Дожди над Россией

Потом мы союзом навалились на густой пшённый суп.

– Не поймёшь шо, – сказала о нём мама. – Ни кулеш ни каша. За вкус не поручусь, а горячо будэ….Ну, як кулеш?

– Горячий. Прошу ДП.

Мама налила ещё миску:

– Твоя дополнительна порция.

Я глянул в окно. Вздохнул:

– А дождь разбежался купать до вечера…

– Тогда, может, пойти в сарай, замазать стенку? Совсем же отвалилась до костей.

– Будете мазать, дождь следом смоет. Посуху к стенке надо кидаться.

От сарая я её отговорил.

Делать нечего.

Мама достала не довязанный Глебу носок.

Вязка ей не понравилась. Редкая, как бредень.

Носок она отложила на потом и с шитьём подсела ко мне.

– От житуха… Токо в дождь и побачишь сыночка… И куда мы, шкабердюги, всё бежим? Всё боремся… Всё воюем без конца-краю. С кем? Зачем? Вот задача для мозгов…

Её взгляд скатился на мою тетрадь рядом с подушкой.

– Где ж тут у тебя буквы получаются? Плохо пишешь. Глеб хорошо пишет. А у тебя ни одной буквы не найти. Как ты понимаешь? Тута букв нема, одни крючочки.

– Чище ищите… А помните, ма?.. Я в первый пошёл класс. Дали задание домашнее. Сижу делаю. А Вы заглянули ко мне в тетрадку, по слогам прочитали одно слово рассказ и сказали: неправильно. Надо разказ. Я кричу: рассказ! Вы на своём. Разказ! Я букварь показал. В букваре рассказ. А Вы: «Да то ошибка. Надо разказ! Да чего они тама понимають?!»

Мама конфузливо смеётся.

Стучит себя пальцем по виску:

– Ума недохват, то и кричала. Я ж целый месяц в школу ходила. Всё знаю! Мама с татом в один голос: хватит учиться, сиди с Петром. Этот Петро совсем не даёт прясть. Приходила учителька. Почему не пускаете? Девочка хорошо берётся. Тато и каже: надо Петьшу нянчить… Я буквы знала. В газете буквы сливаются, все на одну личность. А ты буквы все знаешь?

– Да вроде.

– Вот буквы… Вот сны снятся… Кто их создаёт?

Бело мелькала в тишине иголка, старательно гонялась за нею чёрная нитка. Лишь за окном шум. Дождь совсем распузырился. С крыши валилось рекой.

– Как там Глебуньке служится? Как уехал, в хате навроде тихо стало, скучно, даже стены кусаются. Дом пустой, углы пустые, стены пустые… Всё пусто… Что-то гонит, вымывае из хаты. То какая-то забота… А то ничего… Кто там об нашем Топтыгине подумает?

«Уж Вы не дадите ветру дунуть на золотого Глебуньку… И что это все песни об нём? Один свет во всех окошках!»

– Интересно, – тянет меня ревность за язык, – он и там пьёт воду на спор, чтоб заработать лишнюю губу?

– А к чему это ты про воду?

– А помните?.. Или забыли? Я Вам уже рассказывал… Как-то… Года три назад… В жару не манило дёргать чай. И бригадир, любезный Капитошка, скажи мне с Глебом: «Выпьете вдвоём ведро воды, запишу по полнормы чая». Мы по-геройски выкушали целое ведро. Меня сразу сорвало, оптом вылетела вся водица. А у Глебика колом стояла в горле, вырвать не мог. Неделю ненавидел воду, не пил ни водинки.

Мама грустно вздохнула:

– Ну и глупёхи были… А воду пить надо, – заметила назидательно. – Конечно, не цистернами… В воде все мита… мита… мины. Вот скажи, почему холодная вода укусней тёплой? Даже аж сладит навроде?

– В холодной воде больше свободного кислорода, потому и вкусная.

– А что такое кислород? Да ещё свободный? От чего свобода? От физкультуры в школе?

– Ну-у… Вам и за год не объяснишь. Лучше скажите, что это у Вас вид бледный стал?

– Дела! Да умылась с мылом!.. Вот ты хвораешь, я тоже прихворнула как-то в Криуше. Уже год взамуже була. Ага… Мама с татом ушли до церкви. Дома я да Никита. Пришёл слепой с отакенной толстючей книжкой. Говорит, назови какое число, месяц-год рождения. Я сказала. Тогда он и говорит: выедете вы отсюда, дети маленькие. Выедете в чужой край. Одно из вас возьмётся, одно останется. И кто останется, трудно будет жить с детьми и будет жить, если не умрёт в сорок лет, или семьдесят три или восемьдесят три. Три запомнила, а первую цифру потеряла. Головешка по путю не робэ… Если семьдесят три, мало осталось. Иногда мне сдаётся, что семьдесят три тоже уже проехали, и я думаю, довезёт ли бричка до станции Восемьдесят Три? А может, на восьми десятках перекинется?.. Что мы знаем?.. Одна смерть честная. Никто от неё не откупится, никто не отмолится. Хоть бы кто нарошно рассказал, как т а м. Хороше ли, плохо ли?.. Одна жинка россказувала. Её сестры муж пас коров. Утром выгонял, ничего. Прибегают: иди, помер твой. Побежала… Умер у коров… Обмыли, сховали. Вечером люди мимо кладбища проходили, слыхали голос. Взяли мужиков. Раскопали. Чем укрывали – скомкано в ногах, перевёрнутый вниз лицом… Вот… Что мы знаем?.. Пока будем шкандыбать… Да, жизня… Не так просто… Ничего, меньше греха напутаешь, если меньше жить… Всё сбылось, что говорилось.

