Иные судьбы

А Вы сидите, сохраняя август,
сентябрьскую отрицая боль —
от Вас исходит подлинная святость,
Вы ждёте лето – как ждала Ассоль.

Писал на клочке бумаги – черновик. Перенёс на красивую бумагу. Выписывал каждую буковку и вымерял одинаковое расстояние между строфами – потрачено два часа! Вдохнул уверенности, стал подходить к ней и… разочаровался!

От Ахматовой у неё – нос горбинкой. А так – квёлая, дебелая и косолапая!

Каллиграфически исписанный лист застыл у меня в руках. Бумага размякла от пота, чернила размазались… Пульс – метроном! Побежал неведомо куда, ступая наугад, надеясь дойти. Чувствовал, как спину прожигает презрительный взгляд коллег, – оттого она невыносимо чесалась.

Правы ли мы с ней? Нет. Оба – невиноваты! Она – живёт в неведении, я – вижу её неведение и пытаюсь как-то жить с этим! Не могут два противоположных мира на одной планете мирно сосуществовать!

Боль – внутри меня. Страдания – внутри меня. Слёзы – на лице, кажется, застыли каплями ледяного отчаяния. Потому что: мои слёзы, моя боль, мои страдания. Моё – не отдам! Не дождутся – не увидят! Расстроился не понаслышке!..

Люблю человечество в совокупности, но каждый отдельно взятый чаще всего – мерзок. Ты его рихтуешь, выкристаллизовываешь – от любви к нему, дураку, не ценящему твоих страданий и душевных терзаний. Не способному оценить! Примитивизм и ограниченность пищат, да лезут в нём! Всё безуспешно – всё в пустоту! Мой крест – тяжёл.

На такой ноте заканчиваю.

    С уважением,
    С.Е.
    17 октября.

Ехал в библиотеку на трамвае. Рядом сидела семья: мама и две дочки пяти и двух лет. Расположил в порядке убывания – заметь! Старшая – смотрела в окно. Младшая – юлила, привлекала взоры пассажиров, капризничала. Мать – всячески ублажала младшую, не обращая внимания на старшую. Было очевидно, что для этой семьи такая ситуация статичная и привычная. От мамы исходила глубокая жизненная усталость, которая, видимо, и была причиной обделённости старшей дочери. В трамвае жарко дышал обогреватель, укутывая сидящих в потоки тёплого воздуха. Мать сняла с сестёр шапки.

Старшая, с неподдельной улыбкой: – Спасибо, мамочка, ты такая хорошая!

Младшая – восприняла всё с королевским достоинством, обнаружив новый интересный для себя объект, начала задирать старшую.

Рядом сидящая старуха, подняв указательный палец, отреагировала на очередную шалость тоном воспитателя: – Деточка, слушайся маму! Нельзя так!

Младшая затихла, явно не ожидая такого поворота событий, выпучила глаза. Испугалась – то ли грозящего пальца старухи, то ли раздувающихся при улыбке впалых старухиных щёк.

На остановке к этой случайно сложившейся компании присоединилась еще одна старуха. Вторая – мало отличалась от прежней, разве что кожа у нее была более желтая и смуглая. «Ой, какая девочка красивая!» – обратилась присоединившаяся к младшенькой, и все рядом сидящие пассажиры согласились с её словами.

Старшая девочка ревностно отнеслась к похвале в адрес сестры. Решив, что тоже может рассчитывать на признание, тихонько запела: – Ля-ля-ля, – видя, что не достигла желаемого эффекта, затянула громче: – Ля-ля-ля, ля-я!

Но окружающие были равнодушны к её душевным порывам. Присущая возрасту непосредственность младшей сестры брала верх, оставляя глубокие раны в душе ребёнка старшего, непонятого, недолюбленного, недоласканного…

Тянет дочь за куртку мамы,
хочет быть гвоздём программы,
но несметливая мать
не желает замечать!

А девчонка так и лезет,
напридумывала песен, —
тянет звонко нотку «ля»,
только нет внимания!

Как же можно не заметить?
Нас в вагоне мало едет:
даже птицы за окном
подхватили в унисон,

даже бабушка напротив
подпевает этой ноте, —
скоро запоёт трамвай —
так что, мама, замечай!

