Высшая мера

Услышав заветные цифры, которым в этом мире дано было знать немногим, связистка сменила гнев на милость. В трубке, что-то зашуршало, затрещало, а потом послышался абсолютно незаспанный голос всесильного наркома.

– Слушаю вас!

– Товарищ нарком, это ТемЛа, капитан Головко вас беспокоит…

– Говори, товарищ Головко,– недовольно пробурчал Ежов.

– По вашему делу тут целая романтическая история вырисовывается, как бы до стрельбы дело не дошло! Отелло просто какой-то…

– До стрельбы дело не доводи, но в курсе меня держи постоянно! В экстренном случае разрешаю использовать все методы воздействия на объекты.

Головко бросил печальный взгляд на лежавшую без сознания Валентину. Одеяло сползло, обнажив стройные ножкии, красивую фигуру и небольшую аккуратную грудь. Прекрасна была, чертовка, не зря через нее с ума посходили чекисты харьковского УНКВД.

– Баба-то тут при чем? Товарищ нарком, хотите наказать этих двух лоботрясов, наказывайте!– попросил Головко.– Она ж с ума тут сойдет…

– Бабы первопричина всего, капитан! А не тебе мне указывать, что делать и как, понял?– сорвался на визг Ежов на том конце провода.

– Да, но…

– Делай, что говорю! Или заменить кого-то в моем постановке хочешь?

– Никак нет,– обреченно выдохнул капитан.

– Вот и ладненько!– рассмеялся нарком.– А это троица осознает все, помучается, глядишь через месяца три и амнистируем их, куда поближе…Понял?

– Так точно…

В трубке раздались короткие гудки. Головко медленно положил телефон на место и посмотрел на Валентину, мучившуюся от жара. Игры с людьми ему никогда не нравились, но такая уж натура была у его наркома. Нет ничего приятнее повелевать судьбами, переставляя и меняя их на шахматной доске, словно пешки, по своему усмотрению. А что он? Он всего лишь солдат и обязан выполнять приказ. Со вздохом он поправил Валентине сползшее одеяло и попытался уснуть за столом, положив голову на скрещенные руки.

ГЛАВА 22

Когда я вернулся от Седого далеко за полночь, все в бараке уже давно спали. Отовсюду доносилось мирное сопение, и даже дежурный, поставленный следить за буржуйкой, нерадиво клевал носом, согревшись у огня. Аккуратно, чтобы никого не разбудить, я прошел к своим нарам. Качинский спал, повернувшись спиной к проходу, свернувшись калачиком, пытаясь согреться. Промозглый сквозняк во всю гулял по бараку и не помогала даже растопленная печь. Зябковато, но не смертельно. А вот отец Григорий не спал. Бессмысленным взглядом уставившись в потолок, он раздумывал над чем-то, не обратив на меня ровным счетом никакого внимания.

Его тоже можно было понять…Весь привычный мир нашего батюшки обрушился за несколько месяцев стараниями системы, которой я, увы, служил несколько лет. Весь уклад его жизни изменился, а отказ от веры вообще был сродни давно предсказанному апокалипсису. Его сломала, как это часто бывает какая-то мелочь…Как маленький камешек, упавший с горы, дает толчок для схода лавины, так и скотское отношения в лагере к людям, довершили начатое при аресте.

Говорить я с ним ни о чем не стал. Что я мог ему сказать? Что посоветовать человеку, потерявшему в один миг любимое занятия, свободу и семью? Крепись? Все будет хорошо? Сюда попадали люди без надежды на будущее, и отце Григорий, как никто это понимал, потому все мои слова были бы неискреннее, бесполезные. Десять лет слишком большой срок, немногие из этого барака доживут до его конца, немногие смогут выйти и наладить новую жизнь, начав с чистого листа. Все всё понимают…Это билет в один конец!

Ничего я ему не стал говорить. Молча запрыгнул на свой самый верхний ярус, чувствуя, как по спине пробежал ветерок. Перевернулся лицом к проходу, попробовав улечься поудобнее, раздумывая над предложением Седого.

Проблемы с ворами мне были ненужны, но и план побега, казался если совсем уж несбыточной мечтой, то по крайней мере почти что фантастикой. Наш Темлаг охранялся с особым тщанием, как раз из-за того, что наряду с политическими сидельцами, тут отбывали наказание, такие как Кислов, Седой, Семечка, Мотя…Те кто сел за реально опасные преступления. Помогать им сбежать, противоречило всем моим представлениям о справедливости. Я бы еще понял, если бы такое мне предложил Качинский, но урка…

Дверь тихо скрипнула. Кто-то зашел в барака. Я приоткрыл глаза, присматриваясь к вошедшему, и чуть не свалился вниз, узнав Кислого. Того самого Кислова, которого позавчера заперли в ШИЗО на месяц за нарушение режима, по сути моего личного врага.

Вор осмотрелся, привыкая к полумраку барака. Шагнул вперед, ища глазами среди несколько десятков немытых вонючих тел, своих подельников, с которыми сдружился на этапе. Вспоткнулся об что-то, загремев на всю вселенную.

– Гребаный икибастос!– закричал он, держась за лодыжку.

– Что случилось?

– Уже подъем?

