К колодцу далеко. А к кринице кубарем катись?
Была не была. Не робь!
Я тряхнул звончатым ведром и бочком посунулся по террасной тропке к воде.
– Замри! Замри!
Я остановился.
Из-за ёлки, будто из самой ёлки, из самой сказки, вышла тоненькая, стройненькая девчоночка. Она была такая красивая, что я бы и безо всяких указов замер, увидевши её.
С простодушной улыбкой она подошла ко мне, потянула за дужку.
Я не отпускал. Замри так замри!
– Пальчик, хорошенький, – тихочко погладила она мой большой, наладонный, палец, – отомри, дружочек, на секундушку.
Я приподнял палец.
Она стеснительно взяла ведро. Шепнула:
– Снова замри.
И её белое радостное платье быстрым парашютиком поплыло вниз по винту стёжки.
Зачарованно пялился я в овраг, в темноту, и темнота пятилась перед нею; белый веселый столбик пролетел к кринице, постоял там, пока набегало из трубки в ведро, и заторопился назад.
– Замри! Замри! – бархатно приказал голосок, когда она проходила мимо, и пропала. Понесла воду в дом?
Я стоял лицом к оврагу и не смел повернуться для подглядки.
Я мёртв.
А разве мёртвые вертятся, как сорока на штакетине?
– Отомри, костылик!
Она вернулась неслышно, мягко подпихнула меня в локоть, и я послушно пошёл с нею рядом.
– Воду я поставила у вас на крыльце и бегом сюда… Я что скажу… Этот глазопял… Этот водоплавающий мокрохвост в бескозырке тебе братеник?
– Ну. Из техникума брали. В Евпатории служил. На флоте.
– Этот рыбий корм[202 - Рыбий корм – моряк.] армию целую отбухал! А в голове у шпрота[203 - Шпрот – моряк, служивший на берегу.] пустыня!.. Площадка[204 - Площадка – лысина.] на макушке – хоть футбол гоняй! Осталось там в хозяйстве две волосинки в семь рядов. Старей чёрта! А по нахалке липнет… Какую моду выдумал? Лезет, куда и самой совестно лезть… Скажи, пускай занапрасно не старается этот разваляшка. Ещё фигуряет морской формой. Подумаешь! Меня его ленточки не колышат. Так и скажи. Не надейся, дед, на чужой обед. Уплыла Женечка к покудрявее… Сейчас сюда примчится этот гиббон. Айдаюшки на чай?
По желобку канавы мы спустились немного вниз меж чайных кустов. И остановились.
– Так скажешь?
– Угу.
– Ты настоящий друг, костылик.
Женя скользом коснулась щекой моей щеки и хорошо засмеялась.
Дух во мне занялся.
– Рыжик-костылик, а почему у тебя веснушки? Ласточкины гнёзда разорял?
– Не разорял я ласточкины гнёзда. Веснушки совсем от другого… От рождения…
– Или рискнуть и для начала повериться на слово?
– Я б лично без колебаний поверил.
Женя хлопнула себя по лбу:
– Придётся! Вспомнила… У вас же над окном ласточкино гнездо. А ласточки вьют гнезда, где живут хорошие люди!
– Вот видишь… И вышли мы на хороших… А ты ещё сомневалась. Веснушки со мной с рождения… Без обманства…
– А хочешь, я каждую твою веснушку поцелую?
Я не удержался. Я не хотел, но руки как-то сами обняли её, подпихнули ко мне, и я мёртво вжался в её губы плотно стиснутыми губами.
Она ласково отдёрнулась, тихонько засмеялась.
– Ну кто же, клещ, так целуется?
Я ни слова не мог сказать.
– Верно ведь как… Не давай младенцам целоваться: долго немы будут… Какой же ты запущенный? Даже целоваться не умеешь, чики-брики. Но не тушуйся. Со мной не пропадёшь. Запишем ко мне на курсы молодого гусара?.. Научу!
Ученик я был не такой уж и безнадёжный, и наука была не такая уж неприступная… Не такие бастионы брали!
Светил месяц.
Капли на чаинках горели жемчугами.
Повыше, в сотне шагов от нас, за дорогой, на волейбольной площадке напротив Женина окна кипели танцы.
На голенище[205 - Голенище – баян.] ватно пиликал наш Митечка. Сидел непроницаемый. Как сфинкс.
Ни Женя, ни я не любили танцы. Ну какие сладости в этом дрыгоножестве, в этом рукомашестве?
Но Митечкино пиликанье нам не мешало. Вокруг и в нас самих было столько счастья, что его хватило бы всему миру.
– У моей у милки уши,