– Ма, Вы б рассказали про себя, про своих, про Родину. А то всё смешком, смешком. Слово скажете, два в уме. Расскажите! Спешить некуда. Косохлёст всё равно не выпустит сегодня на чай.

– А шо, хлопче, россказувать? Ну шо? Или не знаешь, шо мы русского воронежского корня?.. Из хутора Собацкого под Калачом? Цэ я из Собацкого. А батько ваш из Новой Криуши… Там рядом… Тато, а тебе дедушка, всегда писались Долгов Владимир Арсеньевич. А маму, тебе бабушка, писали до замужа Кравцова Александра Павловна. Чего щэ? По-уличному наших звали Панасковы. Панаски.

– Родители были хорошие?

– Хорошие.

– В чём это выражалось?

– А я знаю это выражение?.. Голодом не сидели… Земля своя. Хлеба багато. Хороше жили. В доме всё було. И картохи, и капуста, и огурцы…

– Да Вы не кулаки были?

– Иди ты! Не кулаки – дураки были. А и то… На дураках свет стоит.

– Плохой свет.

– А разве хороший? Я до си не расцарапаю своим умком, шо ж тогда навертелось. Я уже за мужем жила, в Криуше, як стали сгонять, табунить в колхоз. И кто сгонял? Ну, приезжали уполномоченные. Рукойводители. Ручкой водили. Уполномоченный сидит, як пешка на яйцах. Подсыпать, так, может, хоть курчат высидел бы… А загоняли свои своих! Загоняли кнутом. Загоняли свинцом. Загоняли по колхозам. Загоняли по Сибирям… Перевернулся мир! Вчера этот лодаришка, безграмотник, гулькяй, сатюк, сидяка не желал и куска хлеба поднять со с в о е й земли. Лень да дурь скрутили! Бросал лодырюка, не обихаживал с в о ю землю и как собача с голода скаучал, за одну еду разготов бечь к кулаку. Кулак добрый. Кулак его кормил. Без кулака этот талагай, гуляка подох бы с голоду… Медалька перевернулась, и неучка, лодыряка влез в честь! Кусок лодыря активистиком стал! Вскочили активистики, как дождевые пузыри. Злые, как волки на привязи. И кинулись учить кулака жить. Хозяина учить? Я и под пулей скажу, кулак – золота ком. Кормил всех без разбору. Завистливому паразиту-лодарю не понаравилась его хозяйская удаль. Объявили кулака врагом. Какой же он враг? Трудяга из трудяг! Ломил, як лошадь! Руки в кровавых музлях. Света за работой не видал. Ско-оль поту вливал в своё поле?!

– Ваши чужих внаймы брали?

– Зачем? Своих рук нема?.. Ни одного работника не держали!.. И стали лоботрухи править. Поп-лы-ыл горлопанистый навоз по вешней реке. Залез навоз во власть. Теперь он гыс-по-да-а… Гм… Господа… Из тех же господ, только самый испод… Где партбожок… где секретарёк… где председателишко… где бригадирик, где учётчик… Присосались… Этот кусок лодаря скоренько рассортировал кого куда. Кого в колхоз. Кого в Сибирь. И присмирели… Колхоз катком сплющил всех ровно. Сидят все одинаковые. Все нищие. Все голодные. Все до беспамяти злые… Воровитые… Хо-зя-ва… Да плоха вору пожива, где сам хозяин вор… Чего они добились? Видано ль, чтоб на воронежском чернозёме – лучший в мире! – возрос голод? А активистики добились. Им и это сказалось по плечу. Веками никто этого не мог добиться, а они в считанные год-два уклались. Что же так люди ненавиствовали?

– Эта песенка, ма, до-олгая. Ещё дьяк Висковатый сказал вон тому дяде Ване Грозному, царю, – ткнул я пальцем на свёрнутую в трубку картину в углу, – что «мы, русские, ни в еде, ни в питье не нуждаемся, но друг друга едим и тем сыты бываем». Сказал ого-го-го сколько веков назад. Что же было ждать от наших борзых активистиков?

– А! С дурака масла не набьёшь. И такая хорошая жизня закрутилась в колхозе, такая расхорошая, что взвыли мы от ихней хорошести и завербовались на север на лес. Кого ссылали на север, а мы своей волей…

– Постойте, постойте! Вы что же, были в колхозе? Я что-то такого от Вас раньше не слыхал.