Моран дивий. Книга вторая. Реноста

– Государыня пресветлая, – шевелились мои губы на запрокинутом к небу лице, – ясное око Маконы, хтяще назирати персть юдольную, тужную, болящую. Протяни десницу крепку внуце своея. Дай мудрости, дай ясности, рамени, смелости – не для себя, государыня, для земли своей прошу. Мабуть, то не слы дубрежски, мабуть то ныне мое проуставание с захода пришло? Або хубава моя блазнит?..

Тёмный силуэт, загородивший око Маконы, заставил меня вздрогнуть. Железные руки упёрлись в сруб по обе стороны от лица.

– Что, Рыжуха, побалУемся в стожке? – от Миро плеснуло тяжёлым духом сивухи, лука и перебродившего в желудке жареного мяса.

Я упёрлась ему в грудь ладонями.

– Поди себе, – прошипела, дрожа от страха и отвращения, – поди по-хорошему…

Клещи МИровой шуйцы сомкнулись на запястьях привычным движением, пока другая рука, царапая мне ноги трофейным обручьем, задирала подол. Кметь дышал тяжело, взгляд его поплыл, рот приоткрылся… – боги! Да что же это! Я забилась, рыча от злости на собственное бессилие. Брыкнулась, выпростав ногу, прижатую коленом Миро к стене. Он только ругнулся и больно ущипнул за бедро. Я вскрикнула и зарыдала в голос.

Парня от меня отшвырнули.

– Али не видишь, что не люб девке? – мрачно вопросил Межамир. – Али объяснить?

Он взял меня за шиворот и тряхнул. Голова мотнулась как у тряпичной куклы.

– Хорош голосить, люди невесть что подумают…

Подавив рыдание, вдохнула поглубже. Задержала дыхание. Незачем злить брата. А то как бы сама не полетела вслед за кметем кочки по двору считать. Слёзы продолжали течь по лицу, щипля невесть откуда взявшуюся свежую царапину. Сквозь них, притихнув, я смотрела как пытается Миро подняться с четверенек, как шатает его и ведёт. Здорово же упился, вырыпень болотный. Чтоб провалиться тебе трижды, Истолово отродье. Чтоб ни одной девки тебе боле не щупать. Чтоб…

– Всё кочевряжишься? – Межамир тоже наблюдал за бесплодными потугами своего побратима. Он не смотрел на меня. – Чего ждёшь? Ведуса Плешивого в женихи? Али мнишь, глупая девка, Угрицкому князю повезут тебя? – он зло зыркнул в мою сторону. – Заряну они сейчас сговаривают! Слышишь? Заряну!

Он досадливо поддел носком сапога разбитую кем-то крынку.

– Хоть кто-то по пьяни польстился на конопатую. Мужика бы узнала, может, боги смилостивились, и понесла бы. Или так и собираешься впусте век вековать? Седину отца с матерью позорить?

Я сжалась у стены, ожидая увесистого подзатыльника и… мучительно икнула. Межамир уставился на меня ошалело, потом плюнул и ушёл.

* * *

Проснулась среди ночи, да и не смогла боле сомкнуть глаз – таращилась в темноту, ожидая, когда же начнёт сереть рыбий паюс в оконцах. Дождавшись, отбросила стёганое шерстью, тёплое и лёгкое одеяло, принялась торопливо одеваться в зябком сумраке остывшей за ночь горницы.

Заряна тоже зашебуршилась на своей лавке, поднялась, подвязывая понёву и просовывая голову в меховую запону. Обув поршни, подхватила венец со скрыни.

– Не надевай, – бросила я от двери. – Межамир баял, сговорили тебя давеча. Не быть тебе большухой, сестрица.

– А тебе? – сипло осведомилась она. – Тебе кем быть, навка рыжая? Тебе-то что светит в жизни?

– Заряна, ты чего?

– Глаза бы мои на тебя не глядели, мамонь криворылая! Всему, всему безлепию – ты причина! Зря не удавили тебя, истолово отродье в младенчестве! Сама выродок и другим от тебя бессчастье одно. Почто мне за тебя расплачиваться? Сначала судьбу бульшухи от тебя воспринять, потом – судьбу извергнутой из рода? А с тебя – как с гуся вода. Гадина подколодная!

