Путешествие в глубину моей памяти через тернии сна

Таня пришла только под вечер, она была в новом чёрном платье, в таких же тёмных в тон колготках, свои вьющиеся волосы она больше не заплетала в косички, как раньше в школе, а пустила их волнистым ручейком на правое оголённое плечо, выделяя ещё больше тем самым белизну своей нежной кожи. С первых же шагов, как она вошла в квартиру, удивлённо заметила, как готовились к её приходу. Вокруг стоял лёгкий запах ванили, окна были задёрнуты тяжёлыми шторами, в маленькой гостиной был накрыт небольшой круглый стол с шампанским из бабушкиных запасов, на вышитой скатерти при свете трёх красных праздничных свечек красовался замечательный киевский торт, который старушка испекла, не покладая рук с самого утра, прежде чем уйти. Блестящие тарелки с позолоченной каёмочкой, мельхиоровые ножи, вилки – всё это придавало изысканный шарм небольшой квартирке пенсионера.

Что поразило её ещё в бабушкиной квартире, так это были фотографии различных лётчиков, военных самолётов и авиации, они были везде – на стенах, на крышке пианино, даже в уголках зеркала в прихожей.

– У тебя бабушка – военный лётчик? – умилённо спросила Таня, листая обклеенный синим бархатом семейный альбом, который лежал на диване.

– Да, лётчик-испытатель. Согласись, редкая профессия среди женщин.

– А твой дед?

– Разбился, испытывая новый самолёт, вот его фотография, – показывая чёрно-белый снимок счастливой пары на аэродроме, сказал Олег. – Я его даже не видел.

– Так вот почему ты хочешь идти служить в десантники или в авиацию?

– С детства мечтаю прыгать с парашютом.

– Всего лишь из-за этого? – изумилась она. – А если парашют не раскроется? – наивно взглянула на него.

– Они почти всегда раскрываются, зато гордость и удовлетворение после приземления.

– Дед в молодости был десантником, а потом стал лётчиком, меня даже назвали в честь него.

– А ты похож на неё, серьёзно, – показывая на фотографию Жанны, сказала Валентина. – Рот, нос, улыбка. Это кто и где? – поинтересовалась она, держа в руках чёрно-белую фотографию с задрипанными краями, на которой была изображена группа худых детей с обритыми головами. – Школьная, наверное, судя по состоянию бумаги.

– Детдомовская она, от неизвестных родителей осталась.

Татьяна осторожно закрыла альбом, положила его на диван и стала поправлять непокорные волосы, стараясь их заплести в одну толстую косу, которая непослушно распускалась каждый раз. Он смотрел, любуясь ею, как произведением искусства, как чем-то совершенным, до боли родным. Подсев к ней поближе, обнял, вдыхая дурманящий запах тела, волос, благоухающих цветочным шампунем. Она посмотрела на него голубыми глазами, нахмурив слегка брови, как бы упрекая «Бессердечный, а ведь ты способен забыть меня» – а потом закрыла их, чтобы утонуть в тихом омуте любви ко всем чертям, теперь ей стало глубоко безразлично, что будет сейчас, как будет потом, потому что сегодня ей хотелось этого как никогда раньше.

Свечки на столе стали гаснуть одна за другой, дымя последней серой дымкой, торт так и остался лежать на столе нетронутый.

– Ну вот и свершилось, ты же так этого хотел?

– Да, хотел, и ты стала мне ещё дороже и роднее, после армии мы с тобой обязательно поженимся, у нас будет куча детей, – мечтательно сказал он.

– А я нет, я мечтала ждать тебя с армии девушкой, сыграть большую свадьбу, пригласить друзей и родственников, провести с тобой сказочную брачную ночь.

Шёл третий месяц службы, срок абсолютно незначительный с точки зрения старослужащего, так называемого дедушки, вызывающий зависть у новоприбывшего духа и высокомерную снисходительность у черпака. Каждую неделю к нему приходили письма от матери с отцом, от бабушки и от девчонок. На все письма он прилежно отвечал, старательно описывал службу, отношения между солдатами, рассказывал про командиров, прапорщиков. Но всякий раз с особым трепетом ждал письмо от Танюши, раскрывая его первым, когда они приходили все вместе. Неожиданно письма от неё перестали приходить, он написал ей три безответных письма, потом загрустил, по вечерам молча сидел в каптёрке, смотря куда-то мимо, полностью ушёл в себя, замкнулся на одной и той же мысли, сомнениях. Насколько раньше он был весёлым и бесшабашным, настолько же теперь стал нелюдим и неразговорчив, вынимал её фотографию и часами, не соображая, как заворожённый, смотрел на неё. Может, она нашла себе кого-то кто лучше меня, может, ей с ним хорошо, лучше, чем со мной, да и вообще какое право я имею на неё. Забеспокоившись не на шутку, он решил отпроситься у старшины в увольнение, на почтамт, чтобы ей позвонить, хотя по уставу ему ещё не полагалось увольнение. Выслушав просьбу, молодой лейтенант пообещал что-то придумать и доложил об этом командиру роты.

– Это дело серьёзное, Слава, – сказал ротный. – Месяц не пишет, говоришь? Бывали случаи, когда вешались, из части сбегали. Ты пригляди за пацаном, а я начальству доложу.

– Есть приглядеть за пацаном, товарищ майор.

Где-то через час Олег уже сидел в кабинете командира части и набирал Танин номер телефона. Сначала трубку взяла её мама, потом она долго не подходила к телефону, даже полковник, сидевший напротив, погрузившись в свои бумаги, с недоумением посмотрел на него. Потом всё-таки она подошла и долго молчала, дыша в трубку.

