Высшая мера

Барак шумел, как растревоженный улей. Бедная на эмоции и события жизнь сокамерников дала сегодня много поводов для горячего обсуждения. Сначала покушение на меня, потом отец Григорий, потом арест Щеголева…Одни события! Хоть какое-то разнообразие в такой однообразной лагерной жизни.

Зайдя внутрь, в душное помещение, где вонь сырой одежды смешивалась с запахом крепкого мужского пота и немытых давно грязных тел, я сразу все понял. Этого и следовало ожидать после всего, что случилось сегодня. Не мог наш день закончится благополучно, начавшись столь отвратительно.

На нарах отца Григория, пусть земля ему будет пухом, сидел Мотя, тот самый ближайший подручный Седого и прихлебывал чифирь из металлической обугленной кружки. Вокруг него образовался небольшой кружок по интересам, в котором самые молодые обитатели барака наперебой горячо ему что-то рассказывали. Завидев меня, он тут же отставил кружку, встал и шагнул навстречу. Лицо его, обычно улыбчивое и доброжелательное, не предвещало ничего хорошего.

– Пойдем…– кивнул он на выход, даже не спрашивая, а согласен ли я куда-нибудь с ним идти. Качинский попытался что-то сказать в мою защиту, но я его остановил.

– Не надо…

Одними глазами Мотя улыбнулся, похвалив меня за боевой настрой. Молча двинулся наружу, уверенный, что я следую за ним попятам.

– Только не быстро. Бочина болит!– пришлось попросить вора идти помедленнее, так как угнаться за ним не было никакой возможности. Мотя сбавил темп, но так и не обернулся. Так вели раньше на казнь людей и боялись с ними заговорить, чтобы ненароком не притянуть к себе всю их невезучесть.

В этот раз мы пошли не в котельную. Понятное дело, как и все волки, воры не гадят на своей территории, перебираясь к соседям. Почему-то у меня сразу появилось чувство, что ведут меня убивать. И вопреки всем расхожим мнениям мне стало вовсе не страшно, а наоборот легко и спокойно. Это был выход, выход отсюда в другую, пусть и загробную жизнь, но неогороженную забором с колючей проволокой.

Несколькими проулками между ведомственными бараками мы выбрались на самый дальний край лагеря, где я еще никогда не был. Сюда редко пускали без необходимости. Тут была женская часть зоны. Прачки, кухарки, уборщицы, швеи отбывали тут свою десятку, как жены врагов народа. Она мало чем отличалась от основного лагеря, такие же бараки, узкие, хищные, уныло коричневые, словно подкопченные, такие же вышки с прожекторами по периметру, те же солдаты-срочники караульные, бродящие по этим самым переулкам.

Хорошо им тут живется. Подумалось мне. Не служба, а малина…За банку тушенки или еще какой сухпаек местные зэчки готовы будут облагодетельствовать уставшего от долгого воздержания любого солдатика. Знай, только подкармливай, да не обижай!

Мне надоело идти за молчавшим Мотей, как телку на веревочке. Боль в боку становилось вовсе уже нестерпимой от тех нагрузок, что я ем давал.

– Куда мы идем?– наконец-то спросил я, когда мы уперлись в нечто похожее на подвал для продуктов. Дверь, обитая железом, закрывала вход в помещение длинным рукавом уходившее куда-то вглубь земли, под деревянный двухэтажный административный корпус.

– А какая разница?– наконец-то после долгого молчания промолвил он. Я поджал плечами, не зная, что можно на это ответить.

– Умирать не так страшно…

Вор улыбнулся и распахнул дверь. В нос мгновенно ударило затхлым теплом, вперемешку с ароматом кислой капусты и гнилой картошки. Видимо, это действительно были склады. Неплохо здесь устроился Седой, если даже выход на овощебазу имеет.

Несколько десятков ступенек вели вниз, теряясь в непроглядной темноте. Мотя пошарил рукой слева и запалил керосиновую лампу. Тусклый горчичный свет озарил влажные, поеденные грибком стены с кое-где осыпавшейся штукатуркой и морозным узором.

Чтобы не упасть, я держался за стены. Вор, судя по всему, бывал здесь довольно часто. Поэтому дорогу знал неплохо. После десятка ступеней вниз, мы вышли в огромный подвал, заставленный ящиками с едой, от одной мысли о которой у меня противно заныло в желудке. Жрать хотелось неимоверно. Я уж думал, что это и конец нашего путешествия, но Мотя через пару шагов свернул куда-то влево, в промежуток между ящиками и уперся в железную дверь, из-за которой даже по ощущениям шло тепло. Несколько раз постучал условным стуком и она распахнулась. На пороге, как и ожидалось, встречал нас Малина – угрюмый здоровяк, второй подельник Седого. Он-то вообще, если вспоминать нашу последнюю встречу, был из неразговорчивых.

