Высшая мера

ГЛАВА 23

День за окном приходил к своему логическому завершению. На бледном, затянутом пушистыми тучами небе, вспыхивали одинокие серебристые звездочки. Полукруг луны плавно выползал на сереющий небосвод. Громко лаяли собаки, провожающие возвращающиеся из промки отряды.

Валентина смотрела в окно медпункта, раздумывая над тем, как же быстро здесь, в неволе летят сутки. Вроде должно быть все наоборот. Дни обязаны тянутся, словно резина, растягивая наказание, но нет…Насыщенная событиями жизнь не давала ни одного повода для остановки. Часы летели за минутами, дня за днями, недели за неделями. И казалось, что только вчера их встретил Головко на вокзале, кажется только вот сегодня они переступили порог Темлага, а уже сколько событий, сколько горя, сколько человеческих страданий и мучений они увидели.

Ее поразил сегодняшний случай с батюшкой из отряда Сашки. Воспитанная в суровых традициях православия, еще до того момента, как религия стала опиумом для народа, Валя не понимала, как можно священнику пойти на столь страшный грех, как самоубийство? Насколько внутри все должно быть исковеркано, поломано, свернуто, чтобы наплевать на все каноны и, связав из собственной рясы удавку, шагнуть в пустоту? Какая боль должна гореть внутри, какой пожар полыхать, что заставит забыть обо всем и умереть вот так…Не благочестивым христианином, а самоубийцей, которой и на рай-то не в силах рассчитывать после смерти. А есть ли он рай?

Рай в объятиях любимого человека…Скажет романтик. А она не знала! Ей всю жизнь как-то не везло, вот и сейчас, с Сашкой. Вроде и рядом, а видеться они не могут. Вчерашний скандал с Андреем расставил все точки над «и». Все все знают и играют по новым правилам уже в открытую. Вчерашний скандал…Она плохо помнила свое вечернее состояние. Проснулась у Головко, который на столе оставил ей записку, что беспокоится не о чем, его комната в ее полном распоряжении, а он сам ночует в дежурке. Но это вчера! А сегодня? Сегодня, где ей ночевать? Идти к Коноваленко не хотелось…Она вообще не могла видеть этого человека, с которым прожила вместе столько лет. Опять к Головко? Подумают еще про человека, который ей помог чего-нибудь непотребное, подставит сержанта. Здесь в медпункте?

Она осмотрелась, как следует. Несколько шкафов с лекарствами стояли по периметру комнаты. Один с рецептурными, несгораемый прямо за ее столом. Ключ от него был только у нее и Бергман. Там хранился морфий и держать его открытым было нельзя. Ее письменный стол у окна на самом видном месте, рядом стол медсестры, заваленный кучей бумаг, вот и все их небольшое убранство. Где тут спать? На полу…

Сегодня она ждала вечером Сашку! Ее Сашку! Ее Саню…При мысли о любимом она улыбнулась. Может он подскажет, что ей делать, как теперь жить, как теперь быть?

Как же он осунулся за последнее время в этом кошмаре и похудел. Глаза впали. Скулы заострились, а с лица ушла по-детски наивная округлость и самодовольный лоск. Раньше хотелось его потрепать за эти мягкие щечки, как маленького своевольного щенка, тыкающегося ей в шею с поцелуями, сейчас одного жесткого взгляда исподлобья хватало, чтобы просто пожалеть. Судьба его тоже не щадила, бросив прямо в пекло кровавой мясорубки репрессий.

Как им быть? Как любить, находясь в лагере под неусыпным вниманием законного мужа?

Со вздохом Валя встала от окна, снимая халат. Часы показывали десять. Он обещал придти, показать свой раненый бок. Не пришел. Забыл? Вряд ли…Скорее опять вмешались обстоятельства, которых в лагере было с избытком. Она слышала, что из-за своего слишком уж обостренного чувства справедливости он переругался почти со всеми, нажив себе кучу врагов, как среди командирского состава, так и среди осужденных. Он пришел, и что теперь было делать непонятно.