– Таня, Танечка, почему ты молчишь? – спросил он дрогнувшим от волнения голосом.

– Ты сам знаешь почему, – отрезала она.

Полковник второй раз оторвал глаза от бумаг и взглянул на Олега.

– Нет, не знаю я ничего, объясни мне – в чём моя вина?

– Я случайно на улице встретилась с Валентиной, и она мне всё рассказала. Между нами всё кончено, не звони и не пиши мне больше никогда, – Таня, всхлипывая, бросила трубку.

Олег, окаменев, продолжал сидеть на стуле с телефонной трубкой в руке, хотя там давно были слышны гудки. Его оцепенение прервал голос полковника.

– Сынок, не знаю, что там у тебя произошло, – по-отечески, не строго сказал он, – но, судя по твоему виду, дела у тебя не ахти как, я бы даже позволил бы себе предположить, что ты в полном дерьме, друг мой. А вот скажите мне, пожалуйста товарищ солдат, как служба идёт у вас? – перешёл он на официальный тон.

– Нормально, товарищ полковник.

– Это самое главное, сынок. Ты сейчас в армии, самое первое, о чём думать надо, это о службе, а не о девочках. А если война, враг нападёт, а ты вместо того, чтобы достойный ответ дать противнику нюни распустил: «Меня моя девушка бросила»? Не-ет, так не пойдёт, сынок, на тебя сейчас с надеждой вся страна смотрит, ты защитник Родины. Вот так вот, а говоришь «меня девушка бросила».

Пройдёт год, Олег свыкнется с потерей своей первой любви. Нет, не то чтобы он забыл её совсем, периодически она будет возникать перед ним в каких-то маленьких деталях воспоминаний, обрывках слов выраженный, но, окунувшись с головой в армейские будни, он и впрямь стал меньше страдать от разрыва. Письма же от Валентины приходили постоянно, где она в мельчайших подробностях рассказывала всё, что делала, чем занималась. Он продолжал сохранять с ней ровные отношения, даже не спросил, почему она рассказала Тане о них. «Раз так получилось, значит так надо было, – думал он. – Всё равно рано или поздно она бы всё узнала».

Служба шла потихоньку, набирая в бесценную копилку дембеля пройденные дни, приближая с каждым пройденным часом заветный день свободы. Солдат спит – служба идёт, именно поэтому солдат так любит спать. Он спит везде, где только возможно и невозможно: в любой позе, в любой ситуации, при любых обстоятельствах, ночью дневальным, стоя на тумбочке, хотя она отодвинута от стенки, на политзанятиях, на работе, при этом рискуя загреметь на губу. Одним словом, сон для солдата – это святое. Иногда в монотонных буднях армейской жизни происходили небольшие ЧП, внося разнообразие в набившую оскомину рутинную службу.

В тот вечер никто не заметил исчезновение друга Олега рядового Кучерина, только сержант Комов случайно обнаружил отсутствие солдата по сапогам, которых не было перед кроватью. После тяжёлого рабочего дня солдат засыпает быстро, он видит сны, цветные сны про женщин, и не дай бог, если кому-нибудь вздумается потревожить его хрустальный сон – беспричинно, естественно: армия всё-таки.

– Рота, подъём! Построение на плацу!

Поёживаясь от прохлады, на плацу стояли полковник Охрипенко и его зам, майор Подлясов.

– Становись! Равняйсь! Смирно!

– Ну что, голуби мои, – начал Подлясов, – может, кто из вас сон уже видел какой, мамку, девушку любимую, – здесь он сделал многозначительную паузу и, обведя пустым взглядом лица сонных солдат, продолжил: – А может, давно строевой подготовкой не занимались? Так вот, если вы хотите, чтобы у вас яйца протухли на плацу от маршировки, я вам устрою! А то они тут спать решили! «Чем больше спишь, тем ближе дембель», – так, кажется, говорят, – добавил он.

– Тот, кто в армии служил, в цирке не смеётся, – в строю прошёл шумок, похожий на приглушённый смех.

– Разговорчики! Команда была «смирно»! Кто-то что-то сказал? Рядовой Макеев, выйти из строя! У вас особое мнение на этот счёт?

– Дембель неизбежен, товарищ майор!

– Так, завтра возьмёшь ведро с краской и пойдёшь на свинарник закрашивать пробелы в образовании.

– За что, товарищ майор?

– Разговорчики, встать в строй! По команде «отбой» наступает тёмное время суток, и к присутствию полного отсутствия хоть одного из солдат я очень плохо отношусь, я где адекватный, а где и беспощадный. Кто последний раз видел рядового Кучерина? Сержант, это, кажется, ваша обязанность – следить за личным составом, почему поздно заметили?

– На перекличке он присутствовал, товарищ майор, ну а потом, я думаю…

– Не думать надо, а соображать, на то мозги и существуют! Так вот, мушкетёры его величества, один за всех и все за одного! Будете ждать до посинения влюблённого Арамиса! Хоть всю ночь!

– Кучер, Кучер идёт, – пошёл гул по рядам, все начали радостно переглядываться.

– Разговорчики, я сказал!

Из полуночной дымки темноты выплывала неуклюжая фигура рядового Кучерина, он шёл нетвёрдой походкой, слегка прихрамывая на левую ногу, то ли пел, то ли бормотал что-то под нос. Поравнявшись с первой шеренгой, он посмотрел осовевшими глазами на роту и пробурчал под нос:

– А чё это вы не спите, а? Чё, бессонница в летнюю ночь? – хихикая, спросил он.