Глаза ослепил яркий свет от трех ламп, расставленных за накрытым столом в квадратном небольшом помещении. Как я и думал, за ним уютно расположились Малина, Кислов и двое его шестерок. Место во главе занимал Седой, рядом с которым восседала довольно приличного вида женщина, с накинутой на плечи шалью. Мотя слегка подтолкнул меня в спину, заводя внутрь.

– Иди погуляй, Степанида!– тут же приказал вор, махнув рукой на незапертую дверь. Барышня молча встала, мимоходом собрав со стола ненужное, и широко виляя крутыми бедрами прошествовала к выходу. На меня она даже не взглянула.

От запаха домашней еды потекли слюни. В глазах затуманилось, но я сделал вид, что ничего необычного не увидел. Что в конце концов такого необычного в том, что весь лагерь питается картофельными очистками и поросячьими помоями, а совсем рядом, за углом, воры жрут от пуза настоящую подомашнему приготовленную еду? У нас всегда было такое неравенство. Тот кто посмелее, понаглее и живет лучше, а кто сохраняет какие-то принципы, тот впроголодь и себя и своих детей держит, что в революцию, что сейчас…

– Присаживайся, Чекист!– указал на свободный табурет Седой.– Разговор к тебе имеется…

Я поймал на себе острый, полный ненависти взгляд Кислова и понял даже о чем этот разговор будет. Сам не смог отомстить, пришел ябедничать к пахану. Не лагерь, право слово, а детский сад! Так вот, куда он делся с промки, когда его все отрядом искали, понял я, но смолчал, выжидательно посмотрев на вора, который лениво ковырял ложкой ароматную, еще дымящую картофелину, щедро политую растительным маслом с солью.

– Кислый тебе хочет кое-чего предъявить тут…Пришел, говорит попираешь воровские законы. Черная масть тебе не указ. Свои порядки в моем лагере,– особо он голосом выделил слово «моем»,– устанавливаешь, по морде бьешь кого зря, как маньяк какой…Нехорошо, право слово, не по-пацански как-то, Чекист!

Что ему сказать? Что если бы хотел, то вообще убил бы эту хитрую продажную тварь? Или извиниться, как маленький ребенок, которому напихали за то, что он баловался и старших не слушался? Глупо как-то…

– Кислов – вор! – повысил голос Седой.– Может ты не в курсе, но слова вора в зоне – закон, даже для такого фраера лихого, как ты! Что скажешь, Чекист?

Что тут сказать…Я пожал плечами.

– Жаловаться, как-то не привык…

– Жалости тут места нет. У меня в лагере до вашего этапа был полный порядок. Теперь этого порядка нет. Кислый требует твою жизнь!

Сердце слегка кольнуло. Кто бы сомневался, что ему это только и надо. Ворюга спит и видит, как меня со свету сжить. Ох и мстительная тварь оказалась. А я то всего лишь два раза ему по мордасам съездил…

– Какая разница, что я скажу,– немного осипшим голосом проговорил я. Бок от внутреннего напряжения разболелся еще больше,– вы все равно поверите ему, а не мне…Что он вам наплел? Что я просто так подошел и дал ему по морде? Ведь не так было? Но, какая кому разница…У вас свой суд, свои правила.

Замолчали. Лишь где-то в стороне потрескивала лампа, сжирая безжалостно фитиль. Точно так же и мою жизнь сейчас сожрут это ворье, то самое, с которым я два года боролся в Харькове, то самое, которое безжалостно истреблял, сажал, ловил и преследовал.

– Твое слово, Кислый!– предложил высказаться Седой.

– Он,– вор указал на меня татуированным пальцем,– сука! Мало того, что синепогонник бывший, неоднократно замечен в разговорах с Головко, а значит с администрацией. На этапе заступился за косякнувшего малолетку, которого по закону опустить надо было. Не дал! Здесь подставил меня, через свои терки с «хозяином» устроил мне отдых в ШИЗО. Только чудом я не сдох там, как собака. Мы воры или кто? Почему каждый фраер будет думать, что он – власть на зоне, а не мы? Почему он решил, что может жить не так как скажет общество, а как определит он! Я твою власть, Седой, не оспариваю…Хотя много авторитетных уважаемых люде подписались бы за то, чтобы я стал положенцем на лагере. Тебя за твой возраст и мудрость ценю, но в своем бараке, я хозяин, а не он! За оскорбление публичное вора – смерть! Так было, так будет! Поэтому я требую, чтобы за оскорбление черной масти он был наказан. Иначе так скоро каждый наплюет на наше слово, и лагерь будет жить так, как захочется сукам…

