История Смотрителя Маяка и одного мира

Капитан с интересом посмотрел на Унимо, каменное лицо которого лучше всего подтверждало правдивость слов флейтиста.

– Мэй-капитан, пожалуйста, прошу вас дать мне шлюпку. Я уверен, что в будущем смогу отблагодарить вас сполна, – сказал Унимо.

– Одно сегодня стоит двух завтра, – с видом завзятого дельца заявил капитан.

– Но… у меня сейчас ничего нет, – продолжал Унимо этот бесполезный разговор.

Просперо только пожал плечами, а флейтист продемонстрировал очередную отвратительную усмешку, очевидно наслаждаясь спектаклем.

– Если хорошенько потрясти, то у каждого найдётся что-то, припрятанное за пазухой на чёрный день, – заметил старик.

«Компас, – подумал Унимо, – они хотят мой Компас». И неожиданно для себя почувствовал, что ему страшно не хочется расставаться с Компасом Защитника. Даже если это был бы самый обычный компас – ведь его подарил ему, Унимо, человек, который потерял самое важное. Откупиться этим подарком от капитана и флейтиста казалось почти предательством. С другой стороны, возможно, Гривел каким-то образом знал, что компас поможет Унимо в трудной ситуации. В любом случае ничего другого у него не было.

– Я могу отдать вам за шлюпку Компас Защитника, – сказал Унимо, не отрываясь от штурвала. Поэтому он не увидел, как блеснули глаза капитана, когда тот ответил:

– Кто верит в эти легенды! Обычный компас. В любом случае цена слишком мала – ведь на кону твоя мечта. А люди, бывает, жизни отдают за свои мечты

Тут Унимо забыл о страхе и разозлился, быстро взглянув в сторону капитана. Он вспомнил рассказ Тэлли о том, что произошло на «Люксии» семь лет назад и понял, что Форин был не так уж и неправ в том, как поступил с несговорчивым капитаном.

– Этот компас подарил мне человек, который потерял сына в море. Который с радостью отдал бы жизнь за то, чтобы иметь возможность спасти самого дорогого человека. Но у него не было такой возможности. Поэтому он решил, что для него самого Компас Защитника бесполезен. Поэтому он отдал его мне. И если вы, Мэй-капитан, считаете, что это неподходящая цена за маленькую шлюпку – то это ваше право.

Унимо не выпускал штурвала из рук: как раз в этот момент ветер стал заходить и всё его внимание поглотила ловля ветра осторожными, почти как при игре на каком-то замысловатом музыкальном инструменте, перемещениями спиц штурвала.

– Ты забываешься, матрос! – воскликнул капитан, когда Нимо успешно поймал ветер. – Я могу приказать просто отобрать у тебя компас, и это мне ничего не будет стоить!

Ум-Тенебри пожал плечами. Ему всё-таки удалось всерьёз вывести капитана из себя, раз тот нарушил такие красивые правила игры.

– Конечно, можете, Мэй-капитан, – сказал Унимо. «Но это ведь вам будет так ску-у-чно», – добавил он про себя.

Какое-то время на юте царило молчание. Помощники капитана, ставшие вдруг удивительно одинаковыми, притихли и стояли у борта, не произнося ни слова. Матрос, который должен был сменить Унимо на штурвале, поднялся было на ют, но, почуяв, что дело неладно, не спешил появляться перед носом капитана.

– Ладно, – сказал наконец Просперо, – я согласен, если к компасу ты добавишь кое-что ещё. Самую малость.

Нимо без особой надежды ждал, что скажет капитан, уверенный, что это будет что-нибудь невозможное. Краем глаза он увидел, как флейтист выжидающе уставился на капитана своими неподвижными глазами.

– Кого-нибудь дорогого из твоего прошлого, с приятным воспоминанием о ком ты готов расстаться, – продолжал капитан. – Самому человеку при этом ничего не будет. Просто у тебя не останется воспоминаний о нём. Как будто его никогда и не было в твоей жизни. Согласись, что часто даже хорошие воспоминания только мешают. Особенно они.

Ум-Тенебри слушал капитана, и в голове его невольно возникали образы отца, мамы, Майти, Тэлли и других – менее значимых, но всё равно дорогих ему людей. Он не представлял, каким образом капитан предлагает расплачиваться такой странной монетой – но это было неважно.

– Нет, – чуть слышно за скрипом натянутого такелажа сказал он.

– Что? – не поверил капитан. И тут как будто какое-то безумие охватило его: – Ты не согласен пожертвовать даже какой-то тенью? Ведь это всё только слова – ты должен уже понимать. Нельзя отнять то, чего нет. То, что тебе только кажется. Но тебе жаль даже этого, упрямый тщеславный мальчишка! Ведь я знаю, куда ты хочешь попасть, знаю! Только знай и ты, что у тебя ничего не выйдет. Если ты не можешь даже такой малости – Форин не станет с тобой разговаривать.

