Мой ледяной принц

– Я могу пойти одна. Или с Мэри.

– Делай, как считаешь нужным, но чтобы я не видел тебя на этой дерьмовой «Охоте на лисичек», – мрачно сказал Фредрик.

– Отлично! – насмешливо сказала я. – Но знай, что ушки и юбку я уже приготовила!

Он ничего не ответил, но его лицо говорило о многом: оно было словно высечено из камня, а значит, Фредрик был невероятно разозлен моей последней репликой. Я никогда не видела его таким холодным и отчужденным, как сейчас.

Фредрик довез меня до моего колледжа, где я оставила свой велосипед, и, не попрощавшись, быстро уехал.

«Обиделся, – с улыбкой подумала я, наблюдая за тем, как скрылась за углом его машина. – Надо же, этот айсберг обиделся!»

Глава 13

Едва из уст Миши сорвалось словосочетание «охота на лисичек», меня охватила ярость, и перед моими глазами тут же возникла отвратительная картина: Миша, в коротенькой юбочке, на каблуках и с лисьими ушками на голове, бежит по узким улицам Оксфорда, а за ней, – с гоготаньем и пошлыми криками, бегут похотливые старшекурсники из общества «Черный лебедь».

Эта так называемая «охота» повторялась каждый год, но я всегда относился к ней равнодушно и чувствовал неприязнь и отвращение к такого рода развлечениям, когда юные девушки (пусть даже смертные), только поступившие в колледж, унижают себя, думая, как это круто, что их пригласили на это дерьмо. Унижаются добровольно. Но эти глупые смертные девчонки ничего не стоили в моих глазах: они были всего лишь посторонними, омерзительными, и в их забавы я никогда не вмешивался. Но, когда дело коснулось Миши, которую я любил, меня охватила такая злость, что я вышел из себя и повысил голос на нее же, хотя она была не виновата в том, что какой-то мерзавец подложил ей эту записку. Но это не вызвало у меня удивления: на «Охоту на лисичек» приглашают только красивых девушек, а Миша не просто красива – она ангелоподобна.

Однако я чувствовал досаду на Мишу: вот привязалась к моим сигаретам! Нашла, в чем упрекнуть меня! Маленькая негодяйка.

«Отказаться от сигарет. Ради нее? Нет. И не подумаю. Я и так стал сам не свой из-за этой девчонки и ее капризов. И пусть я люблю ее, но от сигарет ради этой истерички не откажусь. Отказаться от единственной отдушины, от сладкой привычки, и ради чего? Ради того, чтобы иметь возможность общаться с ней? – с неудовольствием думал я. – Нет, Миша этого ты от меня не дождешься. Я не белый пушистый котенок, который отказывается от вкусного корма ради игры с фантиком. А ты и есть фантик – вроде близка ко мне, но в тоже время далека от меня, просто недосягаема»

Я никогда не бросал слов на ветер, поэтому действительно проследил за тем, чтобы Миши не было на пошлой «Охоте на лисичек», и, убедившись в том, что у нее хватило ума не приходить на это «веселье», почувствовал некоторое облегчение. Но в воскресенье, когда я приехал за ней, чтобы пойти вместе на службу, она проигнорировала меня и сделала вид, будто не заметила мою особу, хотя прошла прямо перед моим носом, а затем села на велосипед и сама поехала в колледж Церкви Христовой. Одна, без меня и даже без Мэри. Я усмехнулся, но не стал ехать за Мишей: я был раздражен ее упрямой позицией не общаться со мной, если я не брошу курить.

С тех пор, как я понял, что люблю эту девчонку, я только о ней и думал. Я честно старался хоть на минуту забыть о ней, но мой собственный дом не давал мне милости забвения: я видел кресло, на котором сидела Миша, в одной моей футболке, саму футболку, которая стала ее символом, ванная комната, в которой она переодевалась… Ну и как я мог успокоиться?

«Вот дерьмо! Упрямая девчонка так и игнорирует меня!» – думал я, видя Мишу и, в очередной раз, чувствуя холод, исходивший от нее. Меня тяготило быть на расстоянии, но прогибаться под ее капризы я не желал.

Однажды я увидел ее и Мэри, сидящих в кафе, и, делая вид, что читаю газету, сидя на ближайшей скамье, слушал их разговор.

– Ты случайно не знаешь, кто такой Эдвард Григ? – спросила Миша Мэри.