– Щеголь пришел? – заворчали сидельцы, просыпаясь.

– Открутите ему башку…Чего шумим?

– Кислый! Кислый!– раздалось радостное восклицание из угла, где расположились урки.– Вот так на…Мы-то думали, что комиссары тебе путевку в санаторий до конца месяца выписали? А тут ты?

Кислов был явно не рад, что появился в бараке столь шумно. Негодующе пнул ведро, об которое и споткнулся, громко с матерком. Зажгли лампу. На него смотрели несколько десятков пар глаз, как на редкий экспонат в музее. Кто-то отвернулся сразу, кто-то недовольно поморщился, отец Григорий не отреагировал вообще никак, и только его дружки явно обрадовались его возвращению.

– Кислый с нами, теперь заживем…Тут порядки свои политические установили. Шестерок не заведи, работать ходи, ты-то порядок здесь наведешь…– проговорил один из них, похлопывая урку по плечу.

– Пожрать бы…– попросил Кислый.– да курева!

– Айн момент!– угодливо кивнул второй.

– Ну-ка пошукайте у кого что по нычкам осталось! Правильный пацан к нам в хату заглянул.

– Чифирнем?

– Было б в цвет…

На раскаленный металлический лист печки тут же установили кружку, высыпав туда почти половину заварки, залили водой, ожидая пока закипит. Дежурного прогнали спать, расположившись возле источника тепла своим полукругом. Околевший за время сидения в ШИЗО Кислов с наслаждением протянул к буржуйке руки и ноги, громко закашлялся, чувствуя, как по телу разливается горячая волна тепла.

– Чего со жратвой?– спросил вор, затягиваясь скрученной одним из подельников «козьей ножкой».

– Сейчас…– они были не готовы к возвращению своего главаря. Весь ужин смели, да еще отняли у Мишки-цыгана. Теперь жадно шарили глазами по бараку, ища где подхарчеваться.

– Эй, поп!– взгляд одного из Кисловских подручных упал на миску отца Григория, почти полную, чудом оставшуюся таковой, к которой он так и не притронулся с вечера.

Естественно батюшка ничего не ответил. Не до этих забот ему было сейчас! Ни до еды и до разборок из-за нее. Весь его привычный мир рушился. И только от правильного осмысления происходящих перемен, зависело то, переживет ли он эти перемены или останется погребенным под их обломками.

– Оглох что ли, дьячок!– один из Кисловских подручных лениво потянулся и шагнул в сторону наших нар, явно намериваясь отнять у батюшки еду. – Бог велел делиться, а хавчиком и подавно. Все равно не жрешь!

Кислов с любопытством наблюдал за движениями своей шестерки. Он-то в отличии Лома, так кажется звали этого молодца, глупым не был, и знал, что последует за такую экспроприацию, но будто бы намеренно шел на этот конфликт или, если быть точным, то не пытался его предотвратить.

– Давай сюда, общество пожрать желает,– потянулся он к полной миске с луковой похлебкой,

Он сам все за меня сделал. Мне оставалось только мгновенно захватить его за уши, по-детски оттопыренные и со всего маху дернуть за них вверх. Лом по инерции резко выпрямился и со всего маху шарахнулся о нижний край нар Качинского. Глухо ойкнув, он пошатнулся и сполз на земляной пол, держась двумя руками за ушибленный затылок.

– Ах ты, сука!– второй ринулся ему на помощь, но на доли секунды опоздал, я уже успел спрыгнуть с нар, приняв стойку, готовый к нападению.

– Ша, бродяги!– поднялся наконец-то Кислов, останавливая драку. Лениво так поднялся, как сытый кот, потирая голую грудь под грязной телогрейкой.– Сядь!– коротко приказал он своей шестерки, медленно и неуклонно приближаясь ко мне.– Что, Клименко, все такой же борзый? Никто пока крылья не обломал?– поморщился он, остановившись в паре метров от меня.– Ну ничего…Я вернулся! Твой страх вернулся! Ходи, сучонок, и оглядывайся!

– Что тут у нас?– голос Щеголева, неожиданно вошедшего в барака, разрезал наступившую тишину после вора, как пистолетный выстрел. Ожидающие продолжения конфликта сокамерники растеряно переглянулись между собой.

– Живи пока, тварь…– злобно прошипел мне Кислов, отходя от нар.

– Вижу!– радостно сообщил Щеголев, потирая руки.– Вижу, что исправляетесь, быдло нечесаное! До подъема уговоренного еще часа полтора, а вы уже все на ногах. Готовы, так сказать, к труду и обороне! Молодцы! Молодцы!– улыбнулся он, ехидно прищуриваясь.– А я сначала не поверил. Пупкарь ко мне прибегает, говорит, мол все уже на ногах, шум в бараке какой-то, может дерутся или режим, упаси Бог, нарушают! Нет, отвечаю я ему, они молодцы этакие спать не могут, все за производство волнуются, лес валить пораньше хотят пойти, затемно еще… Так, Клименко?– подошел он ко мне впритык, заглядывая прямо в глаза.– Молчишь? Правильно…Молчание – знак согласия! А посему…Строится, твари! Поведу вас в промку, раз вы спать не хотите.