Седой промолчал, задумчиво глядя куда-то вдаль, мимо меня. Что творилось в голове у этого старика? Какие мысли приходили в голову? Ведь он совсем недавно пытался меня склонить к побегу, просил о помощи? И что теперь казнит? Я уже ничего не боялся. Смерть отца Григория стала для меня настолько сильным ударом, что полностью перевернуло мое сознание. Теперь такой исход не был для меня чем-то страшным и пугающим. Скорее наоборот…Это было освобождением! Долгожданной волей, которую мне принесет быстрый, как укус змеи удар заточкой. Вот и Малина, вроде, как ненароком, случайно, подсел чуть ближе, кромсая толстыми ломтями свежеиспеченный хлеб. Пожрать бы напоследок. Мелькнула совсем в такой момент неподходящая мысль.

– Ты что скажешь, Чекист? Было такое?– после долгой паузы произнес Седой. Заметно стало, что такое появление Кислого ломает все его планы, что все эти разборки сейчас для вора, ой, как не вовремя, но и отступить назад он не имеет права из-за своего статуса.

– Кончайте уж…– махнул я рукой.– Я все сказал!

Вор ухмыльнулся. И было непонятно, чего больше было в этой улыбке недовольства или одобрения такому поведению.

– Может кто из общества слово сказать хочет?– обратился он еще к двум ворам, подельникам Кислого, торчавшим тут же бессловесными фигурами.

– Кончать его, чего базарить-то!– буркнул один, опустив глаза в пол.

– На ножи суку!– подтвердил второй, в чем я, в принципе, не сомневался. Было бы странно, если бы ближайшие соратники Кислова не поддержали своего главаря в такой ситуации. То-то смеху было бы…Встал один, как на партсобрании, которое очень сильно напоминал сходняк:

– Сиделец Клименко, конечно, здоров провинился, стоит его лишить почетного звания фраера, исключить из нашей партии!– а второй вторил бы ему в ответ:

– Но в принципе, можно взять его на поруки. Гражданин Клименко еще не до конца потерянный для общества элемент! Из него еще выйдет достойный вор, которым мы будем гордиться…

Помимо воли я улыбнулся, представь в голове такую картинку. Страха не было, отец Григорий показал, что это всего лишь шаг вперед, шаг к освобождению, а что там в этом темном туннеле абсолютно неважно.

– Ему даже смешно! Зубы скалит, сука!– рявкнул зло Кислый, заметив мою улыбку.– Наверное, надеется, что его дружки мусора прибегут его спасать!

– Ша, Кислый!– неожиданно зло бросил Седой.– Твою позицию мы уже поняли…А что, может кто чего скажет в защиту Чекиста? Малина, ты?– здоровяк рядом со мной покачал головой. Он вообще был немногословен, и я ни разу не слышал от него хоть какие-нибудь слова. Может был немым?– А ты, Мотя?

Вор отряхнул руки и тщательно прожевал. Встал со своего места и прошелся вдоль стола, став рядом с Кисловым и его дружками.

– Чего бы не сказать?– улыбнулся Мотя. Я увидел, как неожиданно напрягся мой враг. Он не ожидал такого поворота событий, и, скорее всего, мечтал о том, что уже режет мне горло или как там у них наказывают за проступки.– Кислый обвиняет паренька в том, что он ссучился, попирает законы черной масти, не уважает авторитет воров. Но все его обвинения голословные и сводятся к тому, что между ними возник спор, из-за чего более сильный надавал по сусалам слабому, который и оказался из наших. А из наших ли?– он упер тяжелый взгляд в Ксилова, которому под этим взглядом стало отчего-то неуютно. Он поерзал на стуле и поморщился, как будто недовольно, но на самом деле, скрывая свой испуг. Ему было, что скрывать!

– Ты говори, Мотя, да не заговаривайся. За базар и ответить можно!– пробормотал Кислов вовсе уж неуверенно.– Я первый срок мотал по малолетке, когда ты еще под стол ходил.

– Возможно!– легко согласился Мотя, принявший на себя неожиданно роль моего защитника.– И тогда ты еще был авторитетным вором, даже если не сказать больше…Пока не ссучился!

– Ах ты, сука!– Кислов рванулся вперед, в его правой руке мелькнула заточка, но удар, шедший Моти прямо в сердце был перехвачен Малиной, оказавшимся, несмотря на свои габариты, быстрым и опасным, как гремучая змея. Заточка вылетела из пальцев Кислого и отлетела в темный угол кладовки.Одним толчком Малина усадил вора обратно и, чтобы предотвратить дальнейшие поползновения, остался рядом, положив руку тому на плечо.