ОТМА. Спасение Романовых

– Чехи знают, кто он.

– Не думаю.

– Соглашайтесь на деньги.

– А есть у него столько, сколько он стоит?

Из записок мичмана Анненкова.

21 июля 1918 года.

Вернувшись в вагон, Бреннер сразу пошел к Государю и пробыл у него не более трех минут. Когда вышел, сказал в тамбуре нам троим:

– Государь повелел дать Котелку аванс, а основную часть заплатить в Иркутске.

Помолчали, но, кажется, все думали об одном: ничто не мешало Котелку в любую минуту выдать нас чехам, или передать со станции телеграмму в Омск Сибирскому правительству. Результатом стал бы арест Государя и Семьи. Что мы могли сделать в этом случае? Обороняться? Вчетвером устроить перестрелку в поезде? Безумие. Сойти с поезда – еще большее безумие. До Владивостока три тысячи километров. Все, что нам оставалось – надеяться на алчность Котелка.

– Мичман, доложите, как Татьяна Николавна оказалась на перроне? – приказал Бреннер.

– Я только на минуту вышел из вагона. И не видел, что Татьяна Николавна прогуливает собаку…

– По какой же, черт возьми, причине вы оставили пост?

– Я… увидел у насыпи человека… Это был Распутин.

На меня посмотрели так, будто я прокукарекал, или закричал ослом.

– Анненков, вы в своем уме? – сказал Бреннер вкрадчиво. – Распутин уже два года как в могиле.

– Так точно! Но он был так похож… Мне показалось – это он.

– Показалось!? И что же вы собирались сделать? Еще раз убить его?

Друзья смотрели на меня, как на безумца.

– Виноват… – только и смог пробормотать я.

Бреннер покачал головой.

– Виноват… Вы хоть понимаете, какие могут быть последствия вашего ротозейства?

Конечно, я понимал, хотя в тот момент еще не до конца. Думаю – если бы я мог тогда предвидеть все последствия, то, наверно, застрелился бы…

– Котелок пошел на вокзал! – сказал Лиховский, наблюдавший за перроном через открытую дверь тамбура.

– Там телеграф, черт! – сказал Бреннер.

Мы смотрели из тамбура, как к составу бросились легионеры, бродившие по перрону, и как Котелок вскочил на подножку третьего от нас вагона. Отправил ли он телеграмму? Как мне пережить это – если отправил? Удастся ли всем нам пережить это, буквально? Снова и снова возвращался я в мыслях к видению у насыпи, заставившему меня оставить пост. Что это было? Как я мог всерьез принять какого-то бородатого мужика за Распутина?…

22 июля 1918 года.

Транссиб.

Анненков сидел напротив Котелка рядом с Бреннером. На столике высилась бутылка французского коньяка, купленная у чехов за бешеные деньги.

– Редкая роскошь в наше время, – сказал Котелок. – Хотя, признаться, и в прежние времена я такого нектара не пробовал.

Он, разумеется, сидел без котелка в своем купе. Его широкое лицо лоснилось, как масленичный блин, а два маленьких глаза поблескивали черными икринками. Тип, засаленный как и его черный костюм, на скамье почтово-товарного вагона, где за ящиками и мешками смеялись и говорили по-чешски.

– Вот, как обещал, – сказал Бреннер и положил на стол рядом с бутылкой золотой кулончик, обсыпанный мелкими камушками с небольшим рубином в центре. В глазках Котелка камушки отразились и заискрились, но он не притронулся к кулону.

– И какие же условия?

– Вы должны сохранить в тайне то, что видели в нашем вагоне. Вы ведь никому еще не сообщили?

– Никому.

– А чехам?

– Нет. Иначе бы вы тут не сидели.

– Это верно. А кому-нибудь еще?

– Как? Мы с вами в поезде.

– Ну, можно было телеграмму отправить со станции.

– Помилуйте, на той станции и телеграфа-то нет, наверно. Я хотел в буфет зайти, да и его там не было.

Бреннер кивнул невозмутимо.

– Это аванс. В Иркутске, когда выходить будете, еще такой же получите, – сказал Бреннер.

Котелок улыбнулся и взял вещицу в руки. Ощупал толстыми пальцами камушки. Налил себе коньяку, предложил офицерам, но они отказались. Котелок выпил и решил, что можно уже говорить прямо.

– А кто же носил эту красоту? Неужто государыня?

– Вы хотели сказать – англичанка, – поправил Бреннер.

– Оставьте, капитан! Чей кулончик? Государыни или кого из великих княжон?

– Это мне неизвестно, – сухо сказал Бреннер.

Котелок полюбовался кулоном. Посмотрел рубин на просвет, на лампу. Достал платок, завернул в него вещицу и спрятал во внутренний карман пиджака. Посмотрел на офицеров весело, с пьяной нежностью, как на старых добрых друзей.

– Я, знаете ли, до всего этого в охранном отделении служил.

– Была у меня такая мысль, – сказал Бреннер.