Исповедь изумленного палача

Первым не выдержал я и, опустив глаза в пол, почти беззвучно произнес:

– Я убил человека.

Опять звенящая тишина, пододвинутый и выпитый залпом стакан воды.

– Это была самозащита, – вылетела заготовленная мною фраза.

Опять пауза. Я дожаривался, как ягненок на вертеле. А когда дожарился, выложил все с мельчайшими деталями. Драка, засада, погоня, расправа. В общем, все, кроме ключевого слова, которое тихо произнес Красный:

– Про кастет забыл.

Я встретился глазами с полковником, обозначив согласие. Потом вперился в пол и замолчал, плохо понимая смысл происходящего.

А происходило следующее. Красный вернулся за огромный письменный стол и сделал несколько телефонных звонков. Причем ухитрялся говорить так тихо и невнятно, что ни одного слова различить было нельзя, хотя сидел я совсем близко. Во время разговора зазвонил другой аппарат. Внимание полковника было абсолютным. Я перестал узнавать Красного в этом чужом, крайне сосредоточенном великане, ничуть не напоминавшем улыбчивого и приветливого отца моего друга.

Переговоры и звонки продолжались вечность. До тех пор, пока в кабинет без стука не вошел полноватый блондин с холодными глазами, пригвоздившими меня к стулу. Блондин начал еле слышно переговариваться с Красным. Потом, вероятно, придя к решению, оба уставились на меня.

Наступило время кратких инструкций. Из уст Красного они звучали как приказ, не предполагающий ни уточнений, ни тем более возражений.

После этой встречи у меня остался номер телефона. Обязательство связываться и встречаться раз в неделю с человеком по имени Владимир Александрович, говорить с ним обо всем на свете, в том числе о событиях, связанных с ночной расправой. Я и говорил – обо всем, даже о моем тайном даре. А Владимир Александрович, разумеется, это все заносил в папочку и докладывал кому следует.

Эти встречи и редкие свидания с Красным превратились в жизненный фон. Такой же обыденный, как школа, девочки и секция самбо.

В результате события кошмарной ночи перестали иметь ко мне прямое отношение: вроде было, но не со мной, а если и со мной, то где-то в параллельном мире. Позже стала известна милицейская квалификация смерти рыжего: висяк. А к моменту окончания школы и поступления в МГУ я вполне пришел в себя и научился со всем этим существовать.

Глеб Орлов: Африканские похождения

Моя дальнейшая жизнь сложилась совершенно удивительным образом.

Страшная ночь присутствовала всегда: либо в виде воспоминаний, обрывочных и неясных, либо как незаметный фон при восприятии людей и событий. Кроме этой ночи, вспоминать пережитое было занятием скорее приятным. К сорока годам беззаботно и весело были пройдены все стандартные этапы: детство, английская спецшкола, университет, аспирантура, защита диссертации и работа в ведущем геологическом институте Академии наук. Не говоря уже о счастливом браке с гуманитарной, сказочно красивой девушкой Катей арбатского происхождения из профессорской семьи.

На этом стандартная часть моей жизни заканчивалась. А нестандартная началась незаметно: с задания дирекции моего Института сопровождать белого профессора из Южной Сан-Верде в длительной поездке по СССР для перевода его лекций. Поездка породила неформально теплые отношения между гостем и сопровождающим. И вскоре меня пригласили читать лекции в университете столицы Южной Сан-Верде Витсбурге и других городах.

В самом конце восьмидесятых в управлении внешних сношений Академии наук Южная Сан-Верде считалась суперкапиталистической страной, требующей очень специальной процедуры оформления разрешения на выезд, которая сопровождалась встречами с неясными официальными лицами в здании Президиума Академии. Эти лица профессионально приветливо советовали хорошенько запомнить и отразить в отчете детали предстоящего визита: ведь страна такая интересная, со своеобразной историей, ее еще царская Россия поддерживала во время войны с Британией. Как выяснилось много позже, не обошлось и без одобрения одного из управлений Конторы, которую и представляли приветливые люди.

И вот я оказался в стране, которая еще вчера была для советских людей вне пределов досягаемости. Этим объяснялось не только мое возбуждение, но и необычно высокий статус визита. Отсюда – состояние нереальности, в котором я пребывал во время всего путешествия. Я смотрел на себя будто со стороны, а неведомые силы направляли мои движения в нужном этим силам направлении.

После месяца бесконечных докладов в актовых залах с флагами СССР, приемов на высшем уровне и обедов в непривычно шикарных ресторанах я почувствовал себя звездой. И стал подумывать о работе в принимающей меня компании как о единственном способе все это продлить.

