История Смотрителя Маяка и одного мира

Произнося эти напыщенные слова, он не переставал наблюдать за Унимо, который стоял среди снующих по своим делам моряков и старался только не поддаваться панике.

– Да, Мэй-боцман, – сказал он.

– Вот и отлично, – кивнул Дажден и вдруг, резким движением выбросив вперёд руку, ухватил за плечо пробегающего мимо мальчишку, как лягушка – пролетающего мимо комара.

– Куда это ты так спешишь, юнга Кинли?

На вид ему было столько же лет, сколько и Нимо. С недовольным видом пробурчав что-то вроде «никуда», мальчишка поглядывал то на боцмана, то на своего сверстника.

– Вот и отлично: значит, ты сможешь показать нашему новому матросу, как тут всё устроено, и рассказать обо всём, о чём ему надлежит знать – так, как если бы от этого зависела и твоя жизнь тоже.

Кинли кивнул на это странное распоряжение, и боцман Дажден стремительно исчез – Унимо даже не успел понять, в каком направлении, поэтому стал вертеть головой. В этот же момент он вдруг понял, что стоит теперь не на твёрдом берегу, а на нескольких слоях дерева, под которыми – живая подвижная глубина.

– Не суетись и не верти головой понапрасну – а то быстрее потонешь, вот тебе первое правило, – со вздохом сказал Кинли, и Нимо посмотрел на своего инструктора.

Он был небольшого роста, но шире в плечах, чем Унимо. Его лицо, руки и босые ноги покрывал неровный загар, светлые волосы были такими, как будто их не один раз вымачивали в солёной воде, а потом выставляли сушиться на солнце.

– Долго ещё будешь пялиться на меня? – недовольно спросил Кинли. – Скажи лучше, как твоё имя, несчастный?

– Унимо, и я не несчастный, – сказал Ум-Тенебри.

– Угу, ну да. Наверное, прямиком из столицы? – продолжал выспрашивать мальчишка.

– Какая разница? – нахмурившись, произнёс Унимо. Такая бесцеремонность со стороны сверстника начинала раздражать его.

– Конечно, никакой, – усмехнулся Кинли. – Ну хорошо, давай я тебе тут расскажу и покажу, что пригодится первое время, а ты спрашивай, если что.

Унимо с готовностью кивнул, и они отправились в путешествие по всему кораблю: от юта до бака, от марсовой площадки до трюма с матросскими гамаками.

Несмотря на несколько презрительный взгляд, юнга выполнял поручение боцмана добросовестно и рассказывал обо всём, что они видели на пути – так, что у Нимо почти сразу же разболелась голова от множества новых слов. Удивляясь себе, он не испытывал страха, когда проводник потащил его на мачту: погода была ясная и солнечная, корабль почти не качался на волнах, и Ум-Тенебри забрался по вантам на марсовую грот-мачты довольно быстро. Конечно, он не мог делать это так же ловко, как Кинли, и чрезмерно аккуратно соблюдал сообщённый ему на ходу принцип «трёх точек опоры», обеспечивающий не быстрое, но безопасное перемещение, а, забравшись по путенс-вантам, излишне крепко вцепился в борт деревянной марсовой площадки, но всё равно, для первого раза это было неплохо. Даже язвительный Кинли бросил только что-то вроде: «Выше, до брам-рея, забираться не будем – хватит с тебя на первый раз».

Унимо молча выслушивал объяснения юнги, изредка задавая вопросы. Он старался всё запомнить, хотя и надеялся, что эти знания не пригодятся ему больше десяти дней. Ему было неуютно постоянно ощущать вокруг себя людей, многие из которых уже рассматривали новичка c выражениями лиц в вариациях от презрительного до снисходительно-понимающего. Слушая про морские премудрости, Унимо успевал отмечать, что да, все те, кто был на корабле у Просперо Костина, имели как будто какую-то общую тайну, общий повод для беспокойства – и скрывали его в трюмах своих привычных к невозмутимым усмешкам физиономий.

