парень! – пророкотал Эрик. – Доброй норвежской крови! Это пятно передается в моем роду из поколения в поколение, и никто, даже дочери, без него не рождался. Да он и здоровый, как настоящий викинг, мой внук!

…Робин нашел среди останков кузницы наковальню и провел по ней рукой, пачкая ладонь сажей. Никогда по ней больше не ударит молот ни Эрика, ни Джона, и никогда больше Эрику не взять в руки молот. Месяц назад неустрашимый седой норвежец погиб в схватке с ноттингемскими ратниками, защищая тех, кто владел мечом хуже него. Кладбище вольного Шервуда пополнилось свежей могилой и еще одним надгробным камнем.

Робин стер травой сажу с ладони и обернулся в сторону реки, где была мельница. Половина мельничного колеса еще возвышалась над водой, и это было все, что напоминало о мельнице: остальное истаяло в огне.

Он мельком подумал о Мартине и даже удивился безразличию при воспоминании о первой любви. Казалось, все это было не с ним. Сердце забыло и трепет влюбленности, и боль утраты. Если от Локсли остались хотя бы руины, то от былых чувств к Мартине не осталось и следа. Он не видел ее давно, с прошлого лета, когда она уехала с дочерями в селение, где Мартин купил ей дом. Не видел и не стремился увидеть.

Робин вспомнил, как несколько дней назад нашел Мартина, когда тот вернулся, проведав жену и детей. Друг сидел на траве, привалившись спиной к стене и уронив голову на сомкнутые руки. Робин дотронулся до его плеча, Мартин нехотя вскинул глаза на Робина, и тот увидел, сколько в них было страдания!

– Кто-то из твоих заболел? Что случилось?

– Я, Робин, – с усмешкой хрипло ответил Мартин. – Я заболел и никак не могу оправиться от своей болезни. Ездил навестить дочерей, увидел Мартину, и сердце заломило от боли. Думал, все кончено, ан нет! Я все еще люблю ее.

Не снимая руки с его плеча, Робин опустился на траву рядом с другом.

– Не изводи себя. Забери ее и дочерей в Шервуд.

Поймав мимолетный взгляд Мартина и угадав смысл этого взгляда, Робин предложил:

– Ты можешь перебраться с ними к Статли. Мартина найдет там много работы, чтобы быть занятой с утра до поздней ночи. Она будет рядом с тобой и однажды прозреет.

– Прозреет? – невесело усмехнулся Мартин. – Она не любит меня и никогда не любила. Вышла за меня, лишь бы досадить тебе. Вилл предупреждал, но я был сам не свой от счастья, просто ослеп. А когда опомнился, было поздно. Мы ведь с ней еще в Локсли перестали жить как муж и жена, после рождения младшей дочери. И не она мне отказывала. Напротив! Льнула ко мне, пыталась ласкать, скандалила, когда я всякий раз отстранял ее, пока, не выдержав, не устроил себе отдельную постель, подальше от кровати, в которую ложилась она. Я просто не мог больше с ней быть как мужчина, зная, что она представляет тебя вместо меня. Это так невыносимо стыдно!

Робин промолчал, и Мартин, повернувшись к нему лицом, улыбнулся:

– Я знаю, что в этом нет твоей вины. Ты мой друг, Робин. Настоящий друг. Но иногда я завидую тебе – не в том, что она хочет тебя и никого другого, а в том, что ты сумел совладать с собой и вовремя порвал с ней. Скажи честно, ты испытывал хотя бы волнение, глядя, как она приносит мне брачные обеты?

– Волнение? – Робин невесело усмехнулся. – Я с трудом заставлял себя держаться прямо. Поверь, я забывал ее долго и мучительно.

– Но тебе это удалось. Почему же у меня не выходит выкинуть ее из сердца?

– Ты любишь ее сильнее, чем любил я. Не хочешь забирать ее в Шервуд – терпи, стисни зубы покрепче, не дай ей сломать тебя. Я потому и расстался с ней, что она хотела изъявлений моей покорности. Ей было мало любви – она требовала преклонения, не понимая, что тем самым убивает все мои чувства к ней.

Любовь!.. Всесильный морок, владеющий людскими умами из поколения в поколение… Сколько историй о ней рассказано, сколько сложено песен! И как мало счастья подчас она приносит тому, кто поймает ее, посчитав, что поймал райскую птицу.

