История Смотрителя Маяка и одного мира

Плиний кивнул:

– Кажется, наступают тяжёлые времена, Тео.

4.2Realiora

4.2.1 Diagnosis ex observatione[32 - «Диагностика посредством наблюдения» (лат.) мед.]

Морео приоткрыл глаза и увидел неяркий свет, который плескался вокруг, как вода в стакане, если его неаккуратно нести по лестнице. От этого подвижного света Кошачий Бог почувствовал, что к горлу подкатывает тошнота, а в голову как будто втыкают сотни длинных тонких иголок. Очень хотелось пить. Он попытался что-то сказать, но услышал только хриплую тень собственного голоса. С трудом пробравшись через блики света, Морео увидел, что лежит, укутанный одеялами, в незнакомой комнате с высоким потолком, и попытался приподняться. В комнате кто-то был: он услышал шорох одежды, а потом увидел высокую девушку, которая раскладывала что-то на столике рядом с кроватью Кошачьего Бога. В реальнейшем от неё явственно исходили волны острой неприязни, она прямо-таки светилась от ненависти, и Морео с удивлением внимательнее посмотрел на девушку, чтобы понять, где он успел ей досадить. Но ничего не мог припомнить. Впрочем, собственная голова напоминала ему сейчас решето, через которое просеяли все мысли и воспоминания, оставив только самые крупные.

Поднявшись и сев в кровати, Морео понял, как он ослабел, и ужаснулся: он не чувствовал себя так с тех самых пор, как ушла Фелина. Он мечтал хотя бы о глотке воды, но не решался попросить девушку, злость которой осязаемо давила на плечи. Но она сама неожиданно протянула ему большую глиняную кружку, полную тёплой жидкостью с травяным запахом.

– Выпейте, это поможет. Надеюсь, вы придёте в себя как можно скорее и уберётесь отсюда, – процедила она, и голос её звучал таким ядом, что Морео, инстинктивно вцепившись в кружку, поднял глаза на протянувшую её девушку.

Она была очень молода, и чрезмерная серьёзность выражения её лица только подчёркивала это, длинные чёрные волосы были аккуратно собраны на макушке, и весь её облик был строгий и резкий, как будто выведенный углём на бумаге.

– Саната, разве можно так говорить с пациентом? – послышался у двери знакомый мягкий голос, звучащий всегда на удивление властно.

Морео вздрогнул, узнав этот голос, и кружка выскользнула из слабых пальцев – отвар вылился на одеяло, а посуда, чудом не разбившись, покатилась по полу.

Девушка и Кошачий Бог одновременно повернулись и увидели Великого Врачевателя Грави, стоящего в дверях, очень бледного, словно выведенного мелом на чёрной лекарской мантии, но вполне живого и здорового.

– Он ведь ослепил вас, Айл-врачеватель! Что теперь будет с вашими пациентами? Я не понимаю, почему после этого мы должны его выхаживать, – сказала Саната, сверкнув глазами. Было заметно, что это настолько мучает её, что она не может удержать себя в руках.

– Такие мысли неподобающи в нашем деле, Саната, – строго и холодно сказал Грави. – Для тебя он – просто пациент, и если ты не можешь побороть свои чувства, то тебе ещё рано становиться врачевателем. Иди приготовь ещё отвар, а я побуду здесь.

Саната только кивнула, подняла кружку и направилась к двери, когда Айл-врачеватель добавил уже мягче:

– В реальнейшем я вижу по-прежнему хорошо. Не стоит за меня беспокоиться.

Саната недоверчиво покачала головой, но ничего не сказала. Когда дверь за сердитой девушкой закрылась, Грави деловито убрал мокрое одеяло, налил из кувшина воды в глиняный стакан и протянул его Морео.

