– Про почетные звания давай…
Ничего другого я от него и не ожидал.
– А если и ты получишь паразитское, – прости, но это твоя терминология, – звание, то когда это произойдет?
– Спроси у Гиппократа, – продолжая дремать, ответил доктор Шуля.
– А лучше, думаю, у Степана Григорьевича Карагодина…
– У него не спрашивай…
– Почему?
– Тебе не скажет.
– А Гиппократ?
– Тот расколется быстрее…
– Знаешь, Пашка, просыпайся и жарь картошку! Сейчас водку пит будем…
– Тебе нельзя, – все так же полусонно отвечал он.
– Когда нельзя, но очень хочется, тогда…
– Только мне можно.
Он встал с дивана, прошелся по комнате, делая какие-то движения, напоминающие разминку боксера.
– Фитнес? – спросил я.
– Фикус, – ответил Шулер, стреляя в меня хитроватым взглядом. – Где картошка? Моргушку пожалеть надобно. А то ты ее не жалеешь, денег вот совсем не приносишь…
– Не сыпь мне соль на рану.
– Хочешь, могу на хвост… Получу жалованье, займу тебе до пенсии.
– Не рассыпай соль! А то поругаемся…
– Не буду, не буду, – поднял он руки вверх. Язык враг наш…
Он принялся за картошку.
– Ты не красней, не красней…
Я заскрипел зубами:
– Не могу… У меня, может быть, эта… как её?
– Эрейтофобия[46 - Эрейтофобия – навязчивый страх: боязнь покраснеть перед собеседником.], – подсказал доктор.
– Хорош букетик…
Он ловко работал ножичком.
– Кстати, название романа уже придумал?
– Нет, – соврал я, боясь сглазить начатое.
– Думай, – посоветовал он. – Устраивайся сторожем и думай. В чутком сне сторожа приходят гениальные мысли…
– Спасибо за совет психиатра. – Проживем без сумасшествия.
– Нет, – серьезно покачал головой Павел Фокич. – Без сумасшедших в сумасшедшей жизни не получится.
– А если завтра по радио сообщат радостную весть, что доктору Павлу Фокичу Альтшуллеру присвоего почетное звание заслуженного?
Пашка отвтеил:
– Если услышишь, знай, что Пашка Альтшуллер скурвился… И что он, Как Павлик Морозов, сдал своего отца.
Хлопнула входная дверь – пришла Моргуша, разрумяненная морозцем. Моя дорогая женушка, румяный критик мой, сгибалась под тяжестью сумки.
– Кирпичи? – поинтересовался Пашка.
– А что еще на три сотни купишь? – улыбнулась Маруся, опуская на пол тяжелую сумку. – Только на два кирпича и хватило литературного заработка.
Сумка быстро опустела, в комнате стало светлее. И снова захотелось жить и писать. И простить Пашку за его язык-бритву. И целовать старую женщину, которую я люблю больше своей никчемной жизни.
– Картошку пожарили?
– Так точно.
– Кормилица ты наша! – всплеснул Паша руками, когда на стол лег непритязательный «продуктовый набор».. – Благодетельница… Дай Бог тебе, девушка, жениха богатого, а не нищего литератора.
Моргуша вдруг часто-часто заморгала глазами, готовая вот-вот заплакать. Но почему-то раздумала.
– Ну, старые, что дети малые, ей Богу!
…Первый тост она неожиданно для меня подняла за будущий роман.
– Так денег за него все одно не заплатят… Крупными неприятностями расплатятся, как всегда.
– Какой мерой мерите, такой и вам отмерено будет… – не очень понятно возразила Маруся.
Пашка поцокал языком и похвалил:
– В таких случаях французы говорят “raison detre”, что в переводе означает «смысл жизни».