Он горячо любит сестру и брата, племянника, Эдрика, любит друзей, но в его сердце нет любви к какой-то одной, единственной женщине, и Робин не испытывал по этому поводу ни малейшего сожаления. Напротив, его вполне устраивала свобода от любви к женщине, свобода распоряжаться собой так, как он пожелает. Когда-то его пленил образ той, встречу с кем нагадала ему старая цыганка. Сны о ней были исполнены света и нежности, и он просыпался с чувством легкого огорчения, что она опять привиделась только во сне, и ждал встречи с ней наяву. Его Светлая Дева…

С тех пор как он оказался в Шервуде, она ни разу не приснилась ему, и он потихоньку забыл ее и ту радость, которую испытывал, обнимая ее во сне и разговаривая с ней. Забыл звук ее голоса, глубину серебристых глаз, сладость губ и нежность тонких пальцев. Раньше он верил пророчеству цыганки, теперь сомневался в нем. Да есть ли на самом деле та, что приходила в его сны? Может быть, она никогда не рождалась, а была всего лишь его видением?

Пепелище на месте собственного дома. Кажется, прикрой на миг глаза, и, открыв их, увидишь, как Эллен во дворе развешивает только что выстиранное белье. Эллен! Какое счастье, что она больше не одинока! Правда, ее выбор оказался странным. Но, с другой стороны, если именно отец Тук пришелся ей по сердцу, кто вправе осудить Эллен за то, что она предпочла вместо замужества ответить на чувства священника? Во всяком случае в Шервуде Эллен не осуждали. Отец Тук – хороший человек, и если она довольна своим выбором, то так тому и быть. Когда Робин узнал об отношениях отца Тука и Эллен, которые они не заботились скрывать, у него отлегло от сердца. Чувства других подружек его мало волновали, но Эллен занимала особое место в его душе. Прежде, встречаясь с ней взглядом и видя в ее глазах горячую, беззаветную любовь, он неизменно корил себя, что вызвал эту любовь, прекрасно зная, что не в силах ответить тем же. Теперь, когда все разрешилось и Эллен была с другим мужчиной, он почувствовал себя легко, мог видеть Эллен и разговаривать с ней, не испытывая прежней неловкости.

Его дом был на окраине, и Робин пошел обратно, пока не оказался в месте, которое находилось в центре мысленно очерченной им окружности, вобравшей в себя все, что осталось от селения. Прежде чем сделать то, ради чего он сюда вернулся, Робин силой воображения оживил селение: увидел дома, женщин возле колодца, играющих на улице детей, услышал журчание воды, крутящей колесо мельницы, буханье кузнечного молота, мычание волов на пашнях. Рассмотрев все, что в самых ярких красках предстало перед ним, он развеял мираж и отпустил Локсли, простившись с ним и со своей юностью.

Еще раз выверив окружность и убедившись, что стоит в ее центре, Робин глубоко вдохнул в себя воздух и воззвал к силам Посвященного воина. Силы проснулись, омыли его мощным потоком. Они возросли за время, которое он провел в Шервуде. Ведь ему приходилось неоднократно прибегать к ним, приводя к повиновению новичка, не освоившегося с порядками Шервуда, или вселяя решимость в оробевшего, передавая ему частицу собственной смелости. Вскинув вверх руки, он не увидел, но почувствовал лучи света, исходящие от кончиков его пальцев. Когда мощь этих лучей достигла предела, Робин развел руки в стороны и накрыл то, что осталось от Локсли, невидимым куполом, замыкая в магический круг. Отныне никто, чья душа не обращена к добру, не сможет переступить границы этого круга, не потревожит покой погибшего в огне селения.

Закончив ритуал, Робин неожиданно увидел медленно приближавшегося человека, который вел в поводу оседланную лошадь. Он понял, что человек оказался внутри магического круга раньше, чем Робин замкнул границы. Узнать его не составило труда, и Робин усмехнулся. Что он здесь потерял, что забыл, без чего нет покоя его вечно мятущейся душе?

