Исповедь изумленного палача

Я насторожился. Отвратительный красавец, подобно герою Достоевского, похоже, мучился вопросом: дошел ли он до крайней степени нравственного падения или остался шанс соскочить. Разумеется, если все это не было провокацией.

Я вежливо уверял, что шанс, конечно же, остался. Для этого нужны поступки или даже подвиги, обеляющие человека в его собственных глазах. Ну и – покрывающее все покаяние. В прежние времена закоренелые злодеи каялись перед смертью или, если была возможность, уходили в монастырь. «Смолоду бито, граблено, под старость пора душу спасать». Мы, конечно, не монахи, но шанс есть всегда, нужно только не упустить его. По крайней мере, если верить Достоевскому.

В ответ Вольский окатил меня холодным взглядом, на некоторое время прекратившим разговоры о смысле жизни.

Помимо подогретых напитками философствований речь регулярно заходила об общих знакомых – всегда по инициативе Вольского. О чрезвычайном и полномочном после в Северной Сан-Верде Гаджиеве и его жене Ларисе. О бывшем дипломате Арсении Семаго и его жене Полине – с ними, кстати, Вольский уже пересекался у нас в доме. Фигурировала в разговорах и Варя Смолоногова, личность которой также активно интересовала Вольского.

Именно разговор о Варе открыл мне еще одну неожиданную сторону бледного красавца: неравнодушное отношение ко всему, что ее касалось. Однажды Вольский неприкрыто намекнул на то, что у него есть персональное задание прикрывать Смолоногову во всех ее делах.

В таких разговорах следовало искать второе дно. Скорее всего, таким образом меня вводили в какую-то хитрую комбинацию. В зону двойной тени – от фигуры Вари, с одной стороны, и от Конторы в лице Вольского – с другой.

Мне представилась возможность понаблюдать Варю на светских собраниях. Иногда в одиночестве: загадочная красавица, привлекающая внимание не только мужчин, но и женщин. Иногда в сопровождении известных или неизвестных спутников. Я присутствовал при ее общении с людьми – от организаторов вечеров в Русском доме до послов разных стран и всемогущего резидента Грохота, которого можно было считать игроком высшей лиги общения. Артем Иванович и Варя напоминали два говорящих айсберга: за словами ощущалась бездна, в которую не всегда хотелось заглядывать.

Мнение о Варе составлялось и из осторожных рассказов Артема Ивановича, который мог говорить далеко не все, но пищи для предположений выдавал достаточно.

Итоговый портрет был таким. Умна и привлекательна, хотя и не молода. Готова манипулировать людьми для достижения своих целей. Средства манипуляции разнообразны: обширные связи, постель и, если потребуется, шантаж и убийство. Чем короче с нею сближаешься, тем сильнее чувствуется опасность. В Витсбурге живет с больной старой матерью-графиней.

И с этой яркой и опасной женщиной мне было рекомендовано сблизиться до степени, позволяющей получить и проверить критически необходимую информацию.

Грохот не без назидания рассказал мне вот что. Варя оказалась около него по решению руководства MI6 в 1991 году. Она вычислила человека Грохота в своем окружении, сумела завязать с ним отношения и «влюбиться». Варя позволила воспринять себя как стандартную глупенькую англичанку и оказаться во власти страшных людей команды Грохота.

Влюбленная англичанка, хотя и с русскими корнями – страшная сила, на все готовый вепрь, в чем Варе удалось убедить сначала подставленного ей Грохотом Ромео, а потом и самого Грохотя. В результате Варя стала снабжать Контору высококачественной дезой, дискредитирующей высокопоставленных фигур в Москве, которым Варя легко кружила головы и тут же сдавала Грохоту и друзьям в MI6.

Грохот, прознав о том, что Варя дурила его с дезой, не простил этого ни Варе, ни MI6. Однако контакты Грохота с Варей продолжалась – он не хотел отпустить ее.

В деле о закупке кораблей Конторе было известно почти все. Почти все знала Контора и об адмирале Мурашко – главном кураторе сделки с российской стороны. Почти… А надо было выяснить детали отношений Вари с каждым из участников сделки с российской и англо-американской стороны: кто и с какой стороны был окончательным благоприобретателем, и в каком размере.

