Медичийские звезды

– Нет. Сам я этого не видел. Это все видел Антонио Капелли, и история эта восходит к нему и передается в роду Капелли от отца к сыну, от деда к внукам.

– То есть, все-таки, это устная сказка, миф, семейная легенда, – уже более спокойно уточнил Денис.

– Мне ли вам напоминать легенду о Трое и о Генрихе Шлимане, о государстве Саба и царице Савской?

– Я понимаю, к чему вы клоните, но что именно может подтвердить реальность этих событий?

– Я бы сказал, не что, а кто! – загадочно произнес аптекарь.

– Как это кто? Хотите сказать – кто-то жив с тех времен? – в голосе Дениса появились нотки не только удивления, но и раздражения. В самом деле, вся эта история начала заходить слишком далеко, и все очевиднее становилась ее ирреальность. Надо было либо заканчивать беседу, либо как-то помочь собеседнику вернуться в действительность.

– Булгаковщина какая-то!

– Отчего же! В отличие от virtuosi мистики в этой истории все именно так и произошло.

– Да, да. Шаркающей кавалерийской походкой…

Антон Семенович рассмеялся.

– Вы знаете, уже поздно. Завтра рано утром на работу, – начал было Денис.

– Да, да, – перебил его аптекарь, – вы правы. Уже поздно. Давайте расходиться.

Мужчины встали, не совсем понимая, как именно им расстаться.

– Всего вам доброго, – первым сказал Денис.

– Спасибо, и вам успехов в работе, – как-то печально ответил Антон Семенович.

Нерешительную паузу прервал аптекарь:

– Кстати, вы знаете, где меня искать. Здесь, на Седьмой линии. Аптека Пеля. Заходите, я буду рад поведать еще несколько историй относительно интересующего вас вопроса о бумагах.

– Вы знаете, где они?

– Нет, увы, нет. Но я сказал, что знаю точно, что они не уничтожены, но спрятаны.

– И спрятаны они этой самой Анной… – Денис попытался вспомнить что-то, связанное с персонажем рассказа.

– Анной Стампи.

– Да, да. Они спрятаны ею?

– Да.

– Их так и не нашли?

Антон Семенович посмотрел на часы.

– Скоро закроют метро, я не успею домой. Загляните к нам в аптеку, когда будет время. Не пожалеете.

Антон Семенович развернулся в сторону метро и неспешно побрел вдоль аллеи, заложив руки за спину.

* * *

По маркизе постукивал дождь. Денис очнулся, отпил чуть подостывший кофе и усмехнулся.

«Никогда не разговаривайте с незнакомцами», да, Михаил Афанасьевич?»

Денис прищурился. «Выкинь я все это из головы тогда, – он невидяще посмотрел на Бруно, – была бы спокойная и неторопливая жизнь со своими тихими прелестями и радостями. А так, брат, вот с чего все началось! И завертелось все вокруг аптеки Пеля! Точно! Я побежал домой искать те самые журналы!»

* * *

Несколько номеров журнала «Огонек» достались ему в наследство невесть от кого. После смерти родителей, разгребая вещи на чердаке дачного дома еще дедушкиной постройки, он нашел много раритетных печатных материалов. Среди прочего были и аккуратно завернутые в льняную тряпку семь экземпляров «Огонька», датированные последними месяцами одна тысяча девятьсот пятнадцатого и первыми месяцами шестнадцатого годов. На последних страницах красовались рекламы и объявления аптеки Пеля. «Слава богу, не о геморрое», – мелькнуло в голове. Действительно, рекомендовались средства омоложения, средства для здоровья, все вполне достойное знаменитой аптеки.

«А потом позвонил…»

Шестнадцатого февраля раздался неожиданный телефонный звонок от старинного друга еще с начала «лихих» девяностых годов. Звонил Александр Куковяккиннен, историк и правовед, учитель, некогда коллега по школе, до тех пор, пока Денис не покинул оное заведение.