Кошачий Бог к тому времени вспомнил уже почти всё. Трудно было определить, сколько часов прошло с тех пор, как они с врачевателем шли по улице Горной Стороны в направлении к Дому Радости, но он прекрасно помнил, как пытался утопить Грави в темноте, как потом оказался в своём прошлом, как лежал, свернувшись от боли, под окном своей старой комнаты. Морео провёл в реальнейшем достаточно, чтобы понимать, что просто так вернуться обратно он не мог, что поединок закончился победой Грави, который был вправе просто оставить его там, в том страшном месте, но зачем-то спас, вернул в настоящее и теперь выхаживал. Судя по тому, что сказала юная целительница, поединок не прошёл бесследно и для Айл-врачевателя: от той темноты, которую набросил на него Кошачий Бог, Грави потерял зрение в реальном. Конечно, тогда, на улице Горной Стороны, Морео намеревался убить врачевателя – малодушно было бы говорить, что это не так, поскольку Кошачий Бог прекрасно знал действие своего любимого приёма, который он сам называл «колодец тьмы». Но узнав, что из-за него великий Грави лишился зрения, Морео почувствовал угрызения совести. Вспомнил, что напал неожиданно, из-за спины… «У меня не оставалось выбора!» – запротестовал внутренний голос Морео-хищника и тут же натолкнулся на презрительную и безразличную к любым оправданиям гримасу Кошачьего Бога.

Но все эти неприятные размышления успешно приглушались чувствами болезненной слабости и мучительной жажды, поэтому Морео взял протянутый ему стакан и жадно выпил всё. Он сделал слишком большой глоток, от которого тут же заболело горло.

– Через день-два силы вернутся к тебе, но ещё пару дигетов лучше соблюдать осторожность и не тратить слишком много энергии, – докторским тоном невозмутимо сообщил Грави.

Едва ли мудрый врачеватель ждал, что Кошачий Бог начнёт извиняться, но если он хотел бы вызвать у Морео болезненное чувство раскаяния, то сделал бы это весьма успешно.

– Зачем ты… – хрипло произнёс Кошачий Бог, и губы его мгновенно пересохли.

Врачеватель протянул ему ещё воды и устроился на табурете рядом с кроватью. Его внимательные умные глаза осторожно изучали пациента, и сложно было представить, что в реальном этот человек слеп.

– Я должен извиниться, что пришлось принести тебя сюда: как я понял, ты не очень жалуешь Дом Радости. Но не мог ведь я оставить тебя на дороге, – сообщил Грави тоном светской беседы. – Наша обязанность как врачевателей Дома Радости – поставить тебя на ноги. А потом уже можешь идти, куда хочешь. И прошу прощения за Санату: она всё принимает слишком близко к сердцу.

Морео только удивлённо смотрел на врачевателя. Если бы его кто-то попытался убить, вероломно напав из-за спины, он вряд ли стал бы спасать этого человека и выхаживать его. Но в том-то и дело, что Грави в реальнейшем был врачевателем, а Морео – охотником. Вспомнив своё недавнее возвращение в прошлое, Кошачий Бог остро почувствовал, что охотником он был не всегда, а до этого был наивным влюблённым, поэтом, любопытным исследователем… но долгое время всё это казалось далёким, как будто рассказанной кем-то историей, и только поединок с Грави заставил его вспомнить, что эта история – про него, про Морео, и, как бы ему ни хотелось, он не сможет вырвать из этой книги самые чёрные страницы, утопить память в темноте канализаций. Тот, прежний Морео, которого Кошачий Бог ненавидел все три года, никуда не делся, и фокус Грави только помог ему увидеть стоящего за спиной брата-близнеца. Именно того Морео – смелого, благородного, безрассудного, наивного – любила Фелина, да так, что доверилась ему и не побоялась пойти с ним в реальнейшее – что закончилось катастрофой… Это воспоминание никогда не переставало причинять боль; даже когда Морео, израненный и умирающий, лежал на решётке канализации, он вспоминал о том злосчастном дне и морщился от боли куда более реальной, чем боль от множества ран, покрывавших его тело. И Грави был прав, когда заставил Морео посмотреть на себя в зеркало: он предал её память, превратившись в жестокого охотника, и не оставил ничего от того, прежнего, юного исследователя. Но, как бы там ни было, охотник Морео был уже реальностью, даже более того – он был частью реальнейшего, и избавиться от него можно было только вместе с самим Кошачьим Богом. В том кошмаре Грави говорил, будто остаётся надежда, что Фелину ещё можно спасти – но Морео не мог верить в это, хотел думать, что такие слова – просто вполне оправданная месть Врачевателя за ужас, который ему пришлось пережить в «колодце тьмы». Должно ведь в этом человеке быть хоть что-то человеческое…

Грави сидел молча, но Морео не удивился бы, узнав, что Айл-врачеватель прекрасно видит все его мысли. Но ему было всё равно, хотя раньше такая возможность привела бы его в ярость.