Входная дверь стукнула. Сердце тут же радостно забилось от сладкого предвкушения встречи. Валя ринулась в сенцы, уже представляя, как накинется любимому на шею, покроет его щетинистую щеку поцелуями и скажет, что любит его. Но в темноте комнаты, она увидела лишь Бергман, отряхивающую с пальто налипший снег. Шапки ее нигде не было видно. Расстрепанные намокшие от метели волосы сосульками свисали на блестящие от выпитого спиртного глаза. Она покачивалась, придерживаясь за стенку одной рукой. В другой руке у нее была початая бутылка самогона, заткнутая деревянной пробкой. Увидев Валентину, она улыбнулась, широко раскинув руки, и радостно сообщила:

– А я иду мимо…Смотри свет в медпункте горит! Дай думаю, зайду проверю, вдруг Валентина Владимировна забыла выключить…– не особо понимая, где находится, Бергман попыталась разуться. Наклонилась к сапогам, пытаясь стащить один из них с левой ноги, закачалась, и только помощь Валентины спасла ее от падения прямо в коридоре.

– А тут вы…– Ирина убрала упавшие на глаза волосы и громко икнула. Помада по ее губам размазалась, тени потекли, оставляя черные тонкие полосы на бледных щеках.– А давайте выпьем, Валентина Владимировна, а?– предложила она, просительно глядя Вале в глаза.

– Я…уже собиралась домой…– замешкавшись, попыталась отказаться женщина, но все же усадила свою медсестру за стол, предварительно убрав с него важные бумаги. У Бергман был такой вид, будто, идя по дороге, она все-таки где-то рухнула в сугроб, потом в нем долго барахталась, пока не встала.

– А где теперь ваш дом?– с громким стуком поставила Ирина ополовиненную бутылку на стол.

Валя промолчала. Бергман попала в самое больное место. Раньше она, живя с Андреем, плохо или хорошо. Легко могла на него ответить, а сейчас, после вчерашнего скандала…Где ее дом? Куда ей идти? Наверное, теперь ее дом там, где ее сын Глеб, под Лугой, у матери! Но рассказывать об этом Бергман не хотелось…Это было единственное сокровенное, что хотелось сберечь только для себя, не выставляя для всеобщего обозрения.

– Вот…Нет у вас теперь дома, как и у меня!– обрадовалась заметно Ирина, разливая по неглубоким мензуркам мутный самогон.– Мой дом с некоторых пор тут…Будем здоровы! Профессиональный тост медиков!– она засмеялась горько, опрокидывая в себя спиртное одним глубоким глотком. Валентина сделал вид, что пригубила и отставила рюмку.– Не пьете? А зря…Боль она конечно не вылечит, но легче станет. Вот тут…– она ударила себя в область сердца куда-то.

– Я не страдаю сердечными заболеваниями, Ирина!– как можно спокойнее проговорила Валя. Она уже пожалела о том, что впустила пьяную Бергман в медпункт. Надо было сделать вид, что уходит, закрыть все, а потом через некоторое время вернутся обратно. Ничего страшного, подремала бы на табуретках, а столом.

– Еще как страдаете…Синдром Клименко кажется…– Ирина налил уже только себе в мензурку, мало обращая внимания на то, что Валя покраснела и не пьет.

– Кажется вы просто пьяны, Ирина. Идите спать, проспитесь, а утром мы с вами поговорим.

Бергман ухмыльнулась, ладонью вытирая влажные губы, оставляя красные следы помады на своих щеках.

– А вот нет… Уж послушайте меня, Валентина Владимировна. Уж послушайте!– Вы из-за своего молокососа такого мужика потеряли…Такого мужика!– Бергман вздохнула, мечтательно уставившись куда-то мимо Вали.– Я вот всю жизнь о таком мечтала…Как жопа с сиськами выросла, так и мечтала. А какие в нашей деревни мужики? Так…Шлак один! Вот и пошла сюда работать вольнонаемной. Тут врач был до вас, шустрый такой мужичок, Степан Пантелеевич…Он меня и уколы делать научил, и температуру мерить, и капельницы ставить, и трахаться…Все говорил, что срок свой отбудет, да заберет меня в город, в сам Ленинград! Медного всадника покажет, проспекты…Я дура молодая была, верила…А он знай только за щеку давал…

– Ира, ты пьяна! Сейчас никакого конструктивного разговора не получится…– терпение Вали лопнуло. Она встала, одергивая халат и попыталась уйти, но Бергман крепко схватила ее за руку, оказавшись необычно сильной, усадила ее обратно, словно безвольную куклу.

