История Смотрителя Маяка и одного мира

Мастер Слов вернулся с подносом, на котором дымились две чашки кофе, стоял большой графин с водой, лежала гора неаккуратных бутербродов с белым сыром и зеленью. «Я хотел сварить тебе кашу как выздоравливающему, но потом пожалел тебя», – сообщил Верлин и пояснил с усмешкой: «Здесь все, кто болеет, должны есть кашу – считается, что это поможет им быстрее выздоравливать и стараться не болеть». «Хитро», – буркнул Морео, который после жизни в подземельях, впрочем, научился есть всё.

– Расскажи мне, какие здесь занятия. Надеюсь, не что-то вроде совместных жалоб неудачников с финальными очищающими объятиями? – Морео начинал понемногу приходить в себя.

– Ну ты даёшь, откуда ты вообще это взял? – фыркнул Верлин.

– Чего только не услышишь, живя в канализации такого города, как Тар-Кахол, – ответил Морео, и Мастер Слов на это только головой покачал.

Закончив завтракать, Морео, под мудрым руководством своего проводника, помыл посуду, и они отправились к зданию, которое в Доме Радости именовали «университетом», хотя оно больше напоминало небольшую школу в каком-нибудь стороннем городке: два этажа, большие комнаты со стульями и диванами, широкие окна и скрипучие лестницы.

«Вот и мы!» – громко сообщил Верлин, когда они зашли в одну из комнат. Морео огляделся, но никого не увидел.

– Здесь никого нет, – сказал он, нерешительно застыв в дверях.

– Ты поразительно наблюдателен, – язвительно усмехнулся Мастер Слов, устраиваясь в единственном кресле – в самом тёмном углу комнаты. – Впрочем, это неудивительно – ты ведь охотник.

Морео не ожидал такого: он взглянул в лицо Верлина, но не смог разглядеть его в темноте, потому что сам стоял так, что яркие солнечные лучи из окна слепили его. Он понял, что никто больше не придёт.

Почувствовав преимущество позиции противника, Кошачий Бог не стал отвечать, а прошёл дальше в комнату и выбрал себе место спиной к окну. Он не в силах был сейчас противостоять кому бы то ни было в реальнейшем, тем более такому, как Верлин. Морео думал только, зачем было устраивать это всё – неужели, чтобы отомстить за Айл-врачевателя? Хотя почему нет – это было бы правильно.

– Нет-нет, вовсе нет! – раздражённо заметил Мастер Слов.

Ну конечно, продемонстрировать чтение мыслей – первейший приём для запугивания в реальнейшем. Только что им всем было надо от него? Кошачий Бог тяжело вздохнул.

– Не драматизируй, всё не так уж плохо. Хотя по части страданий тебе удалось впечатлить даже нашу Мастера Скорби – а это немногим удаётся.

– Мастера Скорби? – машинально переспросил Морео, зная, о ком идёт речь.

– Ты знаешь, – закономерно ответил Верлин.

Так они сидели довольно долго. Кошачий Бог уже мог различить лицо своего противника в темноте – но это ему не очень помогало. Он сидел и смотрел на то, как лучи солнца ложатся на старый пол, оживляя и заставляя петь засохшее дерево.

– Никто больше не придёт, да? – тихо спросил наконец Морео.

– А ты хотел консилиум? – поинтересовался Верлин. – Или, правда, думал, что у нас тут клуб взаимопомощи и бесплатной любви для неудачников?

– Нет, я… – растерялся Морео.

– На самом деле, кто-то может прийти, если захочет. Никогда не знаешь заранее. Это ведь реальнейшее, – снисходительно пояснил Верлин. – Библиотека на втором этаже. Отличная библиотека. И если ты возьмёшься описывать общение с животными в реальнейшем или расскажешь кому-нибудь, мы все будем очень рады. Расскажи про то, как ты впервые почувствовал, что можешь говорить с животными.

– Нет! – испуганно воскликнул Морео. Потому что он прекрасно это помнил, слишком хорошо. И если Верлин будет настаивать…

– Я хочу, чтобы ты… – медленно начал Верлин, и Кошачий Бог по-детски зажмурился, ожидая худшего, – хочу, чтобы ты не делал такое несчастное лицо! – Мастер Слов весело рассмеялся из своего угла.

