Моран дивий. Книга вторая. Реноста

– Скажи, бабушка, разве Сунежа не отмщена? Разве то, во что превратился Тэш, не лучшее воздаяние ему за совершённое?

– Месть, девонька моя, за погубленную душу – не есть простое воздаяние погубителю. Чтобы душа моры успокоилась и растворилась в создателе своём, месть должна разгладить скомканную совершённым злом ткань бытия.

– Чего?

– Того! – раздражённо отмахнулась старуха. – И вообще, с чего ты решила, что отомстить требуется Тэшу?

– А кому же? – вот уж неожиданный вопрос.

– Может, Морану?

Я долго сидела с широко распахнутыми в ночь глазами, обдумывая услышанное. Паутина в углу больше не шевелилась, кошка мирно похрюкивала, пригревшись у моего тела…

– Бабушка! – позвала я.

В ответ раздался преувеличенно раскатистый храп.

* * *

Домой я думала вернуться поутру. Но пока жевала холодную куропатку с сухарём, пока готовила горячий взвар из сушёных трав и ягод, упал ненароком взгляд на пугавшую меня ввечеру паутину. Добыв в сенях тощий прутяной веник, скрутила её со стропил, оглянулась вокруг и… принялась за уборку. Отдраив избушку, почистила снежком шкуры, помогла Вежице устроить помойню, натаскав воды и жарко натопив лачугу, нарубила дров впрок, сбегала обобрать ближайшие силки… Потом, уже ввечеру, уселась чинить скрипучую лыжу.

А и не хотелось мне в Болонь. Здесь было уютнее. Теплее. Безмятежнее. Проще. Да и старухе надо помочь. На охоту что ли завтра сходить?

В общем, задержалась я в Моране. Не впервой, чай. Никто не хватится. Кому я нужна-то? Кто по мне затужит, хоть и вовсе я не возвращайся?..

Встретив меня с добытым зайцем у ступенек истопки, мора забрала тушку и принялась неторопливо разделывать её здесь же, на дровяном колуне.

– Поди в дом, – сказала она, сосредоточенно снимая шкурку. – Я наготовила тебе почитать.

На чисто выскобленном мною столе желтела стопка собранных в книгу страниц: «Сказ о полянах степных – дубрежах, уграх да поморанах, а тако же о полянах полуночных – сулемах, а тако же о горцах кочевых – полянах латыгорских Дестимидосом-путепроходцем составленный».

Дедушка научил меня ещё в детстве читать на полянском, Вежица – разбирать руны сили и витиеватую вязь просвещённого перемского народа, живущего далече на полдень и рождающего множество сочинений. Бывало, весьма полезных сочинений. Но чаще – предвзятых и недостоверных. Хотя Вежица считала, такие я тоже обязана знать. Их польза, говорила она, в обнажении сущности человеческой и нравов народов, населяющих мир за пределами безбрежных полей Суломани. Я с ней спорила: на что мне это знание? Пусть Заряна изучает те нравы и сущности. Ей быть большухой, ей дела править. А моё-то дело телячье. Но с морой спорить бесполезно. И я читала всё, что она мне подсовывала, внимала всему, что она по прочитанному растолковывала мне, глупыхе. Не скажу, что её настойчивость, её учение были мне в тягость – не ведала я наслаждения большего, чем, оставляя неласковую непогожесть судьбины своей, погружаться в сказания мудрецов и книгочеев под тихое потрескивание лучины, среди глухо ворочающегося за тонкими стенами холодной лачуги Морана…

Пустив в дымную истопку волну весенней свежести, мора протиснулась в двери и принялась устанавливать над очагом котёл с зайчатиной.

– Поперву просмотри то, что касается Угрицкого рода.

– Почто? – удивилась я, в предвкушении переворачивая плотные листы. – Почто торопиться? Мёртвые подождут, им спешить некуда…

Мора сердито уставилась на меня:

– Уж больно ты, девка, как я погляжу, спорить горазда, – и продолжила, насупившись, возиться у очага.

– Так почто, бабушка? – я чмокнула её в морщинистую щёку, потёрлась виском о тёплую, пахнущую свежей дичиной, руку.

