А стойкие напекли у мачты картошки и, чумазые, ели эту бульбу.
Витя Козулин подал мне бутерброд с колбасой. Я не хотел брать. Он сердито вложил мне бутерброд в руку:
– Ешь, старик, ешь. Я знаю, какой ты сытый. Вкалывал ты на совесть.
Он говорил и мне становилось жалко себя. Я опустил голову, боясь, что он увидит рвущиеся наружу слёзы.
11 октября, суббота
БР-Р-Р!..
Три дня мы добросовестно вламывали на базе. Сегодня последний день.
– Ноне, – велит старшой Мартыненко, – не работать. А делать видимость.
Всепожалуйста!
С Мишей Озеровым – мы оба рыжие, – на тачке катаем по хранилищу друг дружку попеременке.
Миша философствует:
– Вот, старичок, какие перепады жизни. Полнедели таскал картошку, а в понедельник поеду сопровождать по стране вьетнамского премьера.[133 - Позже Михаил Озеров работал корреспондентом ТАСС в Шри-Ланке и в Великобритании.] А что если вот в таком виде, как сейчас, прикадрить какую деву? Как отнесётся? Шарахнется? Представиться строителем?.. И вчера я подкатился к одной цыпе. Она серьёзно отнеслась. Даже телефон дала. Я представился работягой-студентом. Нашёл на свой хвост приключение. Зачем мне это? Как от неё отбояриться? Я ж уже при жене. Просто не буду звонить…
– Такое не обсуждается.
В одиннадцать сбрасываемся по рублю.
По жребию мне выпало бежать в магазин. Для себя и тоже непьющего Миши беру бутылку сладкого пунша, для прочих граждан – водку.
Выпили за здоровье госпожи овощной базы. За здоровье каждой сетки с картошкой, которую мы разгружали.
Показалось мало. Едем к Мише домой.
У Миши все организованно набросились на его спирт, привёз из командировки в Заполярье.
Ваня Новиков хряпнул полный стаканище чистого спирта и окаменел с открытым ртом, застыли губы трубочкой. Все переполошились. Не мгновенный ли это каюк?
Но, славь Бога, всё обошлось.
Через минуту Ваня торжественно заулыбался, поглаживая живот:
– Пошёл, братцы! Пшёл!
Полный стакан чистого тут же кинул за себя и Саша Ржешевский.
Молодая интеллигентная чета Озеровых натянуто радовалась умению гостей истреблять спирт.
Было выпито всё (и ликер), не считая воды в трубах.
Ваня сказал:
– А теперь, старики, я ж-желаю… к… Серёге…
– И я ж-жалаю! – заявил Ржешевский.
Они пили чистый спирт, они герои. Как не уважить?
И мы всем колхозом побрели к Есенину на Ваганьковское.
По пути Серов отчитал старика, которого вела под руку от Ваганькова молодка:
– Чего ты лыбишься, старый пим? Она водила тебя в магазин при кладбище, сняла с тебя мерку на гроб. Ей нужен каменный стояк, чтоб стоял ох, а ты скрючился в четыре погибели!
Старик побледнел и молча вобрал голову в воротник.
Компания наскребла рупь с гачком, взяла бутылку краснушки и потащилась к могиле Есенина.
На нашем жизненном пути встретилась церковь. Пьяно растопырив руки, зарулили в церковь.
У входа старушка продавала свечи.
Перед нею Ваня с пристуком поставил бутылку на лавку:
– Мать! Нас пятеро. За одну красненькую дать пять беленьких! – потребовал Ваня и указал на стоявшие на подносе свечи.
– На спирт не обмениваем, – сухо обронила старушка.
– Ха-ха-ха! – заржал Ваня. – Так я тебе и отдам! Так я и не могу себе свечку поставить? Одну! А вот ей аж три! – сердито ткнул он пальцем в старушку в гробу. У её изголовья горели три тоненькие свечечки. Старушку принесли сюда отпевать.
Ваня деловито обошёл гроб. Остановился у ног.
– Сурьёзная бабка. Даже не моргнула в ответ. А тапки… Старые, подсиненные… Хоть бы ну не позорилась!..
Он взял тапочку за носок, чуть приподнял ногу покойницы.
Стоявшие вокруг гроба старушки зашикали.
– Ба-бы! Ти-хо! – громким шёпотом востребовал Ваня.
Заливаясь краской, я толкнул его в локоть:
– Вань! Уважь старых людей. Идём отсюда…
– Ка-ак? Он, – взгляд на размахивающего кадилом попа, шёл нам навстречу, – он тут разгуливает, портит воздух, и я – отсюда? Я прижму его к порядку! А м-может, ещё и пятнадцать суток припаяю! Мешает нашей старшей смене культурно отдыхать! Ты слышишь вонь? Его работка! Иди, иди сюда, – поманил Ваня батюшку пальцем. Но руку Ваня почему-то забыл поднять выше своего кармана.
Вряд ли батюшка видел зов пальца Вани. Однако на всякий случай не подошёл к нам ближе по людскому коридору, в конце которого стоял гордый Ваня. Батюшка торопливо свернул в толпу.
Ваня вскинул руку, вонзил указующий перст в батюшку, который продирался сквозь толпу в сторону своей светлицы. За ним клубился дым.