Потом был контракт, полусекретно переданный в Москву с оказией. Переезд с семьей в Витсбург. И медовый месяц со всем, что встретилось в новой стране обитания: работой, связанной с профессиональным общением, полевыми выездами по всей стране и на международные конференции с докладами, утомительной светской жизнью с бесконечными гостями к нам и ответными визитами к моим многочисленным коллегам.

Жизнь казалась полем чудес с бессчетными ячейками, которые следовало заполнить удивительными обстоятельствами, событиями и впечатлениями. Так нашли свои ячейки двухэтажный дом и Toyota, предоставленные компанией. Частные звериные заповедники с ночными банкетами на открытом воздухе, вокруг огня или при свечах. Декольтированные дамы в бриллиантах и вышколенные негры в белых смокингах. Бутылка шампанского, распитая на южной оконечности Африки, в месте слияния Индийского и Атлантического океанов. Оперные ложи для специальных гостей. И многое-многое другое, о чем подчас неловко было говорить с московскими коллегами и друзьями, которые в неповторимые девяностые жили неблагополучно, а то и впроголодь.

Тут-то и произошло очередное судьбоносное событие: встреча с руководителем резидентуры в Южной Сан-Верде – Артемом Ивановичем Грохотом. Причем для нас с Катей все произошло совершенно случайно. А для генерала – в результате продуманной до секунды комбинации вызова нашей семьи в российское консульство, увенчавшегося знакомством с Грохотом и оказавшейся тут же его женой Маргаритой Генриховной. Поскольку всемогущий резидент и его жена включили максимальную степень дружественного воздействия, мы растаяли во все покрывающих потоках симпатии и доверия.

Последовали взаимные визиты, совместные походы в театр, выезды на природу и другие приятные события.

В сложившихся отношениях, разумеется, не находилось места для разговоров о Конторе. Но на очередных посиделках у Грохотов на посольской вилле генерал уединился со мной в кабинете и начал разговор, смысл которого стал понятен не сразу.

Начал Артем Иванович с комплимента моим профессиональным достижениям, которые успешно продолжили дело деда-академика и снискали очевидное международное признание. Ненароком упомянул свое личное знакомство с давно усопшим академиком – в связи с его многочисленными зарубежными поездками, польза которых для страны была несомненной. Так Артем Иванович положил начало деликатной демонстрации глубокой, всесторонней осведомленности о жизни моей и членов моей семьи.

Затем последовало неожиданное упоминание Льва Красного, имя которого было спусковым крючком для потока воспоминаний. Из успешного и самодовольного профессионала я мгновенно превратился в юнца с кастетом, стоящего на коленях перед только что забитым им насмерть бандитом.

Нам с Грохотом было понятно: имя Красного потянет за собой и все, что с ним связано. Без ненужных сопроводительных слов наступила кристальная ясность. Генерал увидел во мне понимание – о моей жизни известно не просто все, что было, но и все, что будет и должно случиться. Это понимание непостижимым образом принесло мне успокоение, важнейшей частью которого стало ощущение доверия к в общем-то малознакомому Артему Ивановичу.

По прошествии изрядного времени и череды событий я оценивал эту беседу с Грохотом как начало существования в микровселенной, вход в которую известен только нам двоим. А если есть собственная вселенная, значит, есть и понятный только внутри нее язык, где не сказанное так же важно, как сказанное.

Я еще не знал о магическом умении Грохота возводить Хрустальный дворец для тех, кого надо уберечь и защитить. А между делом использовать этот дворец и для собственной защиты. И уж, конечно, я не мог догадываться о том, что попаду в узкий круг обитателей этого дворца. Но доверие, однажды установившись, уже не исчезало.

А дальше общение стало непонятным образом приобретать многомерность. На поверхности были слова, за каждым из которых тянулась мощная корневая причинно-следственная система, понятная только двум собеседникам.

В мои служебные обязанности входили полевые посещения объектов по всему югу Африки. Это была профессионально интересная и светски приятная жизнь, доставлявшая изрядное удовольствие.

Поездки по всей Южной Сан-Верде, часто в одиночестве, на мощном джипе, иногда по удаленным, никем не заселенным территориям. Встречи с одинаково дружелюбными белыми и черными, общение с которыми придавало ощущение полноты самореализации. Я видел себя со стороны замечательным персонажем: приветливым, харизматичным, привлекательным, то есть – неотразимым. И каждое новое знакомство добавляло в этом уверенности.

По возвращении из поездок я с удовольствием делился впечатлениями с Артемом Ивановичем, встречая подкупающее внимание и живой интерес. Во время очередного такого разговора до меня дошло: ведь этот внимательный, задушевный человек – единственный слушатель, которому хочется все рассказать и всем поделиться.

