Исповедь изумленного палача

Закончил Грохот так:

– Красную дорожку урод для тебя уже приготовил.

Так Грохот продемонстрировал хорошую и своевременную память о моем мимолетном высказывании про Вольского.

В ответ я едва не поперхнулся, одарив Грохота неотразимой улыбкой.

Золотодобывающая компания – моя работодательница – одобрила мне командировку в Северную Сан-Верде и сопредельные страны некоторое время назад. Оставалось сделать шаг к очередной пропасти, которая гостеприимно ожидала меня. И всех других, желающих в ней сгинуть.

Северная Сан-Верде

И вот она, Северная Сан-Верде, материализованная в моей жизни по расписанию генерала Грохота.

Я без всяких протокольных предупреждений встретился с тамошним российским послом Гаджи-Али Гаджиевым, используя свой независимый от российской официальной системы статус для налаживания неформальных дружеских отношений со всеми подряд. И это почти всегда удавалось – особенно с уставшими от постоянного самоконтроля посольскими. Гаджиев – не исключение. Я привнес в его жизнь разнообразие, о котором Гаджиев и не задумывался.

Произошла встреча в обычный, рутинный, не предвещавший сюрпризов день.

Ненависть к собственному существованию настигала чрезвычайного и полномочного посла постепенно, но некоторое время назад, наконец, настигла. Все вокруг вызывало теперь еле сдерживаемую тошноту. В окружающих он видел не подчиненных, а скользких гадов. За каждым из них тянулся хвост вызывающих оторопь обстоятельств и холодящих кровь событий. За каждым маячили московские тени могущественных фигур, гарантирующих не только дипломатическую, но и внутрипосольскую неприкосновенность. Проще говоря, никого нельзя было тронуть пальцем без санкции сверху. Вот и вертись тут, как хочешь.

«Моя обожаемая посольская шваль» – так Гаджиев называл про себя дипломатический персонал и обслугу. Называл вроде про себя, а в Конторе знали и это.

Впрочем, из общей массы выделялось несколько людей, с которыми, по мнению посла, можно было худо-бедно общаться. На первом месте в списке высился всемогущий резидент – генерал Грохот со своим превосходящим всех окружающих послов статусом. Он не был частью посольства и появлялся наездами. Ведь в зоне его ответственности была не только плохо различимая на карте Северная Сан-Верде, но и несколько других стран юга Африки.

Я стал появляться время от времени – веселый, дружелюбный, независимый. Гаджиев благодаря вездесущим слухам, конечно, предполагал, что у меня были какие-то дела с Грохотом. Впрочем, точно послу Гаджиеву это было неизвестно. Достоверно это мог знать только второй секретарь посольства, представляющий Контору и всё и вся здесь, в посольстве, контролирующий.

Внутренняя независимость – состояние притягательное. В общении со мной Гаджиев позволял себе расслабиться. И даже кое-чем поделиться, разбавляя откровенность легкой выпивкой. Например – хотя и полунамеками – отношениями с женой Ларисой. Меня уже представили ей в один из визитов.

Перед первой встречей с послом я досконально изучил оперативный материал по Гаджиеву и Кременецкой. Источников было несколько – официальных и неофициальных, связанных с бывшими сокурсниками по МГИМО и сослуживцами Гаджиева.

В сухом остатке я уяснил следующее.

Гаджиев был носителем комплексов. Самым относительно очевидным была неуверенность в себе. Она влекла необходимость самоутверждения по отношению к блестящей и успешной жене. Иллюзорная власть должности посла в мелкой африканской стране только добавляла неуверенности. Возможно, что-то было не так и в его положении православного азербайджанца. По крайней мере, христианской благодатью тут и не пахло. А вот осознание порочности окружающего мира, которая воспринималась через глубокое православное верование Гаджиева, составляло главную проблему посла в постижении ценности собственного существования во враждебном мире.

Гаджи-Али Гаджиев всю свою сорокашестилетнюю жизнь считался избранным. Сначала как отпрыск знаменитой азербайджанской семьи. Затем в качестве студента и аспиранта МГИМО. И дальше по проторенной дорожке: шаг за шагом в африканском отделе МИД до посольского поста в Северной Сан-Верде.

Но внутри Гаджи-Али всегда жило ощущение вторичности, недостаточности, недопривилегированности. Африка – почти самый низкий уровень в системе МИДа, ниже только Монголия. И это всегда сидело занозой, особенно когда Гаджиев оглядывался на русских однокурсников из хороших семей с оправданными притязаниями на европейские и североамериканские карьеры.

