Путешествие в глубину моей памяти через тернии сна

– Олежек, сбегай за дрелью, я тебе бутылку пива дам, чешского, «Козел» называется.

– Это другое дело, только две бутылки, на меньше не соглашусь. У Никитиных, говорите!..

Семейство Никитиных было новым в доме, он инженер на заводе, она врач-невропатолог, и дочь Валя, только окончившая школу, как и он, но из параллельного класса. Они недавно переехали из Москвы и держались от соседей особняком, показывая всем своим видом, что они люди столичные, не ровня другим, однако это обстоятельство не мешало им иногда попросить у соседей при надобности соли, молока или болгарку, дрель, как теперь.

Олег два раза нажал на белую кнопку звонка, за дверью раздалась звонкая трель с переливом.

– Кто там? – спросил строгий мужской голос.

– Это я, Олег.

– Что тебе надо, Олег?

– Шоколада. Сосед я ваш.

– Какой ещё такой Олег? – не унимался голос за дверью.

– Да сосед ваш, с соседнего подъезда.

«Какого хрена, я подписался на это дело? – подумал он. – А всё этот хмырь Сергей Петрович, в следующий раз пусть сам идёт, блин».

Наконец дверь отворилась, и в ней показалась долговязая фигура инженера в полосатой домашней пижаме и роговых очках.

– Вы к кому, молодой человек? Если к Валечке, то она занята, придите этак минут через двадцать, – сказал он, собираясь закрыть дверь. – А я вас знаю! Вы же с соседнего подъезда. Олег – так, кажется, вас зовут.

– Я вообще-то за дрелью пришёл.

– Какой дрелью? – изумлённо переспросил инженер.

– Чтобы стенку сверлить, – не удержавшись от инженерской простоты, съязвил он, разводя руками.

– Точно, брал у Макеевых, картину повесить нужно было, никак гвоздь не мог вбить в стену. Эти панельные дома – ужас какой-то, что они там в бетон мешают? – сказал он с возмущением, ища сочувствия. – Пришлось высверливать, дюбель вставлять, сейчас принесу, подождите.

Он захлопнул дверь за собой. Через минуту дверь снова открылась, и инженер, извинившись, пригласил Олега зайти внутрь, подождать в прихожей. В квартире пахло жареными пирожками и луком, в коридоре на стене, напротив шкафа с одеждой, висела большая чёрно-белая фотография девочки в ситцевом платье в горошек, которая держала в одной руке ведёрко, а в другой лопаточку, по-детски наивно улыбалась. Присмотревшись, он узнал в ней Валентину. «Наверное, это её фото он повесил на дюбель, а может, и не её, вроде о картине говорил, а тут фотография», – подумал он.

– Катя, ты дрель не видела? – прокричал с балкона инженер, громыхая ящиками.

– Не видела, – ответили с кухни.

– В этом доме никогда ничего не найдёшь, – проворчал инженер.

– Ищи там, где положил, – не оставаясь в долгу, посоветовал женский голос.

Раскрылась дверь ванной комнаты, и из неё вышла девушка в слегка распахнутом атласном халате. Не заметив Олега, она двумя руками схватила свои тяжёлые темные волосы и стала их крутить в косу, халат полностью раскрылся, обнажив порозовевшую наготу молодого, распаренного после ванной тела. Небольшие округлые груди особенно красиво выделялись на фоне бело-розового цвета нежной кожи. Олег почувствовал, как он начинает потеть, однако продолжал, как зачарованный, смотреть на неё, не в силах отвести взгляд. Заметив в зеркале его отражение, она смутилась, зарделась девичьим стыдом, но запахнуть халат не спешила, оставив его открытым ещё несколько мгновений, закрылась, потом повернулась к нему, строго смотря, нахмурила тонкие дужки выщипанных бровей, спросила:

– А ты тут что делаешь?

– Я пришёл за дрелью, – ответил он пропавшим голосом.

– Какой ещё такой дрелью?