– Мне… жаль, что так получилось, – хрипло произнёс Кошачий Бог. Он действительно не испытывал больше никакой неприязни к Врачевателю, и то, что лучший лекарь столицы по его вине ослеп, вызывало в нём не гордость, а угрызения совести.

– Поединки в реальнейшем непредсказуемы, – великодушно пожал плечами Грави. «Ну да, особенно если нападают из-за спины!» – возмущённо заметил Грави-игрок.

– Вряд ли можно назвать поединком вероломное нападение хищника, – безжалостно констатировал Морео.

– Думаю, ты уже достаточно поплатился за это там, – произнёс Грави, поднимаясь и собираясь уходить. – А сейчас я советовал бы тебе направить все мысли на выздоровление и поспать. Саната принесёт тебе отвар, который поможет уснуть.

Когда Врачеватель уже стоял на пороге, Морео решился спросить:

– Можно мне остаться в Доме Радости какое-то время? Ты говорил, что собирателям знаний нужна помощь в изучении языка животных… Я мог бы помочь.

Утомлённый долгой и непривычной для себя речью, Морео упал на подушку и лежал, не в силах пошевелиться. И хотя он не видел лица Грави, но почувствовал, что тот улыбался, когда ответил:

– Конечно, Морео. Моё предложение в силе.

Когда Саната вернулась с кружкой, полной горячего отвара, то уже не была такой грозной – скорее, напоминала взъерошенную птицу. Хотя, возможно, она просто старалась соответствовать представлению своего учителя о настоящем врачевателе. Она протянула Кошачьему Богу кружку, предупредив, что отвар ещё горяч, и внимательно следила, чтобы пациент не уронил её второй раз и не обжёгся.

– Спасибо, Саната. Мне кажется, ты станешь отличным врачевателем, – сказал Морео, погружаясь в глубокий целительный сон.

Проснувшись в следующий раз, Морео увидел весеннее солнце, которое водопадом струилось из окна, заботливо занавешенного светлой тканью, чтобы сияние не было слишком резким, и почувствовал себя вполне хорошо для того, чтобы встать.

Кто-то принёс и оставил на табурете его одежду, чистую и аккуратно сложенную. Он снова ощутил царапающую душу неловкость от того, что его принимают тут как дорогого гостя.

В дверь постучали. Морео хотел сказать: «Входите!» – но смог произнести это только шёпотом, поэтому поднялся с кровати, накинул плащ и, почувствовав холод каменного пола, медленно, но вполне уверенно добрался до двери и открыл её.

На пороге стояли двое: мужчина с надменным выражением лица и женщина с большими тёмными глазами. Морео не успел ничего сказать – только взглянул в её лицо, как слабость вмиг вернулась к нему, а женщина резко повернулась к своему спутнику и, прошептав: «Верлин, это слишком, я пойду», развернулась и быстро пошла прочь. Надменное выражение на лице посетителя сменилось сочувствующим, и он как ни в чём не бывало сказал:

– Привет! Меня зовут Верлин, иногда меня называют Мастер Слов, и Айл-врачеватель попросил меня рассказать тебе о местном распорядке, отвести на завтрак, а потом в наш дом для занятий. Ты готов?

Морео удивлённо смотрел на Мастера Слов, ещё не оправившись от странного поступка женщины. Верлин правильно истолковал замешательство Кошачьего Бога и сказал с усмешкой:

– Да, мы все тут странные, привыкай. Сумасшедший дом, как-никак. И я не собираюсь тратить на тебя всё своё время, так что поторапливайся, Кошачий Бог.

Морео не стал спорить, хоть манера его провожатого была весьма раздражающей. В то же время они находились в реальнейшем, и Кошачий Бог прекрасно видел, как силён этот насмешник.