– Ну вот и всё, – сказал Кинли, когда они с Нимо остановились на главной палубе, у борта, обращённого к морю, – теперь ты всё знаешь.

И широко улыбнулся в ответ на полный сомнения взгляд новичка. Спохватившись, Унимо всё же сказал:

– Спасибо.

Юнга снова улыбнулся.

– Да не за что. Осталось только показать, где ты будешь спать, – сказал Кинли и, оглядевшись, добавил: – Только мне сейчас нужно ненадолго отлучиться. А ты посиди пока здесь, чтобы не путаться под ногами, хорошо? – с этими словами он указал на широкий деревянный планширь рядом с огромным, больше человеческой головы, просмолённым юферсом.

Унимо кивнул и, ухватившись за вант-путенс, послушно забрался на планширь.

Когда Кинли скрылся в неизвестном направлении, Унимо, прислонившись щекой к нагретому дереву, стал разглядывать людей на палубе и думать, что всё начиналось не так уж плохо. По крайней мере, слова Силура о том, что в матросы берут кого попало, оправдывались. Вряд ли с ним стали бы возиться, показывать корабль, если бы собирались оставить на берегу. О том, что он будет делать спустя десять дней в море, Унимо старался не думать…

– Так-так, надеюсь, это не ты – наш новый матрос? – от этого голоса, прозвучавшего где-то над ухом, Унимо вздрогнул и резко обернулся, ударившись головой о вант-путенс.

С полуюта по трапу спускался моряк невысокого роста, с неприметным лицом, длинными и узкими, как линия горизонта, губами, придававшими ему неприятный вид, и цепким взглядом зелёно-синих глаз. На его плечи был небрежно наброшен чёрный сюртук с отрезанными пуговицами, а белая рубашка с кружевами – местами, впрочем, оторванными – была застёгнута на все петли, несмотря на тёплую погоду и пригревающее дневное солнце.

Нимо молча смотрел на него, чувствуя, как во рту мгновенно пересохло. Он попытался найти взглядом Кинли, но мальчишки нигде не было.

– Изволь отвечать, когда к тебе обращается капитан, – с улыбкой произнёс Просперо. Его улыбка стала ещё шире, когда он заметил мелькнувший в глазах Унимо ужас.

Ум-Тенебри неловко сполз с планширя и стоял теперь на палубе рядом с капитаном.

– Меня… меня наняли сегодня, Мэй-капитан, – сказал он. – Меня зовут Унимо.

– Значит, всё-таки ты наш последний матрос, – задумчиво произнёс Костин, смотря вдаль, в сторону моря. И вдруг он уставился прямо на Нимо и резко проговорил:

– И ты думаешь, что правила на тебя не распространяются, да?! Что ты можешь сидеть на планшире на виду у всей команды, как бывалый моряк?

– Нет, Мэй-капитан… я… я не знал… мне сказали сесть здесь и подождать, – пробормотал Нимо, начиная понимать, почему Кинли так быстро исчез.

– Кто же тебе сказал? – притворно спокойно спросил капитан.

Унимо молчал. Он понял, что не станет говорить про Кинли, и удивлялся про себя, почему. «Потому что я – не Кинли», – гордо подумал Нимо. Капитан тем временем всё больше хмурился.

– Я… я не запомнил, Мэй-капитан, – сказал Ум-Тенебри, опустив голову и рассматривая гладкие и светлые от частого мытья деревянные доски палубы.

– Так-так, – голос капитана теперь не оставлял ни малейшего сомнения в том, что Просперо в бешенстве. В голове Унимо возникли все те истории, которые он слышал о безумном капитане, и он ощутил неприятное прикосновение страха – как будто за шиворот кто-то вылил что-то холодное и липкое. – А если бы тебе сказали прыгнуть за борт, ты бы прыгнул?