– Добрый вечер, Валечка, с лёгким паром тебя! – сказал он, начиная приходить в себя.

В это время появился смущенный инженер, сделав какой-то неопределённый жест рукой, очевидно означавший крайнюю досаду.

– Я вспомнил, – перебил он. – Я отдал её Петровым, этажом ниже, у них ремонт идёт вторую неделю подряд. Послушайте, молодой человек, у меня к вам просьба: будете забирать дрель – возьмите, пожалуйста, сверло, которое я одолжил им, будьте добры занести его к нам.

– Хорошо, считайте, что оно уже почти у вас в кармане, – кивнул на прощанье Олег, обрадовавшись выходу из конфузной ситуации и пятясь назад к двери, не сводя глаз с её халата. Попрощавшись и осторожно закрыв дверь за собой, он пошёл к Петровым с лёгким туманом в голове от увиденного. У слесаря Петрова тоже пахло жареными пирожками, а глава семьи довольно-таки быстро вынес дрель, объявив при этом, что сверло он сломал и готов возместить убытки, всучив рваный рубль в руки опешившему Олегу.

Окно было открыто настежь, свежий воздух, врываясь через проём, разносил аромат цветущей на улице сирени по всей комнате. У Марата сильно болела голова, боль была настолько сильной, что мутнело в глазах, язвы на теле не проходили, несмотря на все его старанья. Он сильно мучился. «Террор, только террор, страх – вот чего боится человек, это будет тем сдерживающим фактором, который остудит горячие головы контрреволюционеров», – писал он новую статью для парижского журнала. Сильная головная боль прервала ход его мыслей, Марат отложил в сторону перо и застонал. Тюрбан, пропитанный уксусом, стал сползать с головы на глаза.

– Тебе больно?

– Ах, оставь меня, Симоне, оставь, я тебя прошу, я работаю.

– Мой дорогой друг, я не буду больше тебя беспокоить, ванна готова, ты можешь её принять когда пожелаешь, и ещё эта женщина, нормандка, она просится на рандеву с тобой, настырная очень, не нравится она мне.

– Пусть придёт в ванную, я её там приму. Ах, всё тело болит, проклятая зараза, не проходит, – пожаловался он.

Спасаясь от вечных врагов в парижских катакомбах, живя в трущобах Лондона, чтобы безвозмездно лечить бедных, Марат подцепил неизлечимую болезнь, его тело было покрыто многочисленными язвами. Подсыхая, они причиняли ему нестерпимую боль с зудом. Будучи сам врачом, причём довольно известным в определённых аристократических кругах доктором, он занимался самолечением и принимал щелочные ванны в сочетании с морской солью у себя на дому, они были малоэффективны и лишь временно успокаивали истощающий нервы зуд. Иногда он сидел там часами, это его немного успокаивало. Положив кусок доски поперёк ванны, он писал свои знаменитые статьи в газету Ami du peuple («Друг народа»), которую сам же издавал и редактировал, один в трёх лицах, это была его газета, это она распространяла революционные мысли, она была мозгом революции, её сердцем и душой. «Со страниц газеты раздавались призывы к террору. Возможно, потребуется отрубить пять-шесть тысяч голов, но если бы даже пришлось отрубить двадцать тысяч, нельзя колебаться ни одной минуты!» – взывал он. Сын сардинца и швейцарки Марат унаследовал от родителей живость ума и холодную расчётливость, что и помогло безызвестному провинциалу вскарабкаться до самых высоких эшелонов революционной власти. Сейчас он пребывал в эйфории, сбылась наконец его заветная мечта о революции, и он, Марат, стал её великим мужем, его уважают, его слушают, его цитируют, ему подчиняются, газета продается нарасхват, её читают, пересказывают, перепечатывают, переписывают, он властелин умов, он ими управляет, он – и больше никто, вы слышите – это я, только я. Ах, эта болезнь, проклятая болезнь, это божье проклятие, слишком много пролито крови, невинной крови, детской крови. Неужели я так и умру в страданиях, да какая разница – мы все умираем страдая, со стоном. Но не сейчас, Боже, только не сейчас, когда столько не сделано и так много ещё можно сделать ради народа, ради его светлого будущего, и если мне надо будет перешагнуть через трупы врагов народа, я сделаю это, не сомневаясь ни минуты, ничто меня не остановит, ничто, вы слышите?