– Ты просто послушай…Ты же выросла среди оранжерей, да музеев, а я в этой дыре под названием Темниково! Так ты хоть послушай, как люди живут, может и будешь ценить то, что имеешь! Через год Степку расстреляли! Он тогдашнего комиссара какой-то дрянью с пьяных глаз уколол с бодуна, а тот возьми, да и окочурься! То-то крика было, да разборок! Комиссия с самой Москвы приезжала разбираться. Долго не разбирались… В ту же ночь, как «тройка» приехала, хлопнули моего доктора. Вот и съездила в Ленинград. Потом был и сержанты, и Ковригин, и даже твой муж…Только они уже Ленинградов, да проспектов не обещали, просто драли в свое удовольствие, так…на перспективу! А твой…твой так вообще сказал, что рылом не вышла! Не королева видите ли…Подать себя не умею! Только член во рту и держать мне, да ноги раздвигать! Вот я и хотела спросить, как мне королевой-то стать, а? Может немытому вонючему зэку дать, как некоторые?

Валя не хотела ее бить по лицу. Так вышло…Она достаточно наслушалась оскорблений и грязи, чтобы рука сама хлестнула Бергман по щеке, оставляя багровый след. Голова пьяной медсестры дернулась в сторону, а из разбитой губы засочилась кровь, смешиваясь с подтаявшей помадой.

Слезы брызнули из глаз пьяной бабы, но ее жалко Валентине не было. Своей боли в груди хватало, чтобы еще кого-то жалеть. Она тоже много чего могла рассказать о своей судьбе…И как осталась без отца, и о первом неудачном браке, о «сладкой» жизни с Коноваленко, когда она годами его ждала с работы, о разлуке с Глебом, о том, как только с Сашкой почувствовала себя любимой, обрела счастье, но и его у нее забрали. Могла рассказать много чего, но не стала…

Бросила короткий взгляд на настенные часы, показывающие половину одиннадцатого. Сашка уже точно не придет, а оставаться в медпункте с Бергман не хотелось.

– Постарайся не спалить медпункт с пьяных глаз,– коротко бросила она Ирине, надевая шинель.

Бергман ее не слышала, уставившись в одну точку на потемневшем от сумерек стекле и потирая покрасневшую щеку, она молчала, думая о чем-то своем.

– Да…и завтра я жду тебя на работе трезвой и вовремя!– еще не зная куда идет, Валя вышла под хлесткий порывистый ветер, мгновенно резанувший ей по щеке ледяным снегопадом. Зимы в Мордовии всегда были суровыми. Сырой климат даже при не слишком низких температурах создавала ощущение арктического холода.

Не разбирая дороги, путаясь в полах длинной шинели, она брела по лагерю, стараясь обходить желтые полоски света прожекторов на вышках. Никаких сил, никакого желания не осталось в душе. Хотелось просто лечь прямо в снег, закрыть глаза и умереть, прекратив эту страшную пытку под названием жизнь.

За что ей все это? За что? В чем она провинилась перед Господом? Эти мысли не давали ей покоя. И сейчас она точно понимала состояние повесившегося отца Григория, который рискнул сам прекратить эти нескончаемые страдания.

– Валентина Владимировна!– окликнули ее со спины. Она повернулась, но сквозь плотную метель не смогла рассмотреть кто ее звал.

– Это я, Головко!– медведеобразные черты сержанта показались сквозь плотную белесую мглу. – А я все вас ищу по лагерю, значит…В медпункте нет вас, дома тоже…

– Зачем?– вытирая мокрое то ли от снега, то ли от слез лицо, быстро спросила Валя, надеясь, что голос ее не выглядит сейчас совсем уж несчастным.

– Как зачем…– замялся он, потупив глаза. – Вам же идти некуда..

– Почему вы так решили…– начала было она, но разрыдалась. Слезы, так тщательно и долго сдерживаемые, все-таки наполнили ее чашу терпения и вылились в самый неподходящий момент, когда она просто обязана была быть сильной.

