Высшая мера

– Сука я или не сука,– усмехнулся Мотя,– это большой вопрос, а вот сука ли ты, вопросов больше нет! Как только Кислый появился в зоне я послали маляву во все близлежащие лагеря, чтобы разузнать, что общество думает о таком человеке. Из трех из них пришли весточки. Две хвалебные! Мол, вор правильный, ни в чем незамазанный, будто с картинки…А вот Малява из Соликамска, лишь подтвердила мою тревогу! Тамошний положенец Фатей прописал, что пока сидел ты в лагере, у местной администрации был в почете, как самый настоящий активист и стукач! Жил в лагере на привилегированных условиях, а когда братва узнала про твои косяки и решила наказать, ты соскочил, благодаря своим дружкам с синими погонами. Тебя подсадили на этап к нам, тщательно попытавшись замести все следы, отправив всех, кто знал про твое прошлое в самые отдаленные уголки России-матушки. Всех, кроме Фатея! И если бы не он, мы бы до сих пор верили, что ты правильный вор, ничем не замазанный!– громко закончил Мотя.– Так вот, я к чему…Стоит ли впрягаться и губить правильного фраера из-за ссученой гниды, которому один хрен концы?

Я видел как помертвели лица кисловских подельников. Они явно не знали про прошлое своего пахана, который скорее всего и им наплел с три короба, как только их дорожки пересеклись. Кислый же держался молодцом! Такого самообладания я не видел не у кого. Вместо паники и истерики, он вымученно улыбнулся и пожал плечами:

– Это все слова Фатея! Я ему в Соликамске на хвост наступил, вот он меня и притопить решил! Два слова против одного…

– Настоящий вор, Кислый, за свой базар отвечает!– выслушав всех, сообщил, как прописную истину ему Седой.– Фатей знает об этом! Ты не знаешь…Потому что не вор, а сука мусорская! Кончай его…– коротко кивнул он Малине, стоявшему позади Кислова.

Я только успел увидеть, как левая рука здоровяка метнулась к подбородку моего врага, кажется, он сам не смог ничего еще сообразить. Малина рывком задрал голову и словно поросенка мазанул заточкой по горлу. Кислов захрипел, пытаясь вырваться, но руки у его убийцы, были сделаны из стали. Нелепо засучив ногами, он несколько раз дернулся и затих, удивленно смотря на мир выпученными от ужаса глазами. Крови почти не было, Малина знал свое дело и был его настоящим мастером.

Двое подельников Кислого вскочили со своих мест. Их глаза округлились от ужаса. Уж они-то понимали, что одним их предводителем дело не ограничится. Так и вышло…

В кладовку, словно по заранее оговоренному знаку вломились еще двое. Вихляя по-женски задницами, они взглянули на смотрящих на них с ужасом воров.

– Седой, можно мне вот этого…– кивнул один из них на того, кто был помоложе.– Он посимпатичнее будет, чем этот обрубыш.

Только сейчас до меня дошло, что задумали воры во главе с Седым. Я едва успел отшатнуться в сторону, как мимо меня пролетел Мотя, опрокидывая худосочного подельника Кислова на стол. Вторым занялся Малина. Вырубив одним ударом в затылок. Тот даже простонать не успел, обрушившись на пол всем своим весом. Небольшая возня закончилась тем, что оба оказались скрученными тугими ремнями.

– Если ты не любитель такого зрелища, то смотреть не стоит…– аккуратно подхватил меня за руку Седой, замерзшего столбом, не в силах пошевелиться от жуткой расправы над живыми людьми. Я отрицательно покачал головой, чувствуя, как горлу подкатывает комок тошноты. Один из вошедших уже ловко стягивал с одного из подельников Кислова, того, что был без сознания штаны, похотливо оглаживая его голый зад.

– Мотя!– окликнул помощник вор. Тот вопросительно и преданно посмотрел в глаза своему хозяину.– Приберитесь тут, а петушатник этот в отдельный барак и чтобы к вечеру вся зона знала, что об них можно зашквариться!

– Сделаю!– кивнул мой неожиданный спаситель.