«Ну всё, это уж слишком! – подумал Морео. – Пользуется моей слабостью, потешается надо мной». Он решительно встал, но тут же пошатнулся, едва не упав. В голове словно запустили что-то тяжёлое в большую хрустальную люстру, и её сверкающие лепестки падали, и падали, и падали на пол с громким звоном…

– Я, пожалуй, пойду в библиотеку, – сказал Кошачий Бог, с отвращением услышав, как жалко звучит его голос.

– Лестница наверх справа от выхода, – пояснил Мастер Слов, с интересом наблюдая, как Морео осторожно идёт по полу, словно переступая через невидимые стеклянные осколки.

4.2.2Hoc volo, sic jubeo, sit pro ratione voluntas[33 - «Так я хочу, так я велю, и пусть доводом будет моя воля» (лат.).]

Проводив Унимо, Тэлли чувствовала пустоту. Привычную уже за два года, бесцветную, беззвучную, «ничего особенного», но от этого не менее мучительную.

Она закрыла булочную изнутри, повесив снаружи табличку «Уехала в отпуск. Завтра вернусь, если не случится чуда», и сидела у окна на втором этаже. Пила терпкий горьковатый чай со зверобоем и смотрела, как мягко клубятся весенние сумерки, стелются у ног вечерних прохожих, как резко и радостно ласточки чертят в долго не темнеющем небе свои узоры, как парит над городом серебристый шпиль ратуши.

Тэлли думала о том, что Унимо, должно быть, уже почти добрался до Мор-Кахола. Она закрыла глаза и попыталась представить его мальчишескую взъерошенную голову и серые глаза в крапинку, похожие на речные камни, и вздохнула: слишком серьёзный и в то же время доверчивый, надо ему быть осторожным – но никто этому не научит, кроме жизни. Тэлифо мысленно попыталась защитить его: она знала, что такое возможно иногда только в реальнейшем, но всё равно верила, что если думать о ком-то и желать ему добра, то с человеком всё должно быть хорошо – по крайней мере в эту минуту. Ещё с детства у неё была такая уверенность, поэтому она часто думала обо всех, кто был ей дорог, а если иногда забывала или засыпала невовремя, то потом очень расстраивалась и винила себя, если происходило что-то плохое. Сёстры приюта думали, что девочке часто снятся страшные сны, поэтому давали ей мятный отвар и рассказывали на ночь сказки. Теперь вот Тэлифо уже сама научилась заваривать чай и знает множество сказок и почти-волшебных историй. Снова и снова натыкалась она на мысль о том, что пора бы уже с кем-то этим всем поделиться. Тем более что в Тар-Кахольском приюте у неё столько любимцев – выбирай любого и создавай эту тонкую нить настоящей, как в реальнейшем, связи. Хотя правильнее всего будет, конечно, бросить жребий. Тэлли не сомневалась, что сможет заботиться о ребёнке, а то и нескольких, главное было – понять, что она действительно этого хочет, но пока, за все эти два года, она не смогла освободить своё сердце для новой жизни. Не хотела сдаваться. Не могла признать, что теперь уже сама она никогда не будет жить в реальнейшем…

Ну вот, стоило только немного позволить мыслям скользнуть в эту сторону – и всё, от прекрасной, спокойной, доброй Тэлли не осталось и следа. Она всеми силами старалась не думать о том, как удивительно, как великолепно бродить в реальнейшем. Это ощущение неподдельной радости – такой, которую, видимо, мог испытывать творец этого мира, создав апрельское небо и взглянув на него первый раз, – и в то же время страха и отчаяния, огромного, как океан. Тэлли сжала руки в кулаки от бессилия, от того, что не может, как прежде, легко закрывать глаза и открывать уже в реальнейшем, как в удивительном подводном мире, который пленяет каждого, кто родился и вырос на суше. Не может не потому, что силы покинули её, что жизнь в реальном стала казаться ей куда привлекательнее или она боялась всегда непредсказуемых возвращений из реальнейшего – нет, всего лишь потому, что великий Форин так пожелал. «Так я хочу, так я велю, пусть будет по-моему». Тэлли не могла сердиться на Смотрителя – это было всё равно, что сердиться на грозу за то, что она бушует в небе.