Нас познакомил Грохот – раз, а с самим Грохотом ничего просто так не бывает – два. В результате Варя железно предположила мою принадлежность к команде Грохота и общалась, как всегда, с двойной целью – узнать нечто и впарить дезу.

Грохот отдавал себе отчет в том, что имя адмирала Мурашко – только верхний слой. А ниже – все, что с ним связано: сколько денег, в каком банке, имя российского посредника при переводе денег за рубеж, участие Вари в банковских переводах. И не только по линии Мурашко, но и во многих других случаях.

В папочке, хранившейся в Конторе со времен моей юности, имелись сведения, среди прочего, о моей способности к гипнозу. Я сам никогда не называл это гипнозом, потому что ничего специфического не делал. Просто у меня как-то само собой получалось в мгновения особой концентрации проникать в потаенные уголки сознания собеседника. Я начинал буквально слышать мысли, которые возникали параллельно произносимым словам и были значимее слов. По крайней мере – для меня. Я не часто прибегал к этой своей способности. Но в случае с Варей мне было более чем интересно услышать то, что скрывалось за словами или просто скрывалось. Получением имен-должностей-званий банковских посредников, которых Контора никогда бы не вскрыла, я вроде бы оправдал свое участие в деле.

Моему близкому знакомству с Варей поспособствовала наша встреча в баре Русского дома. Сперва мы были в кругу приятелей. Вскоре они разошлись, и мы с Варей остались одни. Поскольку встретиться предложил я, она выжидала, предоставив инициативу мне.

Говорили о русских эмигрантах в Витсбурге, о здоровье старой графини и уходе за ней, организация которого лежала на Варе. Я постепенно перевел разговор на обсуждение замечательных Вариных качеств. Для начала духовных – свойственных только русской аристократке, страстно увлеченной классической музыкой и поэзией Серебряного века. Потом повернул к ее внешности – благородству черт лица, выражению горящих глаз, изумительной по изяществу длинной шее, копне волшебных волос. Ниже шеи я пока не продвинулся.

Все это произносилось медленно, отчетливо тихо, почти бесстрастно. И сопровождалось пионерской игрой «глаза в глаза»: кто первым моргнет или отведет взгляд. Я ловил внимательный, оценивающий взгляд Вари, молча ожидающей завершения внезапной осады.

Когда наступала тишина, ни я, ни она не торопились ее прерывать, с удовольствием ощущая обмен возбуждающей энергией.

Сцена завершилась мягким касанием горячей Вариной ладони и почти беззвучно ею произнесенным «Пошли».

Потом была езда по ночному Витсбургу, дом на холме, короткое общение с мамой в инвалидном кресле. Наконец – уединение на балконе-веранде с бокалами шампанского в руках.

Роскошный вид ночных городских огней, уходящих до горизонта.

Соприкосновение рук на поручне балкона, перешедшее в плотное соприкосновение плеч. Реальность стала уплывать от меня. Дальнейшее я помнил неотчетливо.

Варина рука скользящим движением сверху, от расстегнутого ворота моей рубашки вниз, удостоверилась в мощном возбуждении. Не прерывая поцелуя, я сделал шаг в сторону и оказался за Вариной спиной, нежно положил руки на ее грудь и прижал все ее без малейшего остатка тело к себе. Варя помогла переместить легкое платье до талии.

Мы стали неразделимым целым – и это было освобождением от напряженности последних часов. Мы даже немного пошептались в процессе. Но по мере приближения к финалу разговоры прекратились, мы подчинились бешеному ритму, окончательно потеряв над собой контроль.

Мы оба сочли первую встречу волшебной и позже вспоминали ее с неизменным удовольствием. Наши последующие свидания случались дважды или трижды в неделю, в разных местах, но в основном в укромных отелях, выбранных Варей, вдали от шумного городского центра. Она всегда приезжала раньше и при встрече в вестибюле уже помахивала ключом от номера.

Во время первых встреч времени и внимания хватало только друг на друга. Недели через три начали возникать передышки для отвлеченных разговоров.