Уже у самого порога я обернулся. Мотя и Малина с улыбкой наблюдали за тем, как двое «петухов» издеваются над подельниками Кислова. Второй уже почти пришел в себя, когда ему в рот пытались вставить мужской орган, приговаривая, что если прикусит, то горя не оберется. В этот момент чуть не вырвало. Захотелось на воздух и запах квашеной капусты густо смешался с дурманящим запахом человеческих страданий.

Следуя за Седым, я выбрался на улицу, тяжело дыша. Не скажу, что меня это зрелище убило, очерствел душой я как-то в лагере за столь короткий срок, стал спокойней воспринимать человеческую подлость и жестокость, но было неприятно это точно.

Возле входа в погребок топталась Степанида в уже накинутой на плечи телогрейке и валенках, что было редкостью для нашего лагеря. Видать, близкие отношения с Седым давали какие-никакие, а привилегии.

– После всего, уберись там…Чтоб следов никаких,– коротко приказал Седой, кивая на черный провал подвала,– а Кислова к свиньям…К утру и следа от тела не останется…

Степанида кивнула, ничуть не удивившись, словно для нее это было нормальным и обычным занятием прятать трупы. А может так оно и было? Или просто за колючей проволокой уровень гуманизма снижается до нуля, и чужую смерть начинаешь воспринимать, как нечто обыденное, ежедневное…

– Вот что, Чекист…– вздохнул Седой, усаживаясь на какой-то пенек, раскуривая самокрутку.– Повезло тебе сегодня…Считай второй раз родился, благодаря Моте.

Я кивнул. Это и без того было понятно.

– Он своей дотошностью спас тебя! Не послал бы маляву, не узнали мы, что среди воров такая гнида имеется. Должник ты его теперь…

А вот сейчас начиналось самое интересное. Впрочем, я понимал, куда клонится этот разговор уже тогда, когда он еще даже не начинался. Конечно же, как и все, воры не были благотворителями здесь, каждый в лагере, и они в том числе, хотели получить какую-то выгоду…Чего хотели конкретно они, я знал! Еще в прошлый раз сказали. И даже ответ у меня уже был на так и не заданный Седым вопрос.

– Я согласен,– проговорил я, беря протянутую самокрутку,– только есть условие…

– Бабу твою тоже возьмем, если пойдет,– кивнул Седой,– только ползти нам по тайге километров сорок, при чем в быстром темпе, сдюжит ли?

– Сдюжит,– кивнул я уверенно. Уж Валентина пойдет за мной, хоть на край света. В этом я был уверен.– И еще одно…

Вот тут-то я вора, конечно, удивил. Ему казалось, что знает обо всех моих желаниях и условиях.

– Снами будет еще человек!

– Кто?

– Качинский! Бывший офцер, прошел войну, Гржданскую, Первую Мировую, опыта хоть отбавляй…Пользы от него будет много....

– Не сдаст?– нахмурился Седой.

– Не сдаст, я головой за него отвечаю!– решительно кивнул я.

– Добро…– кивнул вор, протягивая мне открытую ладонь для рукопожатия. Я немного помялся и все же ее пожал. Чего уж дальше ломаться и строить из себя рыцаря без страха и упрека. Я не сам себя запихнул сюда в этот лагерь, не сам ломал свой характер, я лишь принял правила игры, по которым чистеньким здесь остаться нельзя.– Завтра придет Мотя, решим как нам быть и с чего начать!

Я немного подумал. Табак успокаивал. Мозг, привыкший решать сложные аналитические задачи обрадовался и заработал с новой силой.

– Мне нужно схема расположения вышек и полный план лагеря с обозначением постов, караулок и прочего!

– Сделаем,– кивнул Седой.

– Тогда до завтра!– настроение немного поднялось. Азарт предстоящего опасного мероприятия приятно морозил спину шустрыми мурашками. Чувство опасности терзало нервы, я снова был собран и готов драться, только теперь уже за свою жизнь, за свою женщину и за свое будущее, а не за призрачное и эфемерное понятие Родины.