Сумерки скатывались к вечеру и сначала белели, а потом окрашивались сиреневым, как будто в молоко по ягодке добавляли чернику. Тэлифо чувствовала себя как в детстве, когда читала под одеялом с маленькой ручной лампой книгу выдуманных историй, ожидая, что в любой момент могут нагрянуть воспитательницы. Этому чувству было почти невозможно сопротивляться. Тэлли ощущала так же реально, как тепло чашки с чаем в своих руках, что всё, имеющее значение в реальности, бледнеет и прячется по углам. Она понимала, что снова нарушает запрет, и прекрасно помнила, что в прошлый раз, когда она скользнула в реальнейшее, ей пришлось спасать ни в чём не повинного Унимо от смертельной опасности. Неизвестно, что случится в этот раз. Но Тэлифо вдруг стало всё равно. Она просто закрыла глаза и открыла их уже в реальнейшем…

Звон ложечки о чашку показался ей оглушительным. Тэлли вздрогнула и поняла, что это трезвонит колокольчик внизу, у двери булочной. «Ну вот, начинается», – обречённо подумала она, потому что случайные люди не смогли бы даже подумать о том, чтобы позвонить в её дверь, пока она этого не захочет. Значит, нужно было идти открывать.

Тэлли не стала спрашивать, кто там, а просто распахнула дверь. И почти не удивилась, когда увидела на пороге городских поэтов – Кору Лапис и Сорела. Некоторое время они просто стояли и смотрели друг на друга: карие, зелёные и голубые глаза смешивались в немом разговоре, – а затем Тэлифо отступила назад, открывая дверь для незваных гостей, и сказала со вздохом:

– Написано ведь, что я в отпуске. Так что пирогов не ждите. Хотя чаю, из уважения к вашим талантам, налью.

Маленькая Кора улыбнулась, а Сорел поблагодарил хозяйку звоном своих колокольчиков.

Тэлли как ни в чём не бывало усадила гостей за столик в углу комнаты, который посетители всегда занимали первым, поставила на огонь чайник, достала свои самые красивые чашки с нарисованными по-детски синими стрижами, сухое печенье, варенье из зеленики и села рядом.

– Ну, в чём именно вам нужна помощь? – спросила Тэлли.

Сорел, непривычный ещё к реальнейшему, удивлённо посмотрел на неё, а Кора понимающе кивнула и сказала:

– Нам нужно спрятаться от птичников.

– И вы подумали, что моя булочная в центре Тар-Кахола – лучшее место для этого, да? – поинтересовалась Тэлли.

Гости смутились.

– Мы подумали, что ты сможешь нам подсказать, где лучше спрятаться, – тихо сказала Кора.

А Сорел вдруг задал вопрос, который интересовал его с тех пор, как Кора объявила, что они идут «к той самой Тэлифо»:

– Тэлли, а как ты можешь быть в реальнейшем, ты ведь…

Кора бросила на своего друга злой взгляд, но Тэлли только усмехнулась:

– Ну да, ведь мне запретил сам великий Форин. Так что лучше вам не рисковать, а то вдруг его гнев упадёт и на вас тоже.

– Ерунда, – решительно сказала Кора. – Тэлли, конечно, мы пришли к тебе, потому что знали, что ты сможешь помочь. Точнее, не сможешь не помочь. Но у нас действительно не было другого выхода. Реальность, к сожалению, никуда не исчезает просто так, – горько добавила юная поэтесса, и Тэлли почувствовала, что она должна сделать всё возможное, чтобы с этими чудаками-поэтами ничего плохого не случилось.

– Я что-нибудь придумаю, – сказала Тэлифо, разливая чай. Мысли её, настроенные опасностью, грозившей двум людям, за которых она теперь чувствовала свою ответственность, работали слаженно, переплетаясь чёткими узорами на полотне возможностей.

В реальнейшем опасность была меньше, но долго находиться здесь было опасно: уже сейчас она видела, какими усталыми и измученными выглядели поэты. Если рассуждать как птичники, то логично было бы предположить, что беглые преступники должны пытаться покинуть город, причём как можно быстрее и дальше – значит, они могли решить, что беглецы отправятся в Мор-Кахол на отходящий корабль. Значит, скорее всего, все капитаны уже получили письмо с королевской печатью и обещанием награды за поимку Коры Лапис. И это же значит, что им ни в коем случае нельзя отправляться в Мор-Кахол, а лучше всего было бы вообще отправить птичников по ложному следу. Но это могло и подождать, главное было понять, что делать сейчас.

В дверь слишком громко и решительно постучали. Так, как стучат те, кто не очень уверен в тёплом приёме. Тэлли, Кора и Сорел переглянулись.