Такой вывод, как ни печально, добавил энергии в создание моего собственного Хрустального дворца, в который я стал медленно, но верно переселять любимую Катю. Реальные обстоятельства моей жизни все чаще становились предметом некоего от нее сокрытия по самым разным причинам, а потому в салоне моего личного Хрустального дворца, в котором проживала Катя, циркулировали всевозможные фантастические истории про мою жизнь, удовлетворяющие Катино понимание моих жизненных запросов и проблем.

Дружба с Артемом Ивановичем крепчала в первую очередь благодаря моим откровениям – все более детальным и продуманным. Я все лучше понимал, что может быть ему полезным, а суждения и рекомендации старшего друга неизменно оказывались полезными мне.

Общались мы с генералом не только с глазу на глаз, но и на посольской вилле или во время коллективного культпохода на мюзикл или оперный спектакль. На мероприятиях такого рода со мной знакомились разные персонажи, в основном по рекомендации и под неусыпным контролем Артема Ивановича. Иногда случайные общения перерастали в семейные знакомства с обсуждением самых разных проблем, которые потом становились предметом моих разговоров с Грохотом. Иногда проскакивала поразительная для неподготовленного меня информация, например, о доносах посольских друг на друга с призывами выслать предмет недовольства на родину, о признаках продажности видной посольской или околопосольской фигуры, о связи некоторых деятелей русской эмиграции с вражескими западными разведками и пр., и пр.

От такой информации моя непривычная голова шла кругом, но я постепенно привыкал.

Вскоре я заметил еще одно качество Артема Ивановича. Его успех в контактах любого уровня определялся мощным волевым полем, которым он накрывал всех участников общения. В этом был его неповторимый талант: обезвредить собеседника одним взглядом стальных серых глаз. Вроде бы деталь из дешевого шпионского романа – но абсолютная правда.

И вот наступил день, изменивший мои отношения с Артемом Ивановичем навсегда.

С самого начала генерал настоял на переходе на «ты», отчего я испытал некоторое смущение. Сегодня же старший друг выглядел не то что озабоченным, но сосредоточенным больше, чем обычно.

И сразу перешел к сути:

– Образовалось дело, срочное настолько, что я вынужден просить тебя о посильном содействии. Специфика его в том, что никто, никогда, ни при каких раскладах не сможет даже отдаленно заподозрить, а тем более узнать о нашем разговоре и твоем во всем этом участии.

Сказано все это было тихо, доброжелательно, глаза в глаза. Я постепенно научился выдерживать этот взгляд. Иногда при помощи уловки: глядеть нужно в переносицу.

– Детали тебе не важны, – продолжал генерал. – А важно то, что в Витсбург прилетает некая фигура, передвижение которой надо проследить доступными техническими средствами. Но как раз сегодня у меня под рукой никого нет. Это простая операция: под днищем автомобиля крепится блок GPS, и дежурный в посольстве отслеживает все, что нужно. Сейчас блок поставить некому. И потому ты в деле, если, конечно, нет неотразимых возражений.

Возражений не было. Зато в наступившей тишине я ощутил необъяснимую тревогу. Обнаружить ее я не мог себе позволить и потому загнал в самый дальний угол сознания. Или подсознания? В тот момент это было неважно: следовало просто выразить спокойное согласие.

Тишина источала еще какую-то недосказанность, которую я ощутил на уровне инстинкта. Я было подумал: звериного. Но сам себя одернул: глупости, ничего звериного, просто инстинкта.

По прошествии лет, наполненных событиями, без преувеличения, исторической важности, я узнал о них все до мельчайших подробностей. Начиная с причин, их породивших, продолжая судьбами людей, в них участвовавших, и заканчивая закономерным финалом, участником и свидетелем которого я стал. И уже глядя из будущего, я воспринимал себя с некоторой жалостью и легким презрением. Меня, такого умного и проницательного, знатока человеческой натуры, безошибочно разруливающего любую ситуацию, провел, как младенца в яслях, самый доверенный человек – генерал Грохот. Использовал будто статиста из массовки.

Как выяснилось при очередном взгляде из будущего, происходило еще кое-что чрезвычайно важное. Генерал Грохот начал долгий процесс постижения и использования моего дара предвидеть смерть и с какой-то пока непонятной для него радостью приводить в исполнение вынесенные кем-то там, а возможно, и им самим, приговоры.

А истина про фигуру, прибывающую в Витсбургский аэропорт, заключалась в том, что фигура была предателем-перебежчиком в чине полковника Службы, приговоренным трибуналом к вышке и проживавшим более двадцати лет в Аргентине. Его случайно раскрыла тамошняя резидентура и проследила до прибытия в юрисдикцию резидента Южной Африки – генерала Грохота.