Путешествие в глубину моей памяти через тернии сна

– После армии легче поступить в авиационное училище, – опрокидывая ещё один стаканчик.

– После армии в голове зато не густо, – со смехом глядя на него, сказала Валентина.

– А давай в бутылочку сыграем? – неожиданно ляпнул Олег.

– Мы и так с ней играемся, ты зачем пожаловал? – смотря испепеляющим взглядом, спросила Валентина. – Целоваться, что ли?

– Да нет, деньги принёс.

– Так иди отсюда, раз деньги принёс, а если целоваться, то можешь остаться, – сказала она, сжав губы.

Олег молча подошёл к ней, слегка покачиваясь от выпитого, взял аккуратно её со стула на руки и осторожно понёс, как дорогую точёную статуэтку из фарфора, боясь уронить, не забывая при этом целовать в шейку, в гостиную, прямо на диван.

За окном шумела детвора, орали сороки, ссорясь между собой, лаял чей-то сварливый пёс, Олег сидел на краю дивана в ногах обнажённой Валентины и молча курил сигарету, пуская изредка кольца к потолку.

– Ты у меня второй мужчина, – сказала она невзначай, накидывая футболку с надписью «Динамо» на свою наготу.

– А кто первый? – пуская очередное кольцо в потолок, поинтересовался он.

– Дальний родственник.

– А-а-а-а, – протянул Олег, пуская сразу три кольца в потолок.

– А у тебя были женщины до меня? – садясь рядом и опуская голову на плечо, спросила она.

– Были!

– Сколько?

– Много!

– Странно, ведь у нас почти ничего не получилось.

– Пойду я, пожалуй, Валентина, – поперхнувшись дымом сигареты, сказал он.

В прошлом году к инженеру Никитину приезжал его дальний родственник с Дальнего Востока, сын зятя от первого брака, тогда они ещё жили в столице. Звали его Алексей, работал он на корабле дальнего плавания после мореходного училища электромехаником, был высок, красив, недавно женат, всю жизнь мечтал увидеть Москву и, как только получил свой первый короткий отпуск, решил приехать к ним в гости на недельку. Поводить по музеям было поручено Вале, ей даже для такого случая разрешили не пойти в школу, была суббота. После второго дня утомительных прогулок по музеям Москвы они оказались в небольшом ресторане где под салат и селёдку в шубе моряк увлекательно рассказывал про Японию и толстячков сумоистов. Она его слушала, затаив дыхание, не перебивала, всё больше и больше увлекаясь им, он ей показался сильным, мужественным, человеком незаурядного ума и способностей. Ближе к ночи, когда возвратились они домой, для гостя был накрыт праздничный стол с водкой, камчатскими крабами и копчёной сёмгой, которые Алексей привёз с собой. За застольем он и её отец тяпнули немного лишнего, было уже поздно, почти три часа ночи, но они всё ещё продолжали спорить о футболе, когда она пошла спать, пожелав всем спокойной ночи. В ту ночь она долго не могла заснуть, под голоса и смех с гостиной ей снилась Япония, море, корабли и голые гейши в постели с моряками.

Утром она проснулась с головной болью и в полном смятении, родители уже ушли на работу, в квартире остались только он и она. Как обычно, она пошла завтракать на кухню, приготовила себе хлеб с сыром, колбасой, поставила чайник на плиту, вскоре он страстно зашипел, положила в чашку немного ароматных трав, залила их кипятком, кухня наполнялась свежестью запаха молодой мяты, рядом стояла банка с клубничным вареньем. Варенька достала самую крупную упругую ягодку с маленькими чёрными точечками, с неё медленно, тягуче закапало розовыми каплями на белую скатерть. Полюбовавшись вдоволь на неё, она глубоко вздохнула и положила её в рот, приятно поморщившись от сладкого, глоток мятного чая освежил язык, холодком разлившись по нёбу.

Прежде чем выйти из дома, она решила последний раз заглянуть в маленькую гостиную, где спал Алексей. Приоткрыв дверь, заглядывая в маленькую щёлочку, она увидела, как он лежал на кровати, отбросив одеяло в сторону, полностью обнажённый, с фиолетовой татуировкой якоря со спасательным кругом на левой стороне смуглой груди. Она, потупив взгляд, вся зарделась, дыхание участилось, закрыла так же тихо дверь и стояла несколько минут, прислонившись спиной к стене, потом мотнула головой, словно отгоняя дурные мысли, постояла ещё немного и стала медленно раздеваться.

