Высшая мера

– Постой, лейтенант,– удержал меня за руку он.

– Я уже давно не лейтенант,– хмуро ответил я, порываясь уйти, но что-то меня все же сдерживало от этого последнего шага.

– Офицер, всегда остается офицером,– улыбнулся Головко,– если он хороший офицер! Уж на примере Качинского ты должен был это понять…

– И все же…– разозлился я.– Я верой и правдой служил трудовому народу. Ловил бандитов, рисковал жизнью, чтобы мирные люди в нашей стране жили спокойно, а меня ни за что…сюда! Вместе с ворами и убийцами! На десять лет! И после этого я должен был сохранить честь офицера? Любовь к Родине? Да! Давай еще, Отечество любимое, мало мне «десятки». Готов двадцать отсидеть…

– Перегибы в линии есть,– согласился неожиданно легко Головко, став совсем уж непохожим на себя, серьезным и собранным,– но в отношении тебя их не было…

– Что значит не было? – нахмурился я.

Сержант затушил окурок спокойно и полез во внутренний карман шинели. В какой-то момент мне даже показалось, что он сейчас достанет пистолет и застрелит меня прямо тут, на пороге барака за крамольные речи. Но Головко всего лишь достал служебное удостоверение.

– Читай,– подал он мне его.

Дрожащими руками я взял красную аккуратную книжицу, знакомую даже на ощупь. Сам такую когда-то имел и хвастался перед друзьями, сразу после окончания спецшколы. Аккуратным, почти академическим почерком под несколькими синими печатями и фотографией совсем молодого Головко было выведено следующее:

– Капитан Государственной Безопасности СССР Первого Ранга Головко,– прочитал я, ошарашенно поглядывая на того, кого знал обычным сержантом-вертухаем,– Управление Внешней Разведки НКВД СССР…

– Можно?– попросил удостоверение обратно капитан. И пока я обсолютно обалдевший, обдумывал увиденное, он продолжил.

– Мы вели тебя с самой спецшколы. У тебя прекрасные характеристики, личное дело, все данные! Когда произошла вся эта история с Коноваленко и золотом госрезерва, руководство решило, что это наш шанс!

– Шанс?– не понял я. В голове абсолютно все перемешалось. Мир переворачивался с ног на голову. Простой сержант оказывался капитан внешней разведки, а моя посадка в лагерь спланированной операцией. Может и лагеря нет?

– Видишь ли, товарищ Клименко,– я вздрогнул от этого обращения. Так меня не называли уже почти полгода,– совсем скоро нас ждет страшная война. Война с Германией. И мы, и они готовимся к ней, понимая, что ее не избежать никак. Рано или поздно фашисты и мы столкнемся лбами. И тот кто будет готов к войне лучше, тот и победит.

– Но…– растерялся я.– Я совсем не понимаю, при чем тут я?

– Нам стало известно, что абвер набирает специальный полк для проведения разведывательных и диверсионных действий на территории СССР. Его название «Бранденбург-800». Состоит он в основном из русскоговорящих жителей Прибалтики, Западной Украины и Польши. Туда набирают всякое отребье, бывших белых юнкеров, украинских и прибалтийских националистов, польских борцов за свободу, бывших заключенных в том числе…По нашим данным им обещано немецкое гражданство и прекращение всякого преследования официальными властями. Нам нужен там свой человек, товарищ Клименко!

Вот такого поворота в своей жизни я никак не ожидал. Потому ошарашенно хлопал глазами, пытаясь осмыслить сказанное Головко. Война с Германией? Мы кажется с ней не дружим, но и в открытое противостояние не вступаем?

– Какой полк? Я же обычный зэк?– наконец смог выдавить из себя я, чтобы совсем не выглядеть остолопом.

– Для этого мы тебя сюда и посадили, чтобы все выглядело максимально правдоподобно!

– Правдоподобно?– разозлился я, хватая Головко за воротник шинели.– Да вы жизнь мне сломали! Мне и моей семье жизнь сломали! А мать? Вы думаете мать пережили мой арест?

– С твоей матерью все хорошо,– аккуратно освободился от моего захвата Головко,– она живет в Харькове, на полном гособеспечении. Ни в чем не нуждается, на пенсии.

– Ну вы и твари…– обалдело покачал головой я.– А Валя? Валя появилась тоже здесь специально?

– Увы…Это было личное пожелание товарища Ежова,– пожал плечами Головко,-я как разработчик операции был против смешивать служебное и личное.

– Операции…Операции…– осознание того, что вокруг меня был всего лишь хорошо поставленный спектакль, а не реальная жизнь, обрушилось на меня ледяным душем. Я не мог осознать масштабы того действа, что закрутилось вокруг моей персоны.

– И что дальше?

