Поиграем в ладушки?

– К чему это ты? – удивленно встрепенулся хранитель времени.

– Мне показалось, ты затеял состязание в пословицах, вместо того, чтобы спасать чьи-то жизни и мир королевства! – отчаянно отрубил Рыцарь Молний. – Продолжим? Вот, например: «Знать, что нужно сделать и не делать этого – худшая трусость!» Еще? Ведь ты, как я понял, никуда не торопишься?!

Шутник набрал воздуха в грудь и уже подыскивал слова пообиднее, как вдруг понял, что не слышит цоканья башмаков по булыжнику. Он обернулся. Старик-часы стоял посреди мостовой – высокий и прямой.

– Подойди, – тихо, но властно произнес он. Ночной Шутник подошел вплотную к старику и посмотрел на него исподлобья.

– Я не раз видел твои проделки и всегда гадал – кому не спится в Почти Волшебном Королевстве? Иногда мне даже казалось, что я застукал тебя, как это было в истории с похищением королевского слона. Но ты всегда ускользал, а я не мог понять – зачем тебе все это нужно? Теперь я вижу. Тебя толкает вперед горячее сердце. Помыслы твои чисты, иначе Меч Молний не признал бы в тебе своего господина… Открой свое лицо, Рыцарь. Я хочу знать, по чьей просьбе я нарушу закон, незыблемый от сотворения мира.

Ночной Шутник медленно поднял голову и несколько мгновений смотрел в чистые голубые глаза старца. Потом он резким движением откинул капюшон толстовки…

Снова Ладушка

Раскат грома разбудил Ладушку. Она вздрогнула, села в кровати и некоторое время с досадой крутила головой, отыскивая в темных углах комнаты хранителя времени и Ночного Шутника. Но они остались по ту строну яви. Ладушка так и не успела узнать, кто скрывался под капюшоном. Из-за этого с самого утра хотелось плакать. Хотя плакать хотелось еще с вечера.

Дело в том, что вечером тетушка вновь припомнила историю с бегемотом, которая почему-то никак не давала ей покоя. Казалось, Ольге доставляет особое удовольствие напоминать племяннице о том глупом положении, в котором она оказалась, и вгонять Ладушку в краску.

– Доклад готовишь? – поинтересовалась она, заглянув вечером в комнату. – Ну-ну! Когда-то и поучиться надо. Не все же по этажам за клоунами и бегемотами бегать!

Обычно Ладушка прятала глаза и не реагировала на подобные шпильки. Но тут неожиданно для себя, она не сдержалась.

– Да, бегала! – сказала она с вызовом. – За клоуном и за бегемотом! И еще побегу, если внутренний голос меня позовет!

Тётёля опешила от такого отпора и в душе даже похвалила Ладушку. Ей казалось, что племянница уж очень скромна и совершенно не умеет постоять за себя. Но сдавать позиции без боя было не в правилах Ольги.

– Но-но! Ты к своему внутреннему голосу поосторожнее прислушивайся. Он снаружи-то никогда не был! – резковато заявила она. – Ты лучше умных людей побольше слушай!

– А я и слушаю! – почти крикнула Ладушка. – Например, папу! Это он! Он приехал ко мне, и я должна его найти!

– На порог не пущу! – вдруг закипела Ольга. Ладушка уронила на стол ручку, которой записывала в тетрадь краткую историю приключений микенского царя Агамемнона.

– И даже не смотри на меня! – еще повысила голос Тётёля. – Ты что, не понимаешь, что он тебя предал? Он же бросил тебя! Бросил, понимаешь? Поменял на лучшую жизнь!

– Это неправда… – тихо сказала Ладушка. – Он меня любит…

– Конечно! – язвительно кивнула Ольга. – Любит! Сколько лет уже носа не казал! А тут, поди, понял, что старость подкралась, и решил грехи замолить. Не выйдет! Я свое слово сказала – даже на порог не пущу! И тебя вместе с ним!

– Так не… – Ладушка хотела воскликнуть, что так не бывает. Не бывает, чтобы два человека, дорогие ее сердцу, вдруг оказывались врагами. Чтобы вставал вот такой выбор: встретиться с отцом или сохранить право переступать порог теткиного дома. Но слов не было. Не было мыслей, куда идти, к кому обратиться за помощью. Но не было и сомнений в том, как поступить…

– Я пойду… – тихо сказала она, потупив глаза, и поднялась из-за стола.

– Куда ты пойдешь, дурочка… – неожиданно тихо и почти ласково сказала Ольга. – Там, на улице – жизнь. Она – зубастая… Она и не такие оладушки проглатывала – не поперхнулась…

– Но это моя жизнь, и я хочу ее прожить сама! – дрожащими губами прошептала девушка.

– Эх, если б ты жила… А ты ж пока еще в «ладушки» играешь. С бегемотами…

Тетка ушла. А Ладушка сидела за столом и не замечала, как крупные капли падают со щек на тетрадь и оставляют в ней мокрые пятна.

Как же так? Почему это она играет в «ладушки»? Если это не самая настоящая жизнь, то что? Но самое обидное даже не в «ладушках». Почему она сказала «бросил»? Ведь папа всегда был рядом, даже тогда, когда его рядом не было! Он знал, отчего индейцы при ходьбе ставят ноги носками внутрь, и делал самые звонкие свистульки из стручков акации. Его сильные руки могли подбросить ее выше забора, и в то же самое время были мягче всего на свете, когда баюкали ее по вечерам.