В комнате, куда она вошла обнажённой, пахло мужским телом и дорогим одеколоном, она осторожно подняла с пола одеяло, стараясь не делать шума. Он не спал, смотрел на неё широко открытыми глазами и улыбался, потом протянул руку, ласково шепча:

– Иди ко мне, Валенька, не бойся.

Уткнувшись в подушку, она, тихонько всхлипывая, плакала, приподнявшись на локте, он неуклюже водил рукой по её густым волосам и был в полном замешательстве.

– Что ты меня гладишь, как собаку? – сквозь слёзы сказала она.

– Прости меня, милая Валюша, дурака несчастного, совсем с ума свихнулся.

– За что тебя прощать, я же сама к тебе пришла, – хныкая, ответила она.

– Я тебе не сделал больно? Я представляю себе, что ты обо мне сейчас думаешь, поверь, я сам себе противен.

Повернувшись лицом к нему, она посмотрела ему в глаза и спросила:

– А когда можно будет повторить ещё раз, ты не знаешь? – прижимаясь к его руке. Смутившись ещё больше, он молчал, по нему видно было, как он страдал.

В тот же вечер, когда она вышла из дому, сославшись на дела, Алексей быстро попрощался с родителями и, не дожидаясь её, в спешке уехал от них. Через неделю он прислал Вале длинное письмо на четырёх страницах, которое она долго читала вечером, а потом сожгла в унитазе, спустив воду из бачка, и по-девичьи проплакала всю ночь в подушку.

Ошибка – наша верная спутница жизни, которая никогда не покинет нас. Очень трудно представить прошлое, настоящее и будущее без её навязчивого участия. Постараться избежать встречи с ней на своём пути есть только один способ – это ничего не делать, но и это уже есть ошибка как таковая – по сути своей, ничегонеделание, излишняя осторожность ещё никого не спасали. Имеем ли мы право на ошибки? Да, мы имеем такое право, они есть одна из составных частей нашей жизни – как радость, горе, счастье, успех и мечта. Можем ли мы не совершать ошибки в будущем? И да, и нет. Можем, если будем делать выводы из прошлого, но и это нас не убережёт от новых ошибок, хоть и поможет избежать нескольких старых. Так неужели же мы настолько глупы, что должны периодически совершать ошибки? Нет, конечно, нет, обстоятельства и причины иногда вынуждают совершать новые ошибки, даже те, что были в прошлом, опыт показывает, что в принципе ошибки нас ничему не учат! Так что цитата, что умный учится на чужих ошибках, в корне неправильна, потому что они бесконечны до тех пор, пока существует человек. Не ошибаются только мёртвые. В молодости мы склонны к совершению ошибок, некоторые из них впоследствии принимают желанные формы, особенно если они связаны с воспоминаниями о любви. Отрицание ошибки – это двойная ошибка, оно приносит лишь временное облегчение, а вот оправдывать ошибку – это зло, которое причинит впоследствии ущерб разве что только самому себе.

За широким письменным столом, обитым лоснящейся кожей телёнка, сидел человек в пенсне, с широким, открытым лицом и что-то увлечённо писал. Он был так погружён в свою писанину, что казалось: если потолок рухнет сверху на пол, даже это громкое событие не сможет его оторвать от интересного занятия. Он писал и шептал, иногда в порыве умственной страсти выкрикивал: «Народ, революция, нет, нет! Да! Мировая революция, мы ещё посмотрим, мы готовы! Да, мы готовы!»

Шагах в трёх от него, прямо напротив, стоял огромный рыжий матрос с многочисленными веснушками на простоватом, курносом лице, угловатой фигурой и бескозыркой на голове, из-под которой выбивалась копна непокорных засаленных волос. Он был из Кронштадта, за столом сидел Лев Давидович Троцкий, моряка звали Костя Рыжий. Матрос терпеливо ждал, изредка переминаясь с ноги на ногу, он сильно хотел по нужде. Лев Давидыч, казалось, его не замечал, но матроса это абсолютно не смущало: будучи человеком служивым, он давно привык к такому обращению со стороны начальства и поэтому терпеливо ждал своего часа. Наконец Троцкий оторвал глаза от бумаги, бросил пронзительный взгляд из-под мутных стёкол пенсне на моряка и принялся снова писать. Он любил, когда его ждали, когда слушали, возвеличивали – это льстило его ранимому самолюбию. Будучи по своей натуре незаурядной личностью, он иногда любил экспериментировать со своими ораторскими способностями, вот и сейчас он решил писать и разговаривать с матросом одновременно, как делал Наполеон.

