Иные судьбы

Настроение – скверное! Вспоминаю… Готовлюсь к экзамену по истории России – голимое противоречие! Россию – люблю, историю – терпеть не могу! Первая – живая, нерушимая, великая; вторая – чёрствая, относительная, мёртвая, развевающая прах в ту или иную сторону, в зависимости от преследования частных интересов… В истории – у каждого своя правда, а поэт – глашатай правды! Поэзия – абсолютна, история – cмутна! Воспламеняюсь, слыша слово «Россия», угасаю во время перечисления дат, с ней связанных. Даты – бесчувственны и недостойны событий, за ними закреплённых! Вообще, цифры – зло! Раньше людей считали «душами», а теперь – статистическими цифрами! А дальше – больше! В России – язык, в истории – цифры! Художественная литература и поэзия вырвали человека из истории, чтобы его не поглотила значимость военных сражений, пактов и договоров… Поэтому – я поэт, а не историк! Но историю знать нужно – из её побед, достижений, ошибок, крови и предательства, торжества справедливости и заслуженной гордости складывается великая и красивая общность, да и каждый из нас несёт на себе отпечаток прошлого…

—

Ещё – для размышлений! Позавчера звонила семилетняя племянница, поступившая в первый класс – вся в слезах! Ей в школе педагог запретила говорить «люблю» всем подряд! Это, по её мнению, неприлично! Недопустимо! Я – научил, а учитель (запретитель) – запретила! Я всю жизнь говорю «люблю», не представляя случая, когда бы отказался от такого удовольствия! Если с малых лет не научить любить – всё уйдёт в ненависть! Прощаем мы – умом, принимаем – умом, ненавидим – всем нутром! Ненависть – неукрощённая любовь! Любить, любить, любить – всех и вся, направо и налево, безмерно и безнадёжно – это мой девиз!

    С уважением,
    С.Е.
    30 сентября.

Здравствуй, Елена! Над последующими отрывками буду обозначать дату написания. Так ты лучше поймёшь хронологию развития моего нынешнего упадничества. Не знаю, по какой причине всё это может пройти. Какое чудо произойти?! Буду писать откровенно – как гений гению (что-то откровеннее представить сложно)! Готовься!

    25 сентября.

Выходные провёл на даче. Утро – серое, мрачное. Смахнул с глаз остатки сна – синхронно пришла мысль: «Животные бездушны! Душа – это разум и чувства. Чувства – относительные понятия, возможные для выражения при наличии разума. Выходит, круговая порука!» Уточнил в энциклопедии – там были написаны радостные строки, возвещавшие о том, что к такому же выводу давным-давно пришёл Декарт. Я – заразился радостью строк, удваивая осознание тем, что не придумал ничего нового!

Не отчаялся – решил нагулять умные мысли! Взял мусорный пакет, пошёл выбрасывать. Вышел за калитку – увидел овчарку. Она увязалась за мной. Пришёл, накормил её колбасой и ушёл в дом, погрузившись в дела на весь день. Вечером вышел, а собака до сих пор верноподданно лежит около забора. Грудь у неё – бередит душу. Глаза – наполнены всепонимающей человеческой тоской. Как поверить, что у животных нет души? Увиденное разрывало мое сердце на части! Человек может сказать, объяснить, закричать о своей беде! А животное… У меня всегда вызывали острую жалость женщины, затравленные житейскими трудностями. А тут – и женщина, и собака – две беды в одинокой беспомощности! Собака создана, чтобы дарить радость человеку – и она не отказывается от своего предназначения, она готова искренне, без остатка отдать свою жизнь на служение, но человек не готов принять, оценить этот замечательный дар природы, становясь после этого даже не животным, а бесчувственным предметом, без привязанностей, ответственности и любви. Собака не в силах ничего исправить, предпринять – только смотрит щемящей надеждой и ждёт… нежности!

Почему до боли её понимаю? Страдаю, сильно страдаю от отсутствия нежности! Боюсь кому-либо сказать – клеймом обернётся! Родители – не балуют объятиями. Наверно, им кажется, что прижать взрослого ребёнка – показать слабость всех участвующих в этом семейном действе! Забота от них и к ним – колоссальная, любовь – неземная, а нежность – низведённая в рамки социальных приличий (выдуманных кем?). Кого могу безгранично обнять, приласкать? Изредка появляющуюся младшую сестру. Когда приезжает – подолгу висит на моей шее, а я… плачу! Голос пропадает, лицо заливается краской – теряюсь, смущаюсь, тушуюсь. Тебе – пишу (ключевое слово), потому что не вижу! Напомню, мне по паспорту – 28, по виду – всего 20, в душе – маленький, робкий ребёнок, не готовый принять жестокий мир… Все переживания – в творчество! Знай: ни один страстный поцелуй не заменит душевные объятия! Поцелуй – механика, объятия – высшее слияние. Первое – частичное соединение, второе – полное поглощение! В своих поисках нежности похож на воздух, бьющийся в стенах закрытого помещения и потому становящийся истощённым и спёртым в этой бесперспективной борьбе…

Моя жизнь – поиск нежности
среди чёрствых людей,
среди будничной серости
и нелепых идей!