Как бы впроброс, между ласками, она могла обхватить мое лицо ладонями. И после долгого поединка взглядов, когда я уже тонул в ее глазах, произносила нечто существенное.

Однажды в такую минуту Варя сказала:

– Это был контр-адмирал Мурашко. Ты ведь это хотел узнать?

По правилам игры я ответил:

– Мне важнее знать имя того, с кем ты переспала, чтобы к адмиралу попасть, а не то, как его зовут.

В ответ Варя, как всегда в подобных случаях, целовала меня, не удостаивая ответом.

Мало-помалу откровения Вари и мои усилия составили полную картину механизма распродажи боевых кораблей Российского флота. К моему изумлению, процесс был абсолютно не криминальным, а напротив, вполне легальным на каждом из многочисленных этапов. Убийственная правда и несмываемый позор державы были связаны с продажей на металлолом сторожевых ракетных катеров и более крупных военных кораблей, не выработавших свой ресурс и наполовину, по ценам как минимум в пять раз ниже рыночных. Последнее и явилось составом преступления высокопоставленных людей, с которыми Варя была связана в Москве через Арсения Семаго.

Все постепенно становилось на свои места. Под вывеской легальных продаж старых военных кораблей действовала мощная преступная группа из высшего морского офицерства и чиновников, распродающих практически новые миноносцы и сторожевые корабли.

Варя подтвердила, что сделка по покупке и перепродаже Китаю двух ракетоносцев и списанной по договоренности с командованием дизель-электрической подводной лодки находится на завершающей стадии. И да, это был тот самый контр-адмирал Мурашко, без пяти минут замминистра и командующий Дальневосточным флотом, по приказу которого сделке дали зеленый свет.

История обрастала и другими именами, названиями вовлеченных в сделку служб и сопутствующими деталями. Например, такой мелочью как фатальное устранение двух слишком любопытных капитанов первого ранга. Они взялись активно проверять состояние списываемых на лом практически новых кораблей. Стало понятно и положение несчастного Арсения Семаго, который и хотел-то всего-навсего подзаработать деньжат, а заработал неизбежную вышку в силу своей осведомленности обо всех причастных лицах. Он оказался единственным участником сделки, информированным обо всех деталях.

Потом случился еще один знаменательный разговор, во время которого Варя раскрыла обстоятельства, часть которых стала для меня откровением. Успех сделки был предрешен поддержкой осведомленной обо всем Конторы.

Выяснилось это не напрямую, а из признания Вари, сделанного шепотом:

– Вольский – мой осведомленный друг и защитник. Я ему очень многим обязана.

Вдобавок она упомянула, что Контора не знает и десятой части деталей сделки. Я хотел сказать: «Именно, дорогая – не знает. Пока». Но не сказал, а тоже шепотом попросил объяснить, что Варе от меня нужно. Разумеется, учитывая тот факт, что она меня «полюбила безумно и навсегда».

Последовала реакция:

– Хочешь оскорбить девушку сомнениями?

«Уже оскорбил в сердце своем», – подумал я.

Стали выясняться замечательные обстоятельства. Давнее Варино намерение сблизиться, оказывается, было связано с планом познакомить меня с полезными для моего настоящего и будущего людьми. Во время нашего общения стала очевидной ее полная осведомленность о моей связи с Артемом Ивановичем и понимание роли нас обоих в игре, затеянной невидимыми кукловодами из высшего эшелона двух лучших разведок мира.

Всё это можно было воспринимать как байки на подушке – но только до той секунды, когда ее шепот не коснулся Семаго, а это породило необъяснимое ощущение опасной напряженности.

У меня – в который раз за последние месяцы – появилось чувство пловца в грохочущем, несущемся неведомо куда потоке: ни выскочить, ни свернуть. Особенно меня удручал бледнолицый Вольский. Роль его была еще не до конца понятна, но известные мне эпизоды с его участием кончались лужами крови и уродливыми трупами.

Предстояло вырабатывать внутреннее отношение ко всему этому, но на ум приходило только беспомощное: «Я-то здесь при чем?»