– Дальше ты должен выбирать! Сидеть в лагере или работать у нас…

– Неравноценный выбор!– ухмыльнулся я, узнавая почерк конторы.

– Никто не говорил, что будет легко,– покачал головой то ли сержант, то ли капитан,– если ты согласишься, то вашим планам с Седым дают осуществиться. Нет, завтра сюда прибывает полк НКВД для усиления и охраны. И тогда…никаких шансов. Поверь мне…Ты не выйдешь отсюда никогда! Ни ты, ни Седой!

– Хорошо…Мы с Седым сбежим и что дальше? Германия находится черт знает где!– возмутился я, понимая, что Головко не шутит сейчас. Меня больше отсюда не выпустят, если я откажусь. Решение принято без меня, оно безусловно положительное, но по крайне мере я собирался поторговаться, дорого продав свою жизнь.

– Побег удастся при любом раскладе. Тут вам дается руководством полный выбор вариантов и действий. Можете хоть вообще Темлаг спалить к чертовой матери! Подавление бунта задержим на сколько сможем. Это будет фора. Дальше сами…Твоя задача вывести Седого в Польшу. Нам он неинтересен! Там ваши пути расходятся. Ты остаешься в Варшаве и ждешь нашего связного. Он выведет тебя на людей из абвера.

– И дальше что?

– Дальше?– улыбнулся Головко.– Дальше рассказываешь всю свою правдивую историю, опуская наш сегодняшний разговор, и служишь верой и правдой Германской непобедимой нации. Пока не придет момент, когда ты понадобишься свой стране.

Я замолчал. Решение, которое я принимал сейчас было определяющим и самым, пожалуй, важным в моей жизни. От него зависело жить мне или умереть. Возможно на долгие годы покинуть страну или сдохнуть в лагере на правах раба. Там меня никто не ждал…Здесь меня ничто не держало, кроме Валечки…

– Я согласен,– после долгого молчания выдавил я из себя,– но есть одно условие…

– Говори!

– Завтра Валю должны вызвать в командировку куда-нибудь…В Лугу например!– я вспомнил, что сын с матерью Валентины находится именно в этом городке под Ленинградом.– Ей не так тяжело будет пережить мою гибель, если она будет рядом со своим сыном.

– Мы так и хотели сделать,– кивнул Головко,– Мой тебе совет, устрой тут бойню, товарищ Клименко! Сожги этот лагерь дотла… Только тогда тебя не будут искать вместе с Седым и вы спокойно сможете уйти через границу.

Я кивнул.

– Спасите только Валю,– снова попросил я.

– Спасем, не сомневайся!– хлопнул меня по плечу Головко.– Даю слово!

Я кивнул, шагая в полутьму барака. Все еще не осознавший какое решение принял и как оно повлияет на мою жизнь. Головко долго смотрел мне в след, пока дотлевшая папироса не обожгла ему кожу на пальцах. Он дернулся, словно просыпаясь, ругнувшись, выбросил окурок в снег, притоптав его сапогом, и заторопился. До завтрашнего вечера ему надо было сделать еще очень много дел. На этом его миссия в ТемЛаге заканчивалась.

Через десять минут он тихо зашел в свою комнату. Свет был везде погашен. На столе собран поздний ужин, прикрытый полотенцем, чтоб не заветрил. Он еле заметно улыбнулся, глядя, как Валентина дремет на старом диване, укрытая накинутым на плечи пальто. Она чему-то улыбалась во сне, еле заметно шевеля губами. Такая нежная, красивая…

С трудом он поборол желание коснуться ее волос ладонью. Вышел в другую комнату и набрал знакомый номер наркомата. На том конце провода долго не брали. После десятка гудков в трубке послышался заспанный голос дежурного:

– Соедините меня с товарищем Ежовым!– приказал Головко. Пришлось ждать почти семь минут.

– Слушаю вас, товарищ Головко? Есть новости?

– Операция «Высшая мера» начата! Все идет по плану!

– Отлично, товарищ Головко! Вы несомненно будете представлены к государственной награде! Я лично поговорю с товарищем Сталиным о вашем награждении.

– Служу Советскому Союзу!– без особого энтузиазма проговорил в трубку Головко, слушая на том конце короткие гудки. Повернулся к дивану, где спала Валентина и понял, что свою самую главную награду в этой операции он уже получил.

ГЛАВА 26

Утро началось с жуткого похмелья. Коноваленко еле продрал глаза, ощущая всеми нервными клетками враз потяжелевшую, почти чугунную голову. Внутри горело все огнем и безумно тошнило. Каждый звук отзывался в мозгу барабанной дробью, а тут еще настырный телефон прямой связи с ГУЛАГ разрывался под рукой, словно издеваясь над состоянием Андрея.