ГЛАВА 25

Дни в лагере пролетали как-то незаметно. Вроде было только утро, рассветало, а уже поздний вечер, и луч прожектора все так же настойчиво ищет по снегу твои следы. И от него не спрятаться, не скрыться нигде. Он, как всевидящее око, следует за тобой попятам, шарит по белому покрывалу, то и дело натыкаясь на серые унылые бараки. И вот ты в желтой полоске тусклого света. Луч рад, счастлив! Ждет твоей ошибки…Что ты побежишь, скроешься от него, совершишь что-то непотребное. И тут же сработает страшный механизм. Щелкнет затвор полемета на вышке, и луч соберет свою кровавую жатву.

Картина расправы над Кислым и его подельниками совсем не прибавила мне настроения. С одной стороны, я избавился от очень опасного врага, а с другой, чисто по-человечески мне было его жаль. Хотя не жалость не лучшее чувство по отношению к своим противникам.

Степанида, по указанию Седого, вывела меня с женской половины лагеря. Какими-то закоулками, мало натоптанными тропами, огибающими настырные лучи прожекторов по широкой дуге. Задворками я выбрался к своему бараку, и там мы с ней тепло попрощались. Она двинулась обратно, а я присел отдохнуть на пеньке, давая роздыху своему покалеченному боку. Среди стремительно летящих событий сегодняшнего дня, я умудрился забыть о нем. И теперь ушиб настойчиво напоминал мне о том, что неплохо было бы отдохнуть, но оказалось покой нам только снится.

На крылечке нашего барака, курил Головко, явно кого-то поджидая, и почему-то я был уверен, что этим кем-то несомненно является ваш покорный слуга. Разговаривать с ним не хотелось. Моральное напряжение последних дней, смерть отца Григория, разборки с Кислым, нападение на меня опустошили мой организм полностью, но пройти мимо не выходило. Плюнув на все, а вдруг все же не меня? Я шагнул из полутьмы бараков в луч света.

– Вечер добрый!– поздоровался я и попытался незаметно прошмыгнуть мимо сержанта к двери.

– Стоять, Клименко!– среагировал мгновенно Головко.– Далеко, значит, собрался-то?

– Спать, гражданин начальник! Завтра рано на промку вставать! Стране нужен лес, как говорит наш начальник отряда.

– Говорил…– поправил меня сержант.

– Что?

– Расстреляли его сегодня по приговору «тройки». Лично Ковригин, как комиссар. За порочащие звание офицера НКВД занятие, халатное отношение к работе и выполнению своих обязанностей! – как по-писаному продекламировал сержант, закуривая.– Из-за тебя расстреляли, Клименко, значит…

Я отвернулся. Что я мог сказать? Что не хотел, чтобы так вышло? Что в смерти Щеголева был не заинтересован? Глупо…Его ненавидели все! Он был законченным психопатом, положившим жизнь для системы и во имя системы! И что? Система его просто перемолола в своих страшных жерновах, как тысячи других до него. Система беспощадна, кровожадна и о корне порочна, за эти полгода я достаточно смог ее оценить, масштаб и размах того террора, который раскручивался для устрашения собственного народа. И самое удивительное, что объективных причин к принуждению к полному подчинению вроде как и не было толком…А от того, вся эта кровь и грязь выглядели ужасающе бессмысленными и необъяснимо жестокими.

– Все знали Щеголева, не расстраивайся,– похлопал почти дружески меня по плечу Головку. Тоно его немного изменился. В голосе появились серьезные нотки. Из простачка здоровяка, он на моих глазах превращался в обычного человека,– Ковригин давно хотел от него избавиться. Вот и воспользовался случаем. Наш старлей мечтает о карьере! Такой психопат, от которого можно в любой момент ждать все, что угодно, ему в лагере был не нужен. Все показатели портил! Так что, не вини себя…Рано или поздно, Вася именно так и закончил свой жизненный путь.

Меня поразило в словах сержанта не столько то, что он пытался меня успокоить, сколько грамотность его речи, доверительные интонации и пропажа всегдашнего «значит», которое он повторял через слово. Это преображение было неожиданным и необычным, словно теперь передо мной стоял совершенно другой человек.

– Я и не расстраиваюсь…– проговорил я, стремясь побыстрее закончить разговор с сержантом. Его изменения мне не понравились! Почему Головко открыл свое истинное лицо именно сейчас и именно передо мной? Что ему от меня надо? И кто он?– Я пойду! Отбой уже давно был..