– Изыди, конопатая! – отмахнулась старуха, изо всех сил стараясь сохранять сердитость. Потом вздохнула, погладила меня по голове: – Им-то оно, конечно, торопиться некуда. А тебе не мешает поспешить, Рысюшка.

– Рыська! – истошный ор во дворе заставил подпрыгнуть меня на лавке, невольно смахнув локтем со стола несколько прочитанных листов. – Рыська!

–Вя-вя-вя-вя! – оглушительно заливалась откуда-то взявшаяся псина.

Что за невидаль? Какого рожна этот спиногрыз здесь делает?

– Чего блажишь, вырыпень окаянный? – осведомилась Вежица. – Устырей болотных поднимешь раньше срока!

– Мне Рыську надоть, – буркнул Светень.

Двери, и входные, и сенные, по случаю разожжённого поутру и всё ещё не продымившегося очага, были открыты настежь. Беседа мне была слышна очень хорошо.

– Ишь ты! – удивилась мора. – А ведаешь ли, невежа, к кому пришёл сестру искать? Ежели и скажу тебе, где она – уж не за здорово живёшь. Готов, возгря, с морой договорничать?

– Нее, – засмеялся нерешительно малой. – Что тут договорничать? Я и так знаю, что она к тебе пошла.

Я вышла в сенцы, прислонилась к косяку в тенёчке. Небо было пасмурно и слезливо, над болотами гудел мокрый весенний ветер, раскачивая по окоёму сосны Моранова ожерелья.

Братец стоял на лыжах поодаль, сдвинув на затылок войлочную шапку. Мокрые белые вихры облепили лоб. Щёки горели жаром – хоть трут возжигай. Голубые глаза с восторгом озирали обиталище моры. Позади него, путаясь в ногах и лыжах, крутился пегий кривоногий кабысдох, прицепившийся с мальчишкой от Болони. Он храбро облаивал небо, прячась за спутника, потому что облаивать непосредственно и целенаправленно мору было боязно – вдруг обидится да огреет палкой. А так он вроде и лает, а вроде и ни при чём.

– Аже человецы у тебя, бабка мора? – во все гляделки таращась на черепа, красующиеся по верхам местами ещё не завалившегося тына, выдохнул мальчишка.

– Человецы, паря, – Вежица постучала палкой по жёлтой кости. – Таки же кровопивцы, аки молод княжич с Болони. Кои шлялись по Морану дозволения без…

– Кои заплутали и достались зверью дивому на растерзание?

– Кои заплутали и достались бабушке море на поживу.

– Ты их съела??

Я решила, что пора выходить, пока братца не разорвало от восторженной жути.

– Съела, съела, – подтвердила я, появляясь в проёме дверей, – и на косточках покаталась. Тебе чего здесь надобно?

Мальчишка сразу поскучнел.

– Межамир за тобою послал. Баял, Рыська вовсе совесть потеряла. Вовсе одичала по лесам бегаючи, дом ей, видать, отхожим местом пахнет. Бает, не чредима девка, своенравна и …

– Чего я Межамиру понадобилась?

– Так дружина вернулась, – ухмыльнулся вырыпень малолетний. – Уж три дня как. И сидение гридницкое уж отсидели. Пир ныне.

– Ну и славно, – я пожала плечами. – Передай Межамиру, другий день буду, – и повернулась спиной, собираясь нырнуть под низкую притолоку.

– Э! Рыська! – запаниковал болонский посланец. – Мать велела привести тебя непременно сегодня! Нужна ты зачем-то…

Вежица перехватила поудобнее палку-ледорубку с крепким железным наконечником и продолжила долбить канавку во льду для стока талости.

– Поди, девка, – молвила она под мерное потюкивание, – поди-поди, не напрасно зовут ныне.

Зима уходила неохотно. Темнела льдом на болотах, мокла и куксилась, прячась в лесу от яростных весенних ветров. Не скажу, что я так уж жаждала её проводить – послезимье в Болони то ещё удовольствие. Время ветряное, промозглое, половодное. Даже редкие и сладкие Варуновы поцелуи его не скрашивают. Но… Но мир держится на хрупком равновесии небесных качелей. Нельзя его нарушать. Нельзя накренять качели без опасения разрушить складность сущего. Поэтому – всё в меру, в силу, сообразно сроку – по закону божественного лада. Уходи, Макона, я буду скучать…