Галина забирает с верёвки над койкой уже высохшие свои жёлтые брюки, носки, моё трико и улыбается:
– Небо чистое-чистое! Я ещё никогда не видела такого чистого неба.
Из моря выплыло солнце. Петухи перестали петь…
В семь бежим к скамейке у конторы. Обычно к этой скамейке стекается рабочий люд.
Полвосьмого… Восемь…
Сбежалось человек пятьдесят. Да ехать не на чем.
Лишь в полдевятого поехали.
Сегодня вместе работают несколько бригад.
Первой и пятой обед привезли, а нам, третьей, нет.
Наша мамка в панамке заказ отправила с ненадёжным шофёром Канавиным, и заявка до столовой не доехала.
Те сидят едят.
Танечка скликает свою бригаду, 25 ртов, в автобус и везёт в посёлок.
Одни бегут обедать домой, другие в столовку.
Утром полтора часа прождали машину, потом полтора часа прообедали. Три часа ухнуло в трубу!
За эти три часа можно было норму выдать.
Сейчас, в страду, каждая минута золотого стоит.
Вон вчерашний дождь сбил сахаристость.
Потери огромные.
И теперь жди, когда сахаристость достигнет прежней силы. Зайчиха не наносит.
13 сентября. Среда
Я проснулся ещё по теми.
Проснулся и первым делом удивился, почему я ещё не уронился на пол.
Я ж завис!
Как чага на берёзе.
Фантастика!
Фантастика фантастикой, однако надо поскорей и осторожней вставать.
Я ясно чувствую, что я как-то неосторожно во сне выкатился из-под тепла тканьвого одеяла, и один мой бок покоится на холодной голой кроватной железке – я лежал с краю! – другой бок пребывал на подставленных табуретках, поскольку коюшка наша и коротка и узка. А потому каждый вечер мы старательно обставляем её табуретками и сбоку и за прутиками, куда выскакивали наши родные ходульки.
Наверно, во сне я позволил себе неслыханную роскошь повернуться, и табуретки дружно отступили от кровати. Отступить отступили, да не настолько, чтоб я мог спикировать на пол.
Делать нечего. Я встал.
Танечка велела прибегать к конторе к семи тридцати.
Мы прилетели в семь тридцать пять.
Наши уехали. Ну и ветер им в спину!
Язык довёл нас до своих рядков.
Рвали ркацители (белый) и саперави (чёрный).
А с обедом снова конфуз. Не привезли. Ну ёперный театр!
Видно, решили – обойдёмся.
Отправляемся километра за два к студентам.
Под тополями, на травке, борщ показался вкусным.
Нам сказали: борщ будет и на другой день, и на третий…
– Неужели ничего другого нельзя свертеть? – спрашиваю круглявую, как репка, повариху.
– Для вас – нет! А студентам радостно светит и рагу.
– Почему только студентам?
Повариха хитрюще подмигивает:
– Студентам надо крепко обнимать девушек!
– Не спорю, причина крайне уважительная. Ну отчего это привилегия только студентов? Странно даже очень…
– А вы что, за двадцать пять копеек – слепому на кино, безногому на танцы! – хотите заполучить и цыплёнка с табаком?
– Да хоть с махоркой! Лишь бы не эти синепупые макароны!
Студенты здесь котируются как основная ударная сила на уборке. Оттого им и кусочки полакомей. Я видел, как студенты баловались и курочкой, и пловом, и помидорчиками, и прочими интересными штучками.
Нам же, рабочим совхоза и прочим иным – одни синие макароняки.
И студенты, и мы в одном чине. Помогайчики.