Лариса Кременецкая по самооценке и психологической заряженности на жизненный успех была полной противоположностью мужу. Благодаря отцу – высокопоставленному дипломату, четырехкомнатной квартире в высотке на Котельнической набережной, английской спецшколе, а затем и МГИМО Лариса с ранних лет прониклась непоколебимой верой в свою исключительность. С годами она переросла в ощущение власти: над мужчинами и женщинами, над собаками, котами и пони – при полном отсутствии ограничений. Только доминирование и владение тем, чего хочется в данный момент.

С Гаджиевым Лариса встретилась в МГИМО. Поначалу она категорически не хотела замечать среди толпы поклонников кавказца, следившего за ней влюбленными глазами. Когда Лариса наконец заметила этот неотступный взгляд, она с удовольствием начала травлю безнадежно влюбленного. Процесс включал интрижки с приятелями Гаджиева у него на глазах. Доводящие его до отчаяния аттракционы с украшением люстры снятыми при всех колготками. И с последующими играми по распознаванию ног девочек на ощупь под столом.

Демонстрация Ларисой своей власти над мужчинами включала и более жестокие номера. Например, прижженный сигаретой палец сына замминистра. Совращение секретаря партбюро, после чего бедняга запил и покончил жизнь самоубийством. Хотя, разумеется, «после этого – не значит вследствие этого».

Несмотря на такие шалости, Лариса была серьезной и способной студенткой. Мотивация у нее имелась одна из самых действенных: доказать собственную деловую и профессиональную значимость без помощи высокопоставленного отца. Судя по всему, она заслужила свой красный диплом, право поступления в аспирантуру, блестящую защиту кандидатской и предложение остаться преподавать на факультете лингвистики.

Где-то в промежутке между этими событиями, в момент слабости, крепость под осадой Гаджиева пала. За обладанием последовало супружество. Ему способствовали совпадения жизненных обстоятельств. Гаджиеву была нужна жена перед командировкой в Северную Сан-Верде, а Ларисе смертельно надоел калейдоскоп мужчин с их жалкими потугами сделать ее счастливой. Решение всегда должно было оставаться за ней. И тут под руку попался по-прежнему влюбленный Гаджиев.

Позже началась отдельная и очень специальная глава в жизни Ларисы. Ее пригласили работать консультантом в международный алмазный гигант Дом Брауде.

Артем Иванович дал мне понять, что работа Ларисы на алмазный дом стала результатом непростой игры с участием Конторы. В частности, Лариса начала поставлять весьма полезные обзоры деятельности и планов Дома Брауде в России. А потом вдруг исчезли старые секретные протоколы к договору между советским правительством и Домом Брауде. Как выяснилось, при непосредственном участии Ларисы Кременецкой.

Началась история еще в шестидесятых, в момент встречи советского премьера Алексея Косыгина и владельца мирового алмазного монополиста Дома Брауде. Тогда и появились секретные протоколы, в результате подписания которых все российские алмазы – и уральские, и сибирские – попадали под контроль монополиста и оказывались на его гранильных фабриках по всему миру. Эти-то протоколы и были украдены в Москве и попали к Кременецкой. Их доставка адресату автоматически означала бы срыв происходящих переговоров с целью отмены монополии Дома Брауде.

Организатором доставки оказался Арсений Семаго, имевший доступ через друзей к московскому сейфу с документами в МИДе и к дипломатической почте. Факт страшной смерти Арсения и Полины Семаго пока до Северной Сан-Верде не дошел – слишком недавно все произошло, да и блок на распространение информации поставили профессионально.

Мне предстояло узнать не только детали и имена участников трюка, проделанного Ларисой. С этим конторские справились бы и без меня. Ключевой вопрос – почему она вообще решилась на смертельно опасный трюк. И тут никакие психологические нюансы не могли быть лишними. Пример с Ларисой продемонстрировал глубину интереса Конторы ко всем своим сотрудникам из гражданских, включающего и нервно-психологические характеристики.

Похоже, работу на алмазный дом с одновременной службой на Контору Лариса расценила прежде всего как укрепление своей власти над всем, что шевелится. Возросла и власть ее над мужчинами, которых она умела сделать самозабвенно счастливыми посредством секса. И у случайных ее партнеров, и у постоянных любовников – у всех сносило крышу, и Кременецкая умела использовать это обстоятельство. Вероятно, ощущение всемогущества в какой-то момент снесло крышу ей самой. И она решилась на авантюру с кражей протоколов.

Примерно таким набором информации я был вооружен перед началом выполнения поручения Артема Ивановича, важной частью которого была проверка настойчивых слухов о суицидальных настроениях Гаджиева. Меня некоторым образом смущало очевидное намерение Конторы использовать «самоубийство» как способ ликвидации, а психоанализ Ларисы – как стандартный способ ее эксплуатации.

Короче говоря, я не имел ни малейшего представления о том, как подступиться к проверке намерений посла.