На глазах Нимо выступили слёзы. Он не мог ничего поделать с этим – хорошо, что Кинли, храбро решивший подняться с главной палубы в это осиное гнездо, успел подхватить штурвал, и матрос Ум-Тенебри стоял теперь, опустив руки, на гладких досках полуюта под горящим взглядом капитана и под изучающими взглядами всех остальных, как бабочка на булавке. И слёзы его видны были, несомненно, тоже всем. Он никогда не чувствовал ничего подобного: возможно, если бы он ходил в школу и весь класс ополчился против него, после очередной жестокой шутки товарищей он чувствовал бы себя так же. Но нет – его всегда окружали только те, кто смотрел на юного Ум-Тенебри по меньшей мере с приязнью.

– Ладно, – прошипел капитан, с ненавистью глядя в лицо Унимо, – предлагаю тебе последний вариант. Все вы, любители необычного, воспитанные в своих иллюзиях, избалованные привычностью хорошего, презрительно относитесь к реальности. Думаете, что важнее всего то, что происходит здесь, – тут он постучал себя по голове длинным узловатым пальцем. – Да, да, я сам люблю такие развлечения. Но море – море не даёт мне забывать, что реальность тоже любит шутить с людьми великолепные шутки. Чтобы не забывали о своём месте. Жалком месте на берегу – там, куда море выбрасывает дохлую рыбу и прочий мусор. Там вам самое место! Кстати, матрос Унимо, знаешь ли ты сказку про мальчика-дельфина, которую так любят слушать дети в Морской стороне?

Ум-Тенебри покачал головой, всё ещё сражаясь с душившими его слезами.

– Ну так послушай: говорят, что жил как-то в море мальчик-дельфин. Он резвился в тёплых морских водах, выныривал, подставляя ласковому солнцу свои гладкие бока, плавал в морских садах со своими друзьями. Но однажды он подплыл близко к берегу, в бухту, где играли рыбацкие дети. И так ему понравилось, как весело они играли на берегу и плескались солёной водой, что не находил он себе больше покоя, когда вернулся к своим родным в синее море. И отправился он к мудрому киту, и кит сказал: «Ты тоже можешь играть с ними и ходить по земле, но обратно в море тебе дороги уже не будет. Если они не примут тебя как своего, ты умрёшь». Мальчик-дельфин, конечно же, всё равно согласился. «И ещё, – предупредил кит, – поскольку ты рождён для моря, то каждый твой шаг на земле будет наполнен болью, словно ты ступаешь по острым камням». Но и на это мальчик-дельфин, по своей глупости и юности, не обратил внимания. Ну, дальше вроде как понятно: люди не приняли его, дети из бухты закидали камнями, он прыгнул с высокой скалы в море и утонул.

Унимо слушал, заворожённый этим небрежным рассказом. Возможно, капитан придумал эту сказку на ходу – или, вполне вероятно, она действительно существовала. Но предупреждение в ней содержалось прозрачное, как родниковая вода.

– Так вот, моё последнее предложение, матрос Унимо, – насмешливо продолжал Просперо, который, казалось, увлёкшись своим рассказом, постепенно успокоился. Во всяком случае, его ярость теперь была температуры воды в заливе Сольар ранней весной. – Я отдам тебе шлюпку с вёслами взамен Компаса Защитника и одной шутки, которую я позволю морю сыграть с тобой: отныне ты сможешь свободно ходить только по палубе корабля в море, а на земле каждый твой шаг будет причинять боль – как если бы ты ходил по битому стеклу. Возможно, со временем ты привыкнешь – возможно, и нет.

Улыбка капитана в этот момент была такая искренняя, что Унимо невольно содрогнулся.

– Я согласен, – поспешно сказал он.

– Что? – удивился капитан. – Ты хорошо меня расслышал, мальчик-дельфин?

– Я хорошо вас расслышал, Мэй-капитан, и я согласен.

Флейтист повернул голову в сторону говоривших и застыл, как ищейка, почуяв добычу. Услышав ответ Ум-Тенебри, он сложил губы в многозначной усмешке и покинул палубу – так, что его проводница еле успела за ним.

Капитан не разрешил никому из команды помогать Унимо, поэтому он потратил немало времени и стёр кожу на ладонях, отвязывая, передвигая и осторожно спуская тяжёлую шлюпку за борт, не имея в этом деле совершенно никакого опыта.

Когда Унимо уже был в лодке и с облегчением из последних сил оттолкнулся от борта «Люксии», капитан издевательски помахал ему компасом – а затем, широко размахнувшись, закинул его, кротко сверкнувшего латунным боком, в чёрные ночные волны.