– Жан-Поль, очнись, милый, ты опять стонал, ты видел сон, тебе опять приснился кошмар.

– О, мой дорогой друг, моя верная Симоне, только ты меня понимаешь.

– Я знаю, ты очень страдаешь?

– Я врач, Симоне! – в его потухших глазах вспыхнул дьявольский огонь безумной страсти. – Я врач, а призываю убивать людей, это по моему указу людей отправляют на гильотину, они умирают там, Симоне!

– Но народ любит тебя, ангел мой, они клянутся твоим именем, песни поют про тебя, ты и твои друзья им подарили самое дорогое, что есть у человека, – свободу, – шептала она воркующим голосом, который так успокаивал его.

Шарлотта Корде шла по улице, сосредоточенно думая, она натыкалась на прохожих, на их недоумённые взгляды. «Только быстро бы всё это кончилось, я сделаю это, а кто ещё, если не я. Это моя судьба, мой рок, я освобожу Францию от зла, чего бы мне это ни стоило», – думала Шарлотта. Она остановилась, смердящий воздух Парижа от помоев и нечистот был тяжёлым и спёртым, дрожали руки от волнения, её тошнило, было тяжело дышать. Поднявшись к себе на этаж, она вошла в комнату и присела. Головокружение прошло, мысли стали проясняться. «Только бы рука не дрогнула, о Боже, я в твоей власти, помоги мне свершить правосудие, помоги мне избавить мою любимую Францию от зла, от этого дьявола, принявшего человеческий вид, по имени Марат, который вне закона. Как я ждала, как я радовалась революции, мой народ наконец сбросил с себя цепи рабства и стал свободным, но пришли они, эти нелюди Робеспьер и Дантон, а Марат, это он потопил страну в крови, нет им прощения, нет! Мой бедный народ, сколько ты вытерпел, сколько ты выстрадал», – думала она.

Утром Шарлотта, пройдя пол-Парижа пешком, уже была в доме гражданина Марата, но ей не удалось проникнуть к нему из-за его прислуги, которая были одновременно и охраной. Его жена, эта стерва Симоне, казалось, почуяла что-то неладное.

– С каким подозрением смотрела она на меня, надо будет как-то проскользнуть мимо неё незамеченной, – размышляла вслух она. – Ну конечно, я отнесу ему письмо с именами заговорщиков, он на это пойдёт, обязательно пойдёт. Надо действовать, прямо сейчас, зачем медлить? В этот раз получится, обязательно получится.

В её глазах появился лихорадочный огонь, она быстро сбежала по лестнице на порог, подняв руку, стала звать фиакр, который случайно стоял на улице напротив дома, где она временно остановилась.

– К гражданину Марату! – нервно прокричала она, хоть извозчик был совсем рядом и прекрасно её слышал.

С ней происходило что-то странное: чем ближе подъезжала она к дому Марата, тем спокойнее она становилась, прошла дрожь в руках, появилась уверенность в себе, только слегка гудела голова. Расплатившись, она бегом взбежала по лестнице и оказалась на кухне, где стряпали какую-то снедь, сильно пахло луком, жареным чесноком. Она вспомнила, что ничего не ела с утра, её стошнило. Быстро взяв себя в руки, Шарлотта спросила у повара о местонахождении Марата, но тот угрюмо посмотрел на неё и ничего не ответил. В кухню вошла подруга Марата Симоне.

– Это опять вы! – с негодованием бросила она.

– Мне нужно срочно к гражданину Марату, у меня есть важное письмо для него.

– Отдайте мне его, и я передам, – отрезала она