Как мог папа – самый умный, самый добрый и справедливый – предать?! Бросить?! Поменять на лучшую долю? Нет, это неправда! Неправда!!!

Ладушка уснула в слезах и, проснувшись, поначалу подумала, что вчерашний разговор – это лишь часть дурного сна, в котором Ночной Шутник не смог спасти друзей и королевство. Но сон затягивался дымкой и уплывал в небытие, а теткины слова, ее голос и рассерженное выражение лица оставались.

По дороге в Университет Ладушка была так рассеяна, что несколько раз наступала в лужи и промочила ноги. В троллейбусе она задумалась настолько, что едва не пропустила Вещий светофор. О том, что надо задержать дыхание и задать дорожному оракулу вопрос, она вспомнила лишь в нескольких метрах от нужного перекрестка.

– Светофорчик! Пусть она ошибается, он хороший, а я нашла Самуса и Мотебудан! – второпях протараторила про себя Ладушка и глубоко вдохнула. Троллейбус ехал быстро и должен был на полном ходу проскочить перекресток. Девушка уже начала внутренне ликовать: что же еще, как не благое предсказание светофора, способно успокоить душу, погасить ссору и размести в пыль все обидные фразы тетушки об отце?!

Но неожиданно водитель троллейбуса ударил по тормозам и остановился у самого светофора. Потянулись долгие секунды. Вот уж в ушах застучали кровяные молоточки. Ладушка покраснела и надула щеки. Троллейбус не трогался с места. Наконец, девушка сдалась и выдохнула. Светофор тут же погасил красный глаз, и троллейбус доехал до остановки.

Это было плохое знамение. Хуже, чем черная кошка, разбивающая зеркало пустым ведром…

В парке Ладушка уселась на дирижерскую скамейку, но красивой музыки так и не услышала – будто кто-то зло пошутил над оркестрантами, напрочь расстроив их инструменты и спутав ноты на пюпитрах.

И все-таки первым по аллее прошагал Старик-часы. Он никогда не опаздывал и не подводил! Но проходя мимо Ладушки, старик взглянул на нее так, что она невольно втянула голову в плечи. В этом коротком взгляде девушка прочла и мудрость, и неясную тоску, и намек на общую тайну. Ей вдруг показалось, что старик только что вышел из ее сна, на минутку завернул домой, чтобы переодеться, и вышел встречать ее в парк. Ладушкой овладело желание броситься вслед за ним и спросить – кого же увидел старик под капюшоном черной толстовки? Борясь с этим порывом, она совершено прослушала мелодию, которую наиграл бегун на разноцветных клавишах тротуарной плитки.

Потом, нарушая весь порядок, мимо промчался один из серых – тот самый деловой юноша в золотистых очках. Свой непослушный вихор у челки он, наконец, приклеил к голове каким-то липким снадобьем. В довершение ко всему, под мышкой он нес толстый, скучный, явно набитый чем-то очень бумажным, портфель. Но Ладушка почти не обратила на прохожего внимания. Просто краем сознания отметила некоторые нарушения в заведенном укладе.

– Холодно! – неожиданно подумала Ладушка и зябко поежилась. Никогда раньше она не позволяла себе отвлекаться на подобные мысли во время утреннего концерта.

Меж тем, осень перестраивала городской оркестр на свой лад. Уже не трелью, а дробью прозвучали шаги гимнастки. Она семенила по аллее, чуть ссутулившись и пряча свой красный носик в воротник плаща.

Затем прошагала важно толстая девочка, на ходу жуя бутерброд. Она была флегматична и краснощека. Но и ее шаги звучали иначе – шуршаще. Девочка лениво загребала носками сапожек опавшую листву.

На какое-то время аллея опустела и замолчала. Сваи под новый дом уже заколотили – умолк утренний колокол стройки. А птицы, конечно, щебечут теперь в других краях, куда не добираются заморозки… Только ветер шумит в кронах деревьев, но кудрявая шевелюра их стала редкой – сквозь нее все отчетливее просвечивает серое небо.

Ладушка подумала и достала из сумки блокнот, на задней странице которого было записано стихотворение. Она прочла последние строки:

– Я исходила все дороги,

Везде ходила, тут и там,

Но к этим яблочным садам

Не доберусь я – видят Боги!

Девушка прислушалась. Но парк сегодня был скучен и молчалив. Он напоминал забытую на мольберте акварель, с которой ночной ливень смыл все краски.

«А, может быть, это и есть конец истории?» – вдруг подумала Ладушка. «Наверное, конец…» – согласилась она сама с собою и даже не расстроилась тому, что Душа из стихотворения так просто отказалась от борьбы.

Она перевернула блокнот, открыла его с другой стороны и прочла свои записи:

«Версия № 17.

Mote (англ.) – сучок, пылинка, соринка, пятнышко.

Будан – астраханская калмыцкая похлебка, уха с мучной подболткой. Возможно, «Mote-Будан» – это какая-то не очень качественная еда. Английский корень может указывать на то, что эта небрежно приготовленная пища подается в заведении с иностранным названием. Например, в киосках сетей быстрого питания».