По мере того, как «Люксия» отдалялась, Унимо понемногу погружался в то глухое оцепенение, которое часто следует за большой опасностью или тяжёлой работой. Ему хотелось только лечь на дно шлюпки и уснуть – чтобы проснуться где-нибудь далеко-далеко отсюда. Он уже не был уверен, действительно ли хочет найти загадочный Исчезающий остров и Форина, о котором все говорят, но никто – ничего настоящего. В ужасе думал он, что за заклятие наложил на него злобный капитан – неужели и правда каждый шаг по земле для него теперь будет вызывать боль? В любом случае, чтобы проверить это, следовало сначала добраться до земли, а ничего похожего на горизонте не было. Собрав остатки своих сил, Нимо нашёл на небе Северную звезду, как его учил Гривел (и снова вспомнил о нём с благодарностью и с раскаянием – словно ещё раз увидел, как «Компас Защитника» исчезает в морских волнах), и, взяв вёсла, направил к ней шлюпку. И когда он уже совсем выбился из сил, то увидел на горизонте точку света: сначала она казалась отражением не самой яркой Северной звезды, а затем, по мере того, как шлюпка Унимо приближалась к ней, усилила своё тёплое сияние, и Ум-Тенебри увидел, что это свет маяка, высокая тёмная башня которого ясно выделялась на фоне предрассветного морского неба.

5.1.2Barbarus hic ego sum, quia non intelligor ulli[37 - «Варваром я здесь кажусь, потому что никто меня не понимает» (лат.).]

Король Оланзо сидел в своём секретном кабинете в Северной башне, где он не принимал посетителей. Обычных посетителей, которые ждали там, внизу, в королевской приёмной. Ждали и надеялись, не зная, сможет ли Сэйлори сегодня принять их.

Голова правителя Шестистороннего болела так, как будто её сдавливал раскалённый железный обруч: виски, лоб и темя при малейшем движении как будто вспыхивали чёрными искрами боли, а ни одно из средств, которые советовал ему придворный врач, не помогало. Король приказал занавесить окна тяжёлыми бархатными портьерами, поэтому, хотя был ещё день, на столе горела лампа.

Оланзо думал о государственных делах – так он называл для себя все мысли, которые беспокоили или тяготили его. «Думать о делах Королевства» было чем-то вроде ежедневной повинности, которую он исполнял не с большим прилежанием, чем в детстве учился у профессоров Тар-Кахольского университета, которые им со старшими братьями заменяли школьных учителей. От Оланзо, младшего, никогда и не требовали многого: все знали, что ему вряд ли доведётся занять высокий пост на королевской службе, а чтобы сделать карьеру офицера, не нужно было ничего, кроме фамилии.

Воспоминания о детстве, тягучие, как чёрный горный мёд, но далеко не такие сладкие, мешались с ощущением недовольства тем, что происходит в Королевстве. Оланзо не мог точно определить, в чём причина этой тревоги, но всё чаще и чаще стал замечать у себя мысли о том, что власть, так неожиданно полученная, так же легко может и покинуть его руки. И предотвратить это никак нельзя: можно собрать огромную армию, построить крепости, но как сдержать то, что разрушается изнутри? «Книга правителя стороны Штормов» не давала ответа на этот вопрос: для мифического Правителя такая ситуация была невозможной.

Явился Малум. Об этом сообщил слуга, которому Оланзо велел пригласить начальника Королевских Птицеловов и принести вина. Когда капитан вошёл, он, несмотря на то, что в кабинете никого, кроме них, не было, поклонился королю со всей серьёзностью следования придворному этикету – так, как простой офицер, хоть и личной королевской службы, должен кланяться своему правителю. Хотя ведь ещё совсем недавно младший лейтенант Оланзо Озо, поступивший на службу в ведомство Королевских Птицеловов, был одним из многих младших офицеров, подчинённых Малуму. Оланзо удивлялся этой манере капитана держаться естественно в любых обстоятельствах и ценил ту дружескую почтительность, с которой он относился к своему бывшему подчинённому. Не то что это молчаливое трусливое неодобрение Первого советника и подобострастие или дерзость всех остальных. Люди словно разучились вести себя достойно и знать своё место с тех пор, как он стал королём: как будто понимают, что младший сын погибшего короля сам не на своём месте.

– Приветствую тебя, Малум, – как можно более тепло произнёс Оланзо и поднялся навстречу своему посетителю.

Указав тому на кресло рядом со своим, король внезапно подошёл к окну и резко отодвинул в сторону портьеру, закрывавшую почти всю стену – солнечный свет ворвался в кабинет, ослепив обоих.

– Что-то не так, Мэйлори? – щурясь, вежливо поинтересовался Малум.

– Что-то не так… – эхом отозвался король, возвращаясь на своё место.

Только после этого капитан Птицеловов тоже утроился в кресле, деликатно отводя свой слишком цепкий взгляд от лица Оланзо.

– Что-то не так со мной, кажется, – продолжил король, но тут в кабинет постучал слуга и, услышав разрешение, вошёл с серебряным подносом с вином, сыром и фруктами.

Пока слуга неслышно расставлял бокалы и блюда, король и его посетитель молчали, а когда снова остались одни, Оланзо сказал:

– Друг Малум, у тебя никогда не возникало ощущения, как будто мы знаем совсем не всё, что происходит в Королевстве? Нет-нет, – махнул рукой король, заметив, что капитан собирается возражать, – я уверен, что всё, что возможно знать, я знаю – и во многом благодаря тебе. Я имею в виду то, что невозможно узнать… обычными способами.