Продвигаясь колоннами
и не мысля назад,
совершаю покорно я
каждый шаг точно в такт!

Обернувшись на голоса
расщепляющий звук,
посмотрю, только искоса —
может, это мой друг?

– Это ветер сентябрьский
мою душу дробит,
извлекая клок радости,
грусть зашить норовит!

И в заплатках прохожие
словно ветошь вокруг.
Выход в нежность возможен ли
или замкнутый круг?

    27 сентября.
Днём ходил на местную речушку. Скорее, уютное болотце – вся в ряске и в мошкаре. Томик Ахматовой – в мошкаре, я – в мошкаре, – красота неописуемая! Московская городская природа – как бельмо на глазу! Деревья обволакивает серая пыль, делая их сталагмитами! Засыхаю от однотипности – многократно пережитые эмоции и впечатления – вот простор для вдохновения! Я как Кнорозов,[1 - Помнишь? Этот тот, кто расшифровал язык племени майя! (Прим. С.Е.)] ждущий поездки в Мексику, чтобы посмотреть на потомков тех, чей язык он разгадал. В городе – квартира – чудесная, выдержанная в лучших литературных традициях. Разноцветные обои – единственное разнообразие, которым располагаю. А так… нудно! Да, в общем-то, дело не в природе или квартире… а в городе, обрамлённом пределами, узником которых являюсь на протяжении четырех лет! Это – пытка калёной столицей!

    29 сентября.

Вернулся в город. Утром встал с трудом – голова долго искала геометрическую фигуру, способную лучше передать её состояние. Вечером сидел на балконе, пытаясь что-то написать. Представлял тебя… Чувствую – горячее дыхание. Воображение укутывает меня в приятную негу – твоё! Хочу положить голову на плечо… Сумасшедший? Нет. Несчастный! Боюсь признаться в этом себе. Родители с раннего детства говорили: «Руки, ноги есть – счастлив!» А я не чувствую этих ног, когда не на что душе опереться. Не чувствую этих рук, когда им не за кого держаться… Сижу как истукан – не исполин. Исполин – смешение колен Сима и Хама. Я – целиком и полностью Сим, без права выбора. Выходит – самый настоящий истукан!

Я устал от дрожания мира,
от спокойствия облачных гор,
что так мало дышащих эфиром
и идущих судьбе напролом!

Разорвётся земное ядро,
опалит голубой небосвод,
мы уснём – и проснёмся потом
в окружении райских широт…

Мы не будем как прежде людьми,
облачимся в овец и козлов,
разбредёмся в свои колеи
по природе свершённых грехов!

И двенадцать Израильских колен
упокоятся Божьим крылом —
в мир вернется добро насовсем,
взявши верх над смертельным одром!

    С уважением,
    С.Е.
    9 октября.
Здравствуй, Елена! Я… тоскую по тебе…

Посуди сама: прихожу на работу, радостно: – Всем привет!

Коллега, мрачно, через губу: – И тебе не хворать!

Остальные – безучастное молчание. За что мне это? Я – будто против законов физики. Всё должно к чему-то притягиваться, а я – невесомый! Всё должно на что-то опираться, а я балансирую, судорожно ища помощь. Человеческое плечо заменяет дверной косяк. Не жизнь – метание. Броуновское движение меня в их городской среде. Метание мной бисера перед ними…

А недавно в обеденный перерыв написал стих девушке – новой сотруднице, за которой наблюдал несколько дней.

Ваш лик скреплён Ахматовской печатью:
и нос с горбинкой, и овал лица…
Смотрю на Вас и вдохновляюсь, – знайте, —
и упиваюсь грустью без конца…

Уста колышет робкая улыбка,
рука проводит утренний обзор.
Фальшивит осень на душевной скрипке,
мажоры модулирую в минор…

Но Вы спокойны к мировым порывам,
всё так же пропускают кудри свет —
их ветер снова путает игриво
и улетает провожать рассвет.