Я усмехнулся: как он зацепил ее!

– Григ? По-моему, он норвежский композитор, – ответила ей Мэри. – Зачем тебе? Хочешь послушать?

– Это любимый композитор Фредрика. Мэри, я настоящая тупица! Так опозорилась перед ним!

– Перед кем?

– Перед Фредриком.

– Да брось ты! Подумаешь… О, Боже, там Эндрю! Нет, не смотри! Он поймет, что я увидела его, – вдруг прошептала Мэри.

– Мэри, это так глупо – любить человека и не делать ничего, чтобы быть с ним, – недовольно сказала ей Миша. – Сделай первый шаг и пригласи его куда-нибудь.

– Ты в своем уме? Я не позвоню ему первая! Почему он сам не звонит?

– Может быть, он просто боится отказа?

– Все равно не буду звонить ему. А ты бы позвонила первая?

Миша промолчала.

– Вот видишь! – победно сказала Мэри.

– Мы сейчас говорим не обо мне, – парировала Миша.

– Но мне нужно знать.

– Я бы позвонила.

– И Фредрику?

Я невольно улыбнулся, услышав свое имя.

– И ему, – ответила Миша. – Слушай, не дури! Подойти к Эндрю и пригласи его погулять, иначе, потом будешь жалеть о том, что не сделала этого!

На минуту повисла тишина.

– Нет, я не могу… Нет, – тихо сказала Мэри.

После этого я не видел Мишу до восьмого декабря. Седьмого числа я и решил, что не буду курить, но только сегодня и завтра: ведь завтра, восьмого декабря, у нее будет День рождения. Мише исполнится девятнадцать лет. И, несмотря на то, что я был зол на виновницу торжества и ее легкомыслие, я не мог не поздравить ее. Для этого я посетил антикварный магазин и купил ей подарок.

И сейчас, сидя в кресле своего кабинета и закинув ноги на стол, я смотрел на кулон, который выбрал для Миши: скромный, небольшой серебряный кулон в виде солнца. Я выбрал его не просто так, наугад, лишь бы что подарить: Миша напоминала мне маленькое солнышко, живое и капризное. Я не любил солнце, но любил Мишу и то солнце, которым она была. В компании с кулоном шли два серебряных кольца, но я спрятал их в стол, решив, что не буду дарить их – это было бы прямым намеком на мои чувства к ней. Я держал кулон в ладони, думал о Мише, машинально вытащил из пачки, всегда лежащей на столе, сигарету, засунул ее в рот, но затем вспомнил о том, что сегодня и завтра не курю, и со злостью выплюнул сигарету на пол. А потом устало приложил ладонь к глазам.

Мне было трудно любить Мишу. Любить и знать, что я был для нее всего лишь другом, но я не мог ничего изменить и молчаливо нес эту любовь. Любовь к Мише Мрочек.

Весь следующий день я провел в беспокойстве: все думал, когда и как будет лучше подарить ей кулон. И мне ужасно хотелось увидеть ее. Поговорить с ней, черт возьми.

Когда наступил вечер, я сел в машину и поехал на Коули-роуд, и в этот раз Мише не было в чем меня упрекнуть: я не курил целых два дня. Какая жертва с моей стороны.

И вот, я постучал в дверь. Я знал, что Миша была одна: в доме раздавался только ее голос, а голос Мэри отсутствовал, чему я несказанно обрадовался. Миша открыла дверь и, увидев меня, застыла в удивлении. Она была просто прелестна в своей ужасной цветастой майке, в узких голубых джинсах и с толстой косой на плече.

Я стоял на крыльце, спрятав руки в карманы пальто.

– С Днем рождения, – с легкой улыбкой сказал я.

– Ты не забыл? – Она тепло улыбнулась.

Миша выглядела очень растроганной: я даже не ожидал того, что она так взволнуется.

– Как я мог? – ответил я, любуясь ее прекрасной улыбкой.

– Спасибо, Фредрик, мне так приятно! Мэри забыла и ушла, а ты нет. – Миша заморгала, часто-часто, чтобы скрыть слезы (но я не мог понять, слезы чего: радости моему приходу или сожаления того, что Мэри забыла о ее Дне рождения). – Заходи, я угощу тебя стаканчиком крови.

– С удовольствием выпью за твое здоровье, – усмехнувшись, подыграл я ей.

– Но ведь ты говорил, что это глупо, – тоже усмехнулась она.