ОТМА. Спасение Романовых

– Анастасия Николавна! Я и все мы… Я – ваш преданный слуга! Жизнь отдам за вас, за Государя, и за всю Семью! Вы для меня навсегда – Ваше Императорское Высочество!

Меня душила ненависть ко вселенскому быдлу. Анастасия, однако, приняла мой порыв довольно равнодушно:

– Думаете мне важно это Высочество? Или папА важно его Величество? – она снова стала тюкать топором, обрубая ветки. – ПапА просил позволения у Керенского, чтобы нас оставили в России и дали просто жить, без титулов… просто… Это еще когда были разговоры о нашем отъезде в Англию…

Мне стало немного обидно от ее равнодушия в ответ на мою горячность, но от следующей ее фразы снова защемило сердце:

– Хочется просто жить и не бояться… Чтобы все были здоровы…

Повторяться с заверениями преданности я не стал.

Она махала топориком и поглядывала на меня.

– Вам нравится Таня?

Я промолчал.

– Она всегда вам нравилась, еще на яхте.

На яхте, на нашем Корабле – маленькая Царевна Анастасия и долговязый переросток юнга – комическая пара. Мы носились по палубам, прятались вдвоем в укромных местах. Но мечтой юнги была прекрасная Татьяна, непостижимая пятнадцатилетняя гордячка.

– Что вы с Таней делали в тамбуре?

– Разговаривали.

– Со мной вы не разговариваете наедине.

– А сейчас? – улыбнулся я.

Она только передернула плечами.

Татьяна – высокая мечта, а Настенька – вот она, рядом: горячая ручка, завиток волос и озорные глаза близко… После четырех лет разлуки я еще не привык к ее новому облику. Она изменилась более сестер. Эта Настя уже не могла быть мне той маленькой подружкой.

Злополучный кулон в кармане жег меня сквозь ткань. Я не знал, как подойти к Государю и сказать: «Ваше Величество, вот… не пригодилось…». Конечно, лучше всего было бы не возвращать вещицу, напоминавшую всем о совершенном нами убийстве – МНОЙ совершенном. Но как же не возвращать? Выбросить? Какое право я имел распоряжаться Царским добром? А ну как подумают – присвоил? Может, отдать Государыне? Она более Государя имела отношение к имуществу… Ну нет, я не мог. Лучше бы кулон сгинул вместе с трупом. И зачем только Бреннер вытащил его?

– Анастасия Николавна, разрешите мою дилемму…

Я достал кулон из кармана. Она посмотрела испуганно и тут же отвела глаза.

– Что это?

– Это было уплачено…

– Не смейте говорить мне об этом! Ничего не хочу знать!

Ушла поспешно.

Поужинали у костра. Государь и Государыня устроились в шалаше вместе с Алексеем, остальные – на тюках и матрасах под деревьями. Татьяна сидела у костра, когда все уже разошлись. Лиховский хотел остаться с ней, но она его отослала. Я дежурил, осмелился и подошел, сел рядом. Не прогнала.

– Леонид, что мне делать?

– Вас никто не винит. Скоро мы будем во Владивостоке и уплывем в Америку, – сказал я.

Усмехнулась грустно. Я достал кулон и протянул ей.

– Это же кулон мамА…

– Прошу вас, передайте Его Величеству. Это предназначалось тому типу…

Она посмотрела на кулон с отвращением, и с не меньшим – на меня.

– Вы это нарочно!?

– Да нет же! Я просто не знаю, как мне передать…

Она держала кулон на вытянутой руке, будто мерзкую тварь. В его центре кровавой каплей пламенел рубин. Швырнула кулон в огонь.

– Вы идиот, Анненков?!

Ушла.

– Простите… – пробормотал я. – Простите…

В самом деле идиот.

Из записок мичмана Анненкова

27 июля 1918 года.

Тайга – бесконечность. На пятый день пути уже не слышно было смеха наших Царевен. Смолкли разговоры. Алексей все реже звал к себе отца или мать, или доктора Боткина, чтобы показать птицу или дерево, или скалу странной формы.

Государь шел впереди. В мятом цивильном костюме и кепке, с палкой в руке он был похож на дачника-грибника. Он любил пару часов шагать впереди нашего обоза. Движение от этого замедлялось, зато лошадям послабление и передышка.

Ехать верхом Государь отказывался. Верховые лошади были нужнее нашей кавалерии – так он называл нас четверых. И это, конечно, было правильно. Верхом мы были маневренны и боеспособны на случай внезапного нападения. Бреннер и Лиховский ехали впереди колонны, потом шли четыре телеги, управляемые Харитоновым, Труппом, одной из Княжон, доктором Боткиным; в арьергарде – я и Каракоев верхом. Лошадей и телеги Бреннер и Каракоев купили в деревне за несколько золотых колечек.

Царица и Царевны в платках, повязанных по-деревенски, закрывавших почти все лицо, издали могли сойти за крестьянок. Кроме маскировки, платки так же помогали от мошкары, клубившейся вокруг людей и лошадей.

Маршрут прокладывал Бреннер – все время на восток по проселкам и едва заметным тележным колеям. Деревни обходили. Лишь изредка нам встречались подводы с крестьянами, едущими с полей, или небольшие обозы, везущие что-то на продажу. Местные смотрели на нас косо. Они видели, что мы чужаки: торговцы – не торговцы, крестьяне – не крестьяне…

Какая власть в тех местах – понять было невозможно. Шаг вправо – шаг влево от Трансиба, и никакой власти уже не было, а народ просто жил, как умел.

С самой той сцены с кулоном я не перемолвился с Татьяной ни словом. То же охлаждение к моим товарищам я видел и у других Княжон. Мы, рыцари, как будто были уже не интересны нашим Принцессам. И та вспышка сердечности и дружбы, что согревала нас в поезде, уже вспоминалась, как потерянный рай.

Алексею становилось все хуже. Он уже не вставал со своей лежанки на телеге, ночами там и спал. Над ними растягивали полог из одеял. Доктор Боткин говорил, что езда в тряской телеге плохо воздействует на организм Алексея и обостряет болезнь. На привалах я подходил к нему, чтобы поговорить, подбодрить, но часто он отвечал с раздражением или молчал. Сестры в любую свободную минуту вились вокруг него, но и им удавалось вызвать лишь тень улыбки на его лице.

Сегодня, осмотрев колено Алексея, доктор Боткин заявил, что дальше ехать нельзя, нужен отдых – хотя бы несколько дней под крышей. Бреннер и Лиховский уехали искать жилье. Смешно, но Бреннер после исхода из поезда больше не брал меня с собой в разведку. Будто моя промашка отменяла мой прошлый боевой опыт, о котором он знал.

На обед Иван Михалыч приготовил кулеш из пшенной крупы и поджаренного сала. День прошел в неподвижности и молчании: все лежали снопами на телегах и на матрасах под деревьями. Для Государя и Государыни, как обычно, был поставлен шалаш, и не для защиты от непогоды – даже ночами было тепло и сухо, но – чтобы дать им возможность укрыться от посторонних глаз хотя бы на короткое время. В дороге все на виду, и это утомляет чуть ли не больше самого движения.