– Голубчик, вы, собственно, по какому делу пожаловали? – не отрывая глаз от пера, спросил он.

Матрос весь зарделся от гордости, что такой великий человек к нему обратился, и, набрав воздуха в лёгкие, собирался уже выпалить одним духом ответ, как был прерван самим же Троцким. Так же продолжая писать, он с деланной строгостью спросил его:

– А вот скажите мне, товарищ матрос, как вы относитесь к тому, что царская Россия была скована железным обручем произвола и насилия?

– Кто, я? – спросил матрос, восхищённо смотря на наркома.

– А кто – я? – передразнил Троцкий. – Вы, вы, голубчик!

– Мы положительно относимся, мы за пролетариат!

Троцкий поднял голову и пристально поверх пенсне ещё раз посмотрел на матроса, в этот раз оценивающим взглядом. «Однако он, кажется, конченый осёл. Интересно, ослы бывают рыжие или нет? Кажется, нет», – подумал Троцкий. Матрос продолжал смотреть восторженным взглядом на одного из вождей революции и хлопал глазами.

По промёрзшей насквозь мостовой шёл отряд кронштадтских моряков с мичманом во главе. Их каждый шаг отдавался глухим эхом в мрачных улицах города, растворяясь в тёмных переулках, пугая помёрзших от мороза ворон, которые, отчаянно каркая, взлетали ввысь и, откаркавшись вдоволь на нарушителей их спокойствия, садились на голые ветки деревьев, с любопытством смотря на проходящих мимо балтийских моряков. Троцкий подошёл к окну, посмотрел усталым от бессонных ночей взглядом вслед удаляющимся морякам и задумчиво прошептал:

– Сила, символ революции, моряки.

Он ещё не подозревал ни о Кронштадтском восстании, ни о событиях, которые заставят его покинуть Россию. Это всё будет потом, а сейчас Троцкий был на вершине своей славы, он плыл по её волнам, она его приятно укачивала, усыпляя чувство опасности, сделавши впоследствии уязвимым для врагов. Резко повернувшись, он бросил быстрый взгляд в сторону продолжавшего переминаться с ноги на ногу моряка Балтийского флота и внезапно спросил:

– А как ты думаешь, товарищ матрос, революция должна быть только в России или во всем мире? – и тут же продолжил, чем безмерно обрадовал последнего: – Капиталисты, эксплуататоры и их экономика так переплетены между собой, что революция в одной стране перерастет в мировую революцию, это будет мировой войной прогрессивных наций против реакционных сил, где победителем выйдет мировой пролетариат.

Льва Давидовича несло, он говорил и упивался звуком своего голоса, ему нравилось слышать самого себя.

– А вот надежду свою мы возлагаем на то, что наша революция развяжет европейскую революцию. Если восставшие народы Европы не раздавят империализм, мы будем раздавлены, это несомненно. Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу, и запомните, товарищ, никакая партия ничего не стоит, если не имеет цель захвата власти, а что касается войны, то она часто являлась в истории как мать революции. Да! Да! Дорогой товарищ моряк, она предшественница революции, благодаря ей люди воочию видят ту реальность, что не замечали раньше – голод, разруху, смерть, вшивых солдат в окопах, бездарных генералов, именно здесь начинается пробуждение пролетариата от векового сна. Либо русская революция поднимет вихрь борьбы на Западе, либо капиталисты всех стран задушат нашу, для этого мы должны иметь, крепкую армию и быть готовым применить её в любую минуту, применять силу не аморально! А если кто-то и будет нас критиковать за излишнюю жестокость, то предоставим пустобрёхам брехать в пустоте, тот, кто боится черновой работы, нам не нужен, нам с ним не по пути.

Тут Лев Давидович прервал свою тираду и, как бы опомнившись, с удивлением посмотрел на матроса.

– Послушайте, а вы, собственно, по какому тут делу, товарищ?

– Дрова мы подвезли для вас, – радостно залопотал тот, – для печки, куда прикажете сгружать, товарищ Троцкий?