Роман без героя

– Два ведра – много. Одного хватило бы…

– Я же сказал, для медицинской нужды».

Вставив полные ноги в валенки, на мороз выскочила Зинка.

– Березовых дров тащи, девка, – вслед ей крикнул командир. – От них нам жару больше.

Когда девушка вышла, сказал, вздохнув:

– Хотя ей там, за занавесью, Гришка мой и без березовых палок жару даёть… Стон стоить по полночи, доктор. Для меня невыносимый.

И он опять захохотал, меняя настроение.

– Слухай, товарищ военврач! – спустил он лохматую голову с нар. – У тебя, случаем, пилюлек… таких, этаких, для меня, старого, – он лукаво подмигнул, – не найдется в партизанской аптечке?

– Каких пилюлек? – сделав вид, что не понял, спросил я.

Петр Ефимович потянулся к задастой Таньке, подметавшей в землянке пол, достал рукой до её мягкого места и звонко шлепнул ладонью по мягкому месту.

– Да шоб и я Танюху порадовать мог… А то близок локоть, да не укусишь… Найдешь?

– Приготовлю, – пообещал я. – Должны улучшить эрекцию.

Он молодцевато спрыгнул с нар, стал искать валенки.

– Танька! Слыхала, шо доктор пообещал? Тащи тушёнку из ящику, да для сугрева души по пять капель.

Татьяна разогнулась, поставила веник в угол.

– Там тушенки – с гулькину письку, – сказала она. – Когда отец харчей ишшо привезеть?

И расхохоталась:

– Сдохнем тут с тобой, в обнимку опосля порошков доктора…

– Цыц, кобыла! А то живо на живодёрню поскачешь, – отрезвил солдатку командир.

Крутобедрая Танька достала уже открытую банку армейской тушенки, черные кургузые сухари и «гусыню», заткнутую бумажной пробкой, с остатками мутного «буракового» самогона.

– Отцу не наливай! – приказал командир. – Он на боевое задание идеть!

– А для сугреву?.. – жалобно заканючил Водяра. – Задание шибко опасное, смертельное, можно сказать, боевое задание… У зоринских куркулей хоботьев[47 - Хоботье – мякина (прим. Фоки Лукича).] в прошлый раз не выпросил. Говорять, вы там ховаетесь в лесу, пьёте, жрете да баб это самое, а нам страдать в холодных и голодных хатах… Мол, как начнете немца лупить, тогда поглядим, шо вам собрать к вашей обедне… Страсть, как харчи по селам нынче собирать!

– А ты винтовку у Тараса возьми! Пуганешь, коль продразверстку партизанскую откажутся исполнять… Пужанешь винтом-то, они и подобреют, – рассмеялся Карагодин.

– Не-а, – наливая себе в кружку, ответил Водяра. – С винтом, если немцы словят, сразу висеть мне на суку березовом… А так отбрешуся: мол, из Тыры я, вещи на харчи меняю. Нынче таких менял немало по дворам лазит.

Петр Ефимович спорить не стал:

– Хрен с тобой, сельповская крыса… – махнул он рукой. – С ружьем али без, но продуктов нам заготовь. Иначе я тебя на свой сук сам подвешу.

Водяра махнул с полкружки, неслышно захрустел сухарем – деликатно, не жадно, будто мышь под полом.

– Боевое задание будет выполнено, товарищ командир! Ты даже не сумлевайся… – посасывая сухарь, невнятно просюсюкал начпрод. – У самого брюхо к хребту подвело, мочи никакой моей нету.

Карагодин обулся, сел рядом со мной на лавку.

– А ты, доктор, пиши заявление в партию… Мол, так и так, хочу бить своих бывших земляков. До последнего патрона и куска хлеба. Ха-ха…

И командир смахнул набежавшую от смеха слезу.

Настроение его шло в гору. И это пугало меня как врача.

– А пока не приняли, будешь ИО.

– Кем? – не понял я сразу.

– Исполняющим обязанности начштаба.

– Спасибо за доверие, – сказал я без энтузиазма. И приготовился писать огрызком поданного мне химического карандаша заявление о приеме.

– Бумажки чистой нету… – развел руками командир. – В своем земляном медсанбате нацарапаешь… Выпей и закуси. Это дело грех не обмыть.

Я выпил налитую мне самогонку, закусил холодной тушенкой. Внутри стало теплее и уютнее.

– А насчет доверия, – положил мне на плечо тяжелую руку Петр Ефимович, – ты правильно поблагодарил. Доверяю я тебе, доктор… Тайна наша с тобой никуда не ушла, по чужим ушам не гуляет. Уважаю молчунов. В молчании – золото, а не в словах.

Он подмигнул мне:

– Позавтракал? А теперь пошел к людям. Уже как «в» начштаба. Скажи, что я приказал Климке Захарову и Кольке Разуваеву, ну, трактористу «Безбожника», сынку матроса нашего: пусть, взяв берданку, идут к большому дубу на развилке дороги. В боевое охранение.

Я с удовлетворением кивнул:

– Давно, Петр Ефимович, пора было дозоры выставить у дороги…

– Сам знаю! – перебил меня командир. – Пущай караулят нас со стороны Хлынинского леса. Немцы в Хлынино стоят, Водяра сказывал. Не так много германцев, но с нас, у кого на одну армейскую винтовку пять патронов да три охотничьих берданки, из которых и зайца не подстрелишь, будет за глаза. Повтори приказание.

– Клима Захарова и Николая Разуваева – направить на северную сторону базы, в дозор у дороги, – повторил я.

– Молодец, начштаба. Лихо офицерить у тебя получается. Белая кость…

Карагодин щедро плеснул себе в освободившуюся кружку, не переставая постреливать блестящими глазами на старшую дочь начпрода.

– И про пилюльки не забудь!… – напомнил он. – Ты, доктор, хорошо мои болячки лечишь… Награжу по-царски, коль усё получится ночью…

Я надел шапку, собираясь покинуть жарко протопленную командирскую землянку – от духоты и запахов нечистых тел нечем было дышать. Карагодин остановил:

– Передай, старшим дозора назначаю Климку. Пущай бердан у него будет. Но шобы не пальнул сдуру! Уж больно в бой с фрицами рвутся Захаровы. Прямо герои. А што они своей дурью могут расположение голодного и, почитай, безоружного отряда врагу выдать – это им в башку не приходит.