Надо сказать, что несмотря на сложную финноподобную фамилию, Александр был типичным русским мужичком, чуть выше среднего роста, с круглым добродушным лицом и с легким, подернутым благородной сединой ежиком на голове. Выступающий чуть вперед живот выдавал в нем ценителя пенного напитка, коим он мог побаловаться в конце напряженной недели в компании друзей или коллег. Когда Александр Куковяккиннен улыбался или смеялся, он был похож на «смайлик», сияющий с монитора компьютера или телефона. Приличное количество лет назад Александр и Денис любили вместе по пятницам завалиться в какой-нибудь кабачок и тянуть долгие дискуссии на исторические темы или обсудить тяжкую долю школьного учителя. Со временем посиделки становились все реже, и вот теперь, шестнадцатого февраля означенного ранее года звонок стал весьма неожиданным. Собственно, в самом предложении встретиться и пообщаться, ничего необычного Денис не увидел. Впервые Александр сказал, что ему нужно проконсультироваться. Да еще и по вопросам касательно истории. Такого раньше не было.

Семнадцатого февраля друзья встретились возле метро «Василеостровская» и, свернув со Среднего проспекта налево по Восьмой линии, быстро дошли до знакомого кабака «Толстый Фраер», где их любезно встретила золотоволосая официантка Лена, помнящая такие визиты еще со времен оных. Друзья заказали по бидончику «Жигулевского». Народу набилось много, посетители шумели, спорили о политике, о футболе, кто-то громко смеялся. Оба зала наполняла веселая тарантелла.

Мужчины затянули неторопливую беседу, которая по обыкновению продлилась порядка трех-четырех часов, после чего друзья двинулись в сторону метро. Однако Александр не захотел сразу уезжать, а предложил чуток пройтись по пешеходной аллее. Вечер располагал разгорячённых хмелем друзей к прогулке легким морозцем, безветрием и неспешностью.

Они добрели до фонтана, который зимой, конечно же, не извергал воды, но мрачной фигурой стоял на пути гуляющих горожан. Друзья присели на скамейку. Беседа текла небыстро, с философическими паузами.

– И все-таки я не понимаю. Вот скажи мне, как знаток, – чуть заплетаясь, спрашивал Александр у друга, – почему у нас в учебнике седьмого класса в разделе «Эпоха Ренессанса» говорится, что церковь жестко преследовала ученых, и многие пострадали. Я вот, кроме Джордано Бруно и Галилея, никого не знаю, кто бы еще пострадал. Вот ты мне можешь назвать еще кого?

– Ну… – задумчиво протянул Денис. – Надо уточнить, что значит – страдали? Бруно – да, пострадал. На его фоне Галилей отделался легким испугом.

– Коперникуса запретили, – напомнил Куковяккиннен.

– Ха-ха… Через семьдесят лет после издания и после смерти автора. И то, из-за бурной деятельности Галилео. Ох, уж и пострадал. Я бы еще назвал этого… врача испанского… Мигеля Сервета.

– А этого за что?

– Ну, для начала он умудрился поссориться и с католиками, и с протестантами. Если просто сказать, то Сервет проводил запрещенные церковью научные эксперименты, кои однажды натолкнули его на мысль, что учение о божественном происхождении мира может быть ошибочным. Сперва, ясно дело, он высказывался очень осторожно, но затем пошел вразнос. Сервет делал очень резкие суждения о Боге и роли церкви в меняющемся мире. Между прочим, – Денис многозначительно поднял указательный палец вверх, – он был арестован не папой Римским, а по приказу Кальвина, а позже казнен.

Пауза повисла в воздухе.

– Пожалуй, и все, – прервал ее Денис. – Да и Бруно-то по-настоящему ученым не был. Так, фантазер необузданный.

– Так что, получается, Галилей не пострадал?

– Как сказать. Конечно, заставили человека отречься от идей. По крайней мере – публично. Это, конечно, страдание. Но от болезней он страдал куда более!

– Что ж, получается, что церковь ученых не гнобила?