В детстве Нимо не раз слышал разные варианты похожего предложения – призванного, вероятно, отучить детей от бездумного послушания взрослым, которые часто делают куда больше глупостей.

– Нет, Мэй-капитан, – сказал он, для убедительности покачав головой.

– А вот и не так! – торжествующе воскликнул капитан. – Если это тебе скажу я, то ты прыгнешь.

Сценка на палубе сразу же привлекла внимание проходящих мимо или работающих поблизости моряков. Они не решались открыто глазеть на несчастного матроса и капитана, но у многих вдруг нашлись дела на главной палубе, и Унимо чувствовал их бросаемые вскользь взгляды, полные неожиданного злорадства. Краем глаза он с удивлением заметил девушку, которая быстро пересекла палубу, не поднимая головы с длинными волосами, но не был уверен – не привиделась ли она ему.

Нимо не знал, что отвечать, поэтому просто стоял и ждал, не решаясь взглянуть в лицо капитана.

– Сообщаю тебе, матрос Унимо, – сухо начал Просперо, – что на «Люксии» запрещено сидеть на планшире, даже когда корабль стоит в порту, что бывает, к счастью, редко. Это ясно?

– Да, Мэй-капитан, – с готовностью ответил Унимо. Появилась надежда, что всё это закончится обычной для всякого рода начальников театральной демонстрацией своей власти, а их подчинёнными – трепета и послушания.

– Хорошо, тогда залезай на планширь и прыгай за борт, – спокойно продолжил Просперо, – поскольку ещё одно правило состоит в том, что слово капитана здесь – закон. И если тебе это не нравится, то пока ещё есть трап с другого борта.

Тут Унимо посмотрел на капитана, и внезапно его лицо показалось похожим на лицо Скрима в ту ночь, когда он принёс письмо от отца. Это сходство явилось настолько неожиданным, что Ум-Тенебри застыл, с безотчётной наглостью рассматривая Просперо Костина.

Было очевидно, что капитан испытывает его, проверяет на что-то. Но как правильно вести себя с этим великолепно владеющим собой безумцем – было совсем не ясно. Может, он проверяет, настолько ли глуп или труслив Унимо, чтобы прыгать в воду – или, действительно, слепое подчинение сумасбродному капитану было условием существования на этом корабле. Но если он так и будет стоять молча и хлопать глазами, то его наверняка вышвырнут с «Люксии» – а допустить этого Ум-Тенебри не мог.

Безнадёжно было пытаться собрать метущиеся от страха мысли и принять правильное решение – следовало делать что-то, и Унимо подумал, что лучше всего сделать что-то неожиданное для самого себя. Поэтому он улыбнулся через силу, неожиданно ловко забрался на планширь, посмотрел на капитана сверху вниз и сказал:

– Как скажете, Мэй-капитан. Да я и сам хотел искупаться.

Несмотря на то, что солнце припекало, вода, конечно, оказалась очень холодной – как и должна была быть ранней весной. Унимо не мог считать себя первоклассным пловцом, но держался на воде он достаточно уверенно: его отец, в отличие от многих других шейлиров, которые считали плавание бесполезным умением, каждое лето возил своего сына на разные озёра и реки Центральной стороны, где они оба проводили немало времени в прохладной воде. Поэтому, оказавшись в море, Унимо быстро вынырнул, покрутил головой в поисках ближайшего берега, в несколько сильных гребков добрался до пристани и выбрался, уцепившись за большое ржавое кольцо для швартовки. На воздухе стало совсем холодно, но он старался не стучать зубами, приближаясь к трапу «Люксии», откуда на него уже глазели десятки лиц. Зеваки на берегу тоже не остались равнодушными к такому зрелищу. Вид у него был весьма жалкий: он шёл, оставляя мокрые следы на камнях пристани, волосы закрывали лоб и липли к лицу. Приняв как можно более невозмутимое выражение лица, он зашёл по трапу на борт «Люксии», тут же встретившись с ухмыляющимся капитаном.