Студенты при исполнении. Они должны, они обязаны. Ехали они сюда не на свои кровные, отнюдь не по своей воле.
Мы с женой никому не должны, никому не обязаны. По своей воле примчались в отпуск помочь. Только поэтому нас разделили со студентами в питании?
Конечно, обед дешёв на плантации. Всего двадцать пять копеек. Пускай будет подороже, да поразнообразней.
– Разнообразие сами себе организовывайте, раз жел-л-лаете.
Осточертели нам с Галинкой макароны.
Я стал просить рагу.
А повариха:
– Вы студент?
Следом стоявшая из нашей бригады баба гаркнула:
– Та вин робэ з намы!
Я на то и я, чтобушки выпросить.
– Я отстегну копыта здесь от ваших макарон. Хоронить за счёт поваров. Официальное завещание!
Похоже, эта перспектива не приглянулась поварихе, и она отделалась сомнительным всё же рагу.
Вырванное с такой кровью рагу я преподнёс своей любимке, опорожнявшей в травянистой придорожной канаве железную с ушками миску борща. На свежем воздухе она ела удивительно много. Завтракали хлебом с виноградом, ужинали виноградом с хлебом. Горячее только в обед. Возможны были добавушки. Это не курорт и всё же жить можно.
Себе я добыл гуляш с синеглазыми проклятыми макаронами.
Не успели мы поесть – наши лезут в машину.
Поскольку мы были последние, нам достались сидячие места на заднем борту. Мы весело расселись по борту, как курочки на жёрдочке, и ухватились за верх будки.
Одной рукой я держался за верх будки. В другой руке у меня были два куска хлеба, что не мешало мне поддерживать жену за спину. Всю дорогу я уговаривал её сунуть голову в будку.
А она упрямо, принципиально держала её над будкой.
Сегодня жарко.
Моя половинка рвёт с огня в купальном костюме собственного производства «Маде ин Зелёный, 73 – 13».
Она подбивает меня поскорей кончить рядок и пойти на море.
Я не возражаю на её горячее заявление, что мы не рабы.
Мы кончаем свой рядок и обнаруживаем слева ещё два беспризорных рядка. Бросили другие.
Высокая сознательность не позволяет мне махнуть на них, а сознательность Галины Васильевны позволяет, следовательно, моя сознательность выше её на три сантиметра. И конкретный вопрос. Какова натуральная высота высокой сознательности в мм, см, дм, м, км?
Намечается захватывающая душу, сердце и пятки сюжетная коллизия: сознательный муж и не совсем сознательная жена.
Как всё в нашем высокосознательном ёбществе кончается хорошо, так и у нас: рядки мы не покинули.
Они, рядки, были этому рады.
Я стал торопиться.
Галинка тоже увлеклась как всякая образцово-показательная жена бредовыми желаниями мужа.
Все уже лешак знает где.
Мы добиваем рядки, что не дорвали позавчера другие, и бросить виноград в таких гроздьях, которые мы называем свинками – налитыми, большими, янтарными – просто жалко.
И вот дело прикончено.
Без двадцати шесть.
Галина втыкает ножницы в землю.
Мы по-быстрому одеваемся.
Я вижу, как жена кинула рукавицу на куст.
Я с выговором:
– Я ж тебе говорил, положи рукавицу в сумку. А зачем ты сложила её вдвое и повесила на куст? Разве она не хочет вместе с нами вернуться домой?
– Это ей знать лучше.
Мы напились воды и напрямик, по плантации, разбито побрели к морю.
Еле тащимся. Две ноги компания. Куда одна, туда и другая. Не могут друг без дружки.
– Где твои ножницы? – крикнул я.
Я резал своим кухонным чёрным ножом. Из Москвы привёз. Эту ржавейку не жалко и потерять. А ножницы…
Галинка изобразила на лице оскорблённое недоумение, вывернула всё из сумки на землю.
– Весь чёрт-морт[183 - Чёрт-морт – всякая всячина.] на месте, а ножниц – тюти! – растерялась Галинка и бегом назад.
Еле нашла свою пропажу.
Солнце уже садилось, когда мы дошатались до моря.
По мосткам, вокруг которых цвела ряска и гордо плавали гуси вперемешку с медузами, добрались до чистой воды.
Вода едва дотягивалась до наших бледных колен.