Частично это было связано с тем, что в общении со мной расслабленный Гаджиев становился другим человеком. Дополнительным фактором, сбивающим меня с толку, был груз информации о преступной вовлеченности парочки Гаджиев – Кременецкая в алмазные дела, масштаб которых они пока плохо себе представляли. Дело в том, что над всеми участниками алмазной аферы нависли события, о которых никто не мог иметь полного представления.

С Артемом Ивановичем мы общались почти каждый день по посольской спецсвязи. Каждый день приносил информацию, нагнетающую напряженность и ставящую меня во все более трудное положение.

Среди прочего Артем Иванович поведал, что в Северной Сан-Верде сошлись две истории – кража протоколов и еще одна скандальная афера, связанная с массовым вывозом из России золота и драгоценных камней, официально – для получения будущего миллиардного кредита в Штатах.

Понятно, что на всех разрешениях стояла премьерская подпись, не ниже. Исполнителем аферы была компания «Олимпия» и ее владелец – некто Рябошапка. Именно к нему в Штаты стекалось все вывезенное – и исчезло вместе с ним. Впрочем, след все-таки проявлялся, и по нему шли лучшие профессионалы Конторы, оставляя за собой изуродованные трупы тех, кто имел любое, даже самое отдаленное отношение к исчезнувшему богатству. Во-первых, свидетели были никому не нужны. Во-вторых, за кражу общака, а именно так приходилось квалифицировать исчезнувшие каменья и драгметаллы, должна была последовать адекватная кара.

За Рябошапкой охотились многие резидентуры по всему свету – а он, по информации Грохота, возьми да и появись в Северной Сан-Верде. Под другим именем, с гражданством Эквадора и, что еще важнее, с абсолютно другим лицом.

И вот переполненный всей этой информацией я начал осторожное и внешне легкое общение с Гаджиевым и Кременецкой. И всеми, кто эту замечательную пару окружал.

Общение – легкое-то оно легкое… Но мое внутреннее напряжение иногда доходило до предела, а однажды чуть не закончилось взрывом.

По приглашению Гаджиева я пришел в его кабинет для приятного распития джина с тоником. И нос к носу столкнулся с Кириллом Вольским. Перед глазами промелькнуло все, что имело к нему отношение. Сцены с декорациями из фильма ужасов, лица мертвых с широко открытыми глазами.

Но все как-то обошлось. Улыбчивый Гаджиев поднялся мне навстречу и полуобнял в знак приветствия. Потом представил Вольского – советника посольства в Южной Сан-Верде, приехавшего на несколько дней «для обмена опытом».

Мы с Вольским познакомились еще раз, со всеми положенными расшаркиваниями. И были немедленно приглашены на семейный обед в доме Гаджиевых.

Вечер начался с сюрприза. На обеде присутствовал незнакомец, которого пригласила Лариса. Он только вчера прилетел из Кито, столицы Эквадора. Я дернулся, вспомнив аргентинского визитера в аэропорту Витсбурга…

Лариса усадила меня по левую руку от себя, рядом с Гаджиевым. Напротив оказался равнодушный Вольский, время от времени стреляющий фотографическим взглядом в окружающих. В какой-то момент почудилось, что отвратительный красавец мне подмигнул. Захотелось подмигнуть в ответ, но не хватило решимости.

Меня несколько удивило и непривычно оживленное общение Вольского с человеком из Кито. Выражалось оно, в частности, в демонстрации недюжинной осведомленности Вольского относительно настоящего и прошлого Эквадора, будто происходила проверка знания гостя о стране проживания, вроде «Люби и знай свой родной край».

Еще одним смущающим обстоятельством стала теплая рука Ларисы, как бы невзначай приземленная на мое колено. Нехитрая операция была сокрыта изумительной красоты китайской скатертью. Я столь же мягко накрыл и слегка прижал руку Ларисы.

Ну, целый спектакль, вашу мать!

Сомнений не оставалось – продолжение банкета скоро последует. Однако служба прежде всего! Я встряхнулся, перевел взгляд на потенциального самоубийцу Гаджиева и постарался включить все свое обаяние.

Еще раньше, до приезда в страну, я набросал план, как прояснить состояние и суицидальные планы несчастного посла.

Во время десерта, к которому оба были равнодушны, я взял инициативу в свои руки: признался Гаджиеву, что веселюсь сегодня через силу, и попросил прощения, если это было заметно. Разговор перешел на мои семейные проблемы, в которых я «решил признаться» под замечательный французский коньяк. Да, жена Катя меня в упор не видит: презирает мою совсем не интеллектуальную, по ее мнению, жизнь. Нам с ней не о чем разговаривать, и была бы возможность – она непременно бы с кем-нибудь изменила.