Я сидел в вагоне у окна. Смотрел на печальные снега и перебирал наш разговор с редактором.
Редактор был молод, как и все в редакции. Помимо молодости у него ещё был тот плюс, что он считался у нас самым стойким к ударам жизни.
Смельчак!
Боец!
Ему, выпускнику МГУ, молодому специалисту, не нашлось жилья.
Два года Ух! спал у товарища на сундуке, написал на сундуке первую книжку, выстроил дом, будучи холостым и счастливым.
Ещё в прошлый понедельник был он холост.
А во вторник…
А во вторник попал-таки под колёса любовной интрижки, неожиданно для самого себя женился.
В ту пору Ух! крутил, вернее, по его мнению, благополучно докручивал угарный романишко с одной прельстительной белокурой газелью.
В злосчастный вторник они прогуливались в сквере.
И как скверно всё повернулось!
Прижгло им на тропинке у развиловатой чёрной берёзки поцеловаться.
Незапрограммированный поцелуй непростительно затянулся.
Мимо проходили люди.
Всем был без разницы этот горячечный экспромт, всем кроме мужа этой газели. Судьба вытащила его с пятилетней дочкой совершить променад и привела именно к целующимся.
Капитан приказал дочке молчать, а сам, культурненько дождавшись конца исторического поцелуя, заговорил.
Последовало короткое трехстороннее объяснение такой силы, что капитан, вытирая платком руки, победно и легко вышел из сквера холостым, а Ух! – женатым и с плачущей тяжёлой падчерицей на руках.
По уточненным авторитетным слухам, капитан был безумно счастлив, что подловил чистый, безупречный момент расстаться со своей пакостливой белогривкой.
А как себя чувствовал в новом качестве Ух!?
Депрессуха придавила его…
Мне непонятно…
На газетной полосе он горячий боец, в редакторском кресле отважный боец. Той же бойцовской прыти требует и ото всех нас. Так неужели он борец только в служебное время, с девяти до шести? А кто он с шести до девяти? Почему свою свободу он даже и не подумал защищать?
А впрочем, как защищать, когда из ста шансов сто против тебя?
Сам себя загнал в тупик, из которого один выход, и тот предательски вёл в загс. Грустный конец у опрометчивых заигрываний с мечеными, замужними, газелями.
Кому пожалуешься на себя?
Я вспоминал вчерашнее чадное, тоскующее его лицо.
Мне было его жалко.
3
Скорый допилил до Ряжска в одиннадцать. Опоздал на двадцать минут, и этих двадцати минут вполне хватило, чтоб моя электричка бездумно улизнула без меня.
Следующая будет в десять вечера.
Долгохонько таки куковать.
И я отправился в город.
У меня была привычка: в маленьких городках я не спрашивал, где находится нужное мне присутствие. Я любил отыскивать его сам. Шёл и читал вывески и ничего увлекательней у меня в том городке не было и не могло быть.
Вот так и в Ряжске.
Туристской рысцой с любопытством обежал весь центр, пока не упёрся в райком комсомола.
Я сразу к первому, к Ивану Рыжкину.
Мы с ним шапочно знакомы.
На прошлой неделе я брал у него в обкоме какую-то информашку, так что к Рыжкину я прошёл без доклада.
Не могу я начинать разговор с погоды.
Сразу с места в карьер.
Без подходов-переходов возьми и бухни:
– Не надо ли у вас за кого заступиться?
– В каких смыслах? – не понял Рыжкин.
– А в самых прямых. Стряслась беда, человека молодого уволили ни за что… Оклеветали… Ещё что там в этом роде…
– Обижаешь комсомолию, обижаешь, – насупился громоздкий Рыжкин, подымавшийся над столом крутым стожком. – Да что ж мы сами не защитим, если кого надо? – Рыжкин лениво поставил по углам стола комковатые кулаки. – И потом, на крайность… Что, нету у нас милиции, прокуратуры, суда? Надо – не станем ждать заезжего корреспондента. Будьте покойнички!
Рыжкин уничтожающе уставился на меня.
Моя хиловатая комплекция явно не вязалась у него с самозванной миссией защитника. Краснея, с минуту я не сводил с него конфузливых глаз и, прощально кивнув, неловко вышел.
Городок, закиданный чистыми глубокими снегами, казалось, вымер. Улицы были пусты, и в диковинку было увидеть кого-нибудь на улице в тридцатиградусный холод. Лишь сыто толклись над крышами прямые сизые столбики дыма.
Обжёгшись на своей дурацкой помощи, я двинулся к остановке. Не хотите, ну и не надо. Вернусь на вокзал, в буфете пожую, а там до своей электрички как-нибудь доторчу.