Трамвай подъехал к нужной остановке. Мать – застегнула дочерям куртки.

Старшая, не теряя надежды, стараясь быть образцовым ребенком: – Мамочка, а ты шапочки нам наденешь?

Но житейская усталость снова взяла верх над материнским пониманием. Женщина – пробурчала что-то невнятное. Вытолкала дочерей на улицу – всё!

Мне было жалко старшую. До боли знакомо её одиночество. Её душа – в оковах непонимания. Сердце – в ранах безразличия. Близкие люди, словно чужие – не вникают. Жаль, что не имею возможности забрать ребёнка к себе и окружить всей нерастраченной нежностью и заботой… А может, мне всё это показалось? Может, и нет его, этого детского одиночества? Может, это моё одиночество искажает представление об окружающем мире, ища схожести, проводя параллели, рисуя жизненные драмы?..

—

В библиотеке. Победил сотню ступенек в поисках нужного этажа. Подошёл к столу. Библиотекарь: на вид – пятьдесят, по паспорту, наверно, где-то тридцать. Общество книг явно прибавило ей лет двадцать. Вот она – сила книги! Женщина стояла и любовалась полками с многочисленными собраниями сочинений. Наверное – это её единственная любовь. Безымянный палец правой руки отчаялся быть окольцованным! Я попросил у неё выдать мне книгу Хайдеггера.

Она, растерянно: – К сожалению, у нас такой книги нет.

Я, отступив: – Жаль, очень хотелось прочитать… Ладно – буду искать!

Она, воодушевлённо: – Ой, что вы! А вы поезжайте в Санкт-Петербург. Там наверняка… наверняка есть!

Я, шутливо: – Спасибо за совет! Обязательно поеду!

Она, более воодушевлённо: – Съездите, возьмёте! А когда её прочитаете, можете оставить книгу у нас в библиотеке, чтобы два раза не ездить. У нас единая библиотечная сеть – мы сами обратно передадим!

Я, еле сдерживая приступ смеха: – Да что вы! Мне в Санкт-Петербург за радость два раза съездить!

Позже, идя по улице, я вспомнил растерянного библиотекаря. Мне стало её жалко. Наверняка не от хорошей жизни… Бедная… И я ничем не могу помочь ей…

Ладно. Пойду спать.

    С уважением,
    С.Е.
    24 октября.

Совещание. Сижу рядом с коллегой. Та положила голову на стол и стала томно дышать в мою сторону. «Влюбилась!» – первая мысль! Думаю – заговорю. Спрашиваю – мнётся, отвечая… Стесняется, значит! А потом начала бойко рассказывать про своего молодого человека… Я поддержал разговор. С бухты-барахты нельзя обрывать! Глаза отвожу в сторону. Замолчала – выдохнул. Остался с болью наедине. Зачем она так сделала? Она явно вдыхала для себя, а выдыхала для меня – на меня! Я вдыхаю и выдыхаю в пустоту – не придерёшься! А она – на меня! Уверен – умышленно! Профиль говорит больше, чем анфас. А профиль у неё – ординарный. Не знала, что я поэт? Не знала, что я ранимый? Не знала, что влюбляюсь мгновенно и до гроба? Ложь! Решила потешить самолюбие! Ещё недопонимание: зачем он ей? Он – обычный. Я – поэт. Скажешь: «Никто насильно не заставлял влюбляться!» Правильно – обязывал! Я без любви не могу жить. Мне – жизненно необходима забота. Я посвящаю стихи человечеству, а кто-то должен посвятить жизнь мне. Жертва своими интересами с её стороны – оправдана. С моей – непростительна! У меня иное предназначение!

—

Сегодня целый день кряхчу с недовольством. Невидимая паутина опутала меня. Горло обросло бугорками, через которые проходит кашель. Состояние – вязкое и вялое. Нос не дышит – пыжится. Сердце устало ишачить, поэтому по старой памяти норовит задеть лёгкие редкими ударами. Я не болею – изнемогаю. Когда болеют – лежат в постели, ноют, капризничают. А я – на работе – вникаю, пишу, отвечаю. Думаю, это аллергия на образование! Пишу эпиграммы:

Без платочка плохо очень,
насморком я озабочен.
***