Заряна нахлобучила венец на встрёпанную голову и выскочила за дверь.

Пробудившаяся Мстиша, приподнявшись на локте, недоумённо хлопала сонными глазками.

– Буди малявок, – велела я ей, дрожащими руками подпоясывая запону.

На улице подмораживало. Серый рассвет вызывал неудержимую зевоту у снующих по двору обитателей княжей хоромины. Но чистое небо обещало солнышко днесь. А солнышко обещало быть тёплым – всё же весна давно перевалила серединку-маковку, давно должна бы хозяйничать окрест – придётся ей теперь навёрстывать упущенное…

Всё у меня сегодня не ладилось. Сперва опрокинула полный подойник, потом, споткнувшись с вилами, сыпанула добрую охапку сена в грязь. Коща, приставленная к скоту, обругала меня и велела убираться. Сена было жаль. Его оставалось совсем мало – только для растелившихся коров, да и тем не вдосталь. Ежели травка не проклюнется в ближайшие дни, придётся скотинку на голую солому переводить…

Я присела у просыпанного, стала вылавливать из лужи травинки.

Что же делать? Неужели ничего не изменить? Бедная Заряна. Ведь и в самом деле она в который раз вынуждена брать на себя мою ношу, а я и в самом деле живу в родительском доме, будто меня ничего не касается. А ведь и впрямь не касается – ни лётом, ни скоком, ни задом, ни боком – всё стороной обходит. Будто заколдованная я княжна в заколдованном тереме, не видима я ни для бед, ни для радости…

Я сбросила собранное обратно в лужу, стряхнула с красных, негнущихся от холода пальцев прилипшие травинки, выпрямилась во весь рост, зажмурилась и сжала кулаки. Ой, щур, помоги мне, непутёхе…

Площадка за гридней, отведённая под воинское правило, уже почти просохла. И солнце уж вынырнуло из Нави – яркое, нарядное, будто праздничное. Но упражняющихся кметей было не видать – не мудрено после вчерашней-то попойки.

Единственным воином околачивался здесь сотник Угрицкого князя. Да и то – не мечом махал, а сидел на широкой завалинке, устроив оружие на коленях и подставив лицо солнцу. Рыжие нити в его бороде горели густой медью.

– Не велика дружина твоего князя, коли он сотника во главе посольства отряжает, – сказала я ему, останавливаясь неподалёку.

Он лениво перекатился затылком по стене, посмотрел на меня прищурясь и улыбнулся.

– Чай не велико дело – невесту привезти, – отповедал он, ничуть не обидевшись. – С таким делом и десятник справится.

– Справится, говоришь… А коли матушка раздумывать бы начала? Сомневаться? Вот тут и понадобился бы думный муж, мудростью и опытом житейским наделённый, дабы сговориться к обоюдному согласию.

– Раздумывать? – усмехнулся он. – Вот уж вряд ли. Ваша княгиня в этом сговоре нуждается боле моего князя.

Мы помолчали.

– Твоя правда, сотник. Нуждается. Да только, как видно, и ваша нужда не меньше.

– Отчего же это видно? – фыркнул мой собеседник.

– Оттого, что князь ваш – сирота. Один в роду. Все смотрят сейчас на него и думают – даст ли он новую жизнь угасшему роду? Иначе зачем тогда огород городил: добивался признания, собирал дружину, отстраивал Зборуч? Ожениться ему ныне край надо для упрочения своего положения. А с невестами, видать, туговато приходится, раз в Суломань вас занесло. Вы ведь знаете наши обычаи?

Сотник хмыкнул.

– Наверняка знаете. Поэтому о сулемской невесте думные твоего князя должны были в последнюю очередь вспомнить. Видимо, в последнюю очередь и вспомнили. Когда остальные-то нос отворотили. Так, сотник?

Отлепив, наконец, голову от стены, он с интересом посмотрел на меня.

– Откуда же ты взялась такая грамотная?

– Отсель не видать.

Мы молча взирали друг на друга, пока глаза мои не заслезились от напряжения. Опустив их долу, я шагнула к завалинке и присела рядом с сотником.

– Ты ведь не поболтать пришла? Я верно понял?

Я повертела в пальцах кисточки опояски, вдохнула поглубже…

– Пришла просить.