– Вы это…не переживайте, значит…– Головко неловко гладил ее по спине, стараясь хоть немного успокоить.– Чего мне-то? Я и в дежурке перекантуюсь…А вы ступайте на квартиру ко мне. Там и печь натоплена, значит, да и спать есть где…А я в дежурке…на лавочке перекантуюсь, повторял он, не зная, чем еще успокоить рыдающую женщину.

ГЛАВА 24

Возвращались мы с Качинским с похорон отца Григория подавленными. Молчали, каждый думал о своем и разговаривать не хотелось. Тоскливо было как-то на душе, тоскливо и грустно, будто огнем прошлись где-то внутри тебя, выжигая все хорошее, что было внутри, любую надежду. Именно такая смерть батюшки показала всю безнадежность нашей ситуации, весь ее критический смысл, что выхода нет…и способ вырваться из этого ада только один.

Я был уверен, что Лев Данилыч, угрюмо шагающий рядом, думал сейчас точно так же. Кажется, за это сравнительно недолгое время он еще больше постарел, став, даже на вид, каким-то уставшим, вымотанным. Морщины, глубокими бороздами залегшие вокруг уголков рта, стали еще весомее, значительнее, а глаза…Глаза стали какими-то пустыми и обреченными..

За периметр лагеря нас пропустили без лишних вопросов. Срочник просто открыл нам ворота, искоса наблюдая за нашими передвижениями с легким сочувствием. Даже его, еще такого молодого, глупого, не боявшегося смерти, впечатлила смерть священника.

Мой ушибленный бок попрежнему ныл, отдаваясь в ребра глухой болью при каждом движении, не давая забыть об упавшей на меня сосне. Кто это был? Кислов с подельниками или просто роковая случайность, и виновник всего произошедшего просто побоялся признаться? Все сводилось к Кислому…Не зря же он таинственным образом исчез с промки, когда произошла эта беда! А значит от него можно было ожидать еще чего похуже. Петля врагов вокруг меня затягивалась. Их почему-то становилось все больше и больше…Коноваленко, Кислов, Седой со своими наполеоновскими планами…Ходи и оглядывайся теперь, потому что желающих воткнуть в спину нож, если не очень уж много, то достаточно.

В лагере стяола тишина. Почти все, кроме дежурных были в промке. Только возле нашего барака слонялись без дела мои сокамерники. За ними зорко приглядывали с вышек пулеметчики, как бы чего не вышло. На пороге нас встретил Федор, сладко потягивающий самокрутку, окутав себя облаком терпкого сизого дыма. Отсыревший табак чадил безбожно, но за неимением ничего, даже он был вполне курибелен.

Завидев нас, он ничего не стал спрашивать. По лагерю, несмотря на его огромные размеры, новости разносятся быстро. Сидельцы, наверняка, уже знали про отца Григория.

– Я так понимаю, работа на сегодня закончилась?– Качинский устало оперся на покосившиеся перила, обхватив голову руками.

– Как вас отправили в лагерь,– начал свой рассказ Федор,– примерно через часик, появился Ковригин и несколько орлов из роты охраны, подтянутые с автоматами на шее. К тому времени Щеголев уже успел окончательно набраться и спать в сараюшке для инструмента. Комиссар сразу ломанулся туда, попытался его разбудить, не вышло, только после нескольких пощечин тот пришел в себя. Оружие у Василь Васильевича отобрали. Под конвоем сопроводили в лагерь. Ходят слухи, что в сидит сейчас в ШИЗО, будут судить за халатное отношение к работе…Скорее всего шлепнут!– подытожил Федор.

– Было бы неплохо,– заметил Качинский,– сволочь он еще та…

– Кстати…– обратился он уже ко мне.– Тебя в бараке уже минут тридцать, как ждут!

Я переглянулся недоуменно с Львом Данилычем, ничего не понимая. Кто ждет? Зачем? Мелькнула мысль о Валентине, но я тут же ее отмел. Уж очень рискованно это было. Тогда кто? Но Федор был не настроен больше ничего объяснять, затоптал окурок и двинулся в барак. Заинтригованные мы проследовали за ним.