Верлин подождал, пока Морео оденется и умоется, а затем они пошли по коридорам Дома Радости по направлению к столовой. На ходу Мастер Слов рассказывал ему о расположении зданий, о местных правилах – вроде того, что, какой бы больной сюда ни попал, врачеватели не могли выгнать его и обязаны были лечить. В Дом Радости приходили и шейлиры, и бедняки из рыбацких деревень: талант врачевателя Грави и его учеников был известен далеко за пределами Центральной стороны. Аристократы и купцы, родственников которых спасли в Доме Радости, щедро платили врачевателям, что позволяло содержать больницу. Но главным делом врачевателя Грави были, конечно, «сумасшедшие». Именно те, кого в городе побаивались, а родственники старались забыть об их существовании, находили свой приют в Доме Радости. Тут были и дети, которые казались иностранцами, и люди с неподвижным стеклянным взглядом, и те, кто постоянно смеялся, раскачиваясь, подобно старинной игрушке, и даже те, кого считали агрессивными и опасными там, за пределами больничной стены. Грави не прогонял никого, а благодаря его методу «включённого наблюдения», при котором пациенты жили вперемежку с врачами, ему иногда удавалось вылечить тех, кого считали неизлечимыми…

– Ну, это ты сможешь прочитать в любом справочнике Тар-Кахола, так что лучше перейдём к более интересному, – сказал Верлин, когда они уже шли по тропинкам сада, пленённым яркой сочной зеленью и первыми цветами.

Морео старался не отставать от своего проводника, хотя он всё ещё чувствовал слабость, а от свежего воздуха у Кошачьего Бога вмиг закружилась голова. Тем не менее он с любопытством взглянул на Верлина, ожидая, что же будет «более интересным».

– Многие из тех, кто живёт здесь – обитатели реальнейшего. Одна из теорий нашего Врачевателя Грави состоит в том, что среди тех, кто может попадать в реальнейшее, большой процент составляют люди, которые в реальном не отличается душевным здоровьем. Айл-врачеватель собирал здесь всё новые и новые доказательства своей правоты, а затем понял, что нас незачем лечить. Что с нами можно разговаривать, вместе бродить в реальнейшем, совершать всякие невообразимые вещи, и чтобы хоть как-то упорядочить всё это безумие, создал что-то вроде Университета Реальнейшего, – Верлин бросил короткий взгляд на Морео и усмехнулся: – Господа из столичного Университета со стульев попадали бы от возмущения. Но с нашим Университетом этим замшелым индюкам не сравниться – ты ещё сам увидишь.

Кошачий Бог шёл по дорожкам весенней земли и удивлялся себе: откуда в нём взялись силы выздоравливать? С чего, казалось бы, ему выздоравливать и шагать тут, среди всего этого бесхитростного цветения, слушая невероятную болтовню сумасшедшего? Может, это место так устроено хитрым Грави, что все, попадая сюда, цепляются за свои жалкие жизни и спешат выздоравливать по желанию Врачевателя? Но как Морео ни пытался разозлиться – у него не получалось. Попытки только напрасно отнимали силы. Грави уже заронил в его сознании зёрна сомнения – которые для Морео были семенами надежды.

На завтрак можно было выбрать что-то себе по вкусу: столовая больше напоминала городское кафе, только варить кофе, заваривать чай и мыть посуду нужно было самостоятельно. В длинных шкафах вдоль стен стояли большие банки и коробки с надписями вроде: «овсянка для завтрака», «варенье из больших красных ягод», «соль из моря», «какие-то сушёные травы (

) (нет, вовсе не тимьян!)». Мастер Слов, молча кивнув немногочисленным посетителям, повёл Морео за стол у окна, а затем, спросив у Кошачьего Бога: «Чай или кофе?» – исчез за дверью на кухню, так и не услышав ответа. Пока Верлина не было, Морео незаметно посматривал на тех, кто сидел за соседними столами, ожидая увидеть безумцев, пускающих слюни или поливающих друг друга чаем. Но ничего необычного в местных обитателях не было.