Гай тоже издали заметил статный мужской силуэт, но не увидел лица: заходящее солнце светило в спину тому, кто стоял неподвижно, слегка расставив ноги, сложив руки на груди и высоко подняв голову. И поза, и очертания силуэта показались ему до боли знакомыми. Сердце вдруг гулко стукнуло в груди, когда в голове вихрем пронеслась догадка. Но Гай не мог поверить, решил подойти ближе, надеясь, что видение не исчезнет раньше, чем он разглядит черты того, кто так спокойно наблюдал за его приближением.

Остановившись в нескольких шагах, Гай всмотрелся в лицо Робина. Его глаза расширились, и он махнул рукой, подумав, что видит призрак, который рассеется от взмаха его руки. Но нет, Робин остался стоять как стоял, с усмешкой наблюдая смену выражений на лице Гая: настороженность, растерянность, недоверие и внезапная вспышка подлинной радости.

– Ты?! – пораженно выдохнул Гай, не сводя с Робина глаз. – Ты жив?! Не погиб?!!

Робин едва заметно пожал плечами.

– Но как такое возможно? – пробормотал Гай. – С такой раной не выживают. Я же собственными глазами видел: тебе всю грудь рассекли мечом. Ты лежал, залитый кровью!

Все еще не веря глазам, он протянул руку и хотел преодолеть несколько разделявших их шагов, чтобы дотронуться до Робина и убедиться в его осязаемости, как Гая остановил холодный и властный голос:

– Стой где стоишь, Гай! Я предупреждал тебя: не приближайся ко мне. Забыл?

– Помню, – с кривой усмешкой кивнул Гай: голос Робина и сказанные им слова окончательно убедили его в том, что граф Хантингтон выжил и сейчас стоит перед ним во плоти, а не призрачным видением. – Как ты сумел выжить? Что тебя спасло? Магия? Волшебство?

– Желание жить, – усмехнулся Робин, – и понимание собственного долга.

– А твой брат-бастард? – прищурился Гай. – Он тоже остался жив?

– Да, на твою беду.

Вилл как раз в это время замышлял нападение на замок Гая и продумывал его во всех мелочах. Робин предоставил брату полную свободу, осознавая, что движет Виллом, – месть. Если ему станет легче, пусть делает, что задумал. Свой долг перед братом Робин видел в безусловной поддержке его намерений.

Гай, конечно, не понял, чем ему может досадить Вилл, а Робин не собирался объяснять. Поэтому Гай презрительно отмахнулся, выразив этим жестом свое прежнее отношение к Виллу:

– Мне-то что за дело до твоего брата! Выжил – его счастье, а не моя головная боль.

Робин с трудом сдержал улыбку: Гай еще не знал, как сильно и часто его голова будет раскалываться от боли в безуспешных усилиях одолеть вольный Шервуд, о котором он пока если что-то и слышал, то вряд ли верил в серьезность угрозы со стороны леса.

Гая удивило, что Робин даже не потянулся к оружию, хотя был при мече, убранном в ножны, и с ножами за поясом. Он подумал: восстановился ли Робин после такого тяжелого ранения? Прошло больше года, и рана, которую он получил, могла зажить, но прежняя свобода движений едва ли вернулась. Это соображение вдохнуло в него решимость, и он выразительно положил ладонь на эфес меча.

– Раз ты не погиб, то, может быть, сведем, наконец, старые счеты?

По губам Робина пробежала легкая снисходительная улыбка:

– Набрался храбрости, Гай? Решил, что я утратил часть своих навыков из-за раны? Нет, я остался не только при былом умении, но и приумножил его. Так что остынь: я по-прежнему сильнее тебя.

– Докажи мечом, а не словами! – запальчиво крикнул в ответ Гай.

Робин покачал головой:

– Не в этот раз, Гай. Слишком быстро ты попросил меня о поединке, но дело не в тебе. Волей случая тебя занесло внутрь магического круга, который я создал, упустив твое присутствие в нем. А в границах этого круга нельзя не то что пролить кровь, но даже взять в руки оружие.

– А если я все же обнажу меч? – недоверчиво хмыкнул Гай. – Меня молнией поразит?

Робин пожал плечами с откровенным безразличием, едва ли не с зевком.

– Попробуй, – предложил он. – И познаешь это на себе самом.

Немного помедлив, Гай убрал руку с эфеса, и Робин рассмеялся: