Призма Сердца

Девушка бежала с этим всеобъемлющим чувством справедливости, глядя на залитое звёздами ночное небо и ощущая всем телом потоки воздуха, которые ласкали её лицо и тело, и не было даже намёка на скорбь или боль о потере Арчибальда, нет. Но была радость, которая питала всё существо влюблённой девушки, и, пожалуй, этот последний дар её любимого был намного дороже всего, что было до этого. И заключался он в знании, которое позволило вспомнить, что смерть не страшна, но страшна жизнь, отрицающая её и боящаяся её во всех проявлениях, ведь именно страх ведет варваров и всех им подобных к чудовищным преступлениям против жизни. Это простая неспособность объять жизнь во всех её проявлениях. Глупо было бы сказать, что Арчибальд, сейчас приняв без остатка своё растворение в пустоте, стал частью её мира. Не стал, как и никогда не обретет своё рождение ни завтра, ни через миллион лет. Так чему радовалась девушка, только что потерявшая своего самого близкого человека? Это знание, подобно лепесткам цветка, также открывалось во всей красе внутри её существа – всё потому, что Арчибальда и не существовало вовсе. Не в плане человека или физического объекта, но как какой-то отдельной сущности, потому что нет ничего отдельного ни в этом, ни в любом другом мире. Всё было проявлением одной воли, которая рождала все видимые, мыслимые и немыслимые формы, которые остались лишь вспыхивающими и угасающими звёздами в бескрайнем космосе духа, играющим музыку радости и свободы, сопровождая праздник освобождения одного скованного существа на абсолютном уровне, свободой других на более приземлённых ступенях. И несмотря на это, колесо судьбы пришло в движение, заставив трепетать каждый атом вокруг несущихся по плоскогорью всадников, которые превратились в единую стрелу в потоке пространства–времени, разрезающие её, рвущие на куски, чтобы возвестить миру о давно забытом им первозданном чуде единства.

Скрежещущая и стонущая вселенная разорвалась, подобно девственной плеве, впустившая в себя знание, осеменившее её и давшее рождение совершенно новому, тому, чьё имя ещё предстояло произнести.

– Неплохо, да? – разбудил девушку голос, мягко опуская её дрожащее от оргазма тело на мягкие подушки из россыпи вселенных.

– Ммм, – невнятно пробормотала девушка.

– Я пока оставлю тебя на время, хорошо? – с этими словами Бог поднялся и растворился в вечности, позволил своей Богине на короткий миг вновь погрузиться в иллюзию порождаемых миров и доиграть выбранную ей партию своего внутреннего освобождения до самого конца.

Погружаясь вглубь себя, ощущения мягкости бесконечности сменились жесткими и стягивающими всё тело путами пространства-времени, в которых короткий крик рождения ознаменовал переход в новое тело и обретение духом новой, отдельной от общего потока сознания самости.

– Гхааа! – выдохнул Харт, глядя на дрожащие контуры комнаты, его окружавшей, которые то и дело собирались в геометрические фигуры, тут же распадающиеся на те самые предметы, которые он мог бы назвать миром, таким, каким он его знал. Тут не было разницы между живым и неживым, поэтому и мужчина, вставший со своего места и подошедший к Стивену, тоже был неотделимой частью этого огромного конгломерата.

– Ну, что, Стиви? – ласково спросил.

– Зачем он спрашивает, если и сам всё знает? – подумал Харт, но вместо этого его губы чеканили совершенно иной смысл, – в Империи не должен распространиться этот экстракт из страны Утконоса.

– В правильном направлении мыслишь, – улыбнулся человек, – и почему же?

– Наши продажи синтетических стимуляторов упадут как полностью бесполезная и дорогая продукция, – продолжал чеканить Харт, внутренний свидетель которого загибался от хохота, – продукция?! Да, о чём он, чёрт подери, говорит и зачем? Хотя… – он задумался на долю момента, – это может оказаться весьма увлекательным! Посмотрим-ка…

– Теперь видишь, какую ещё опасность и потенциал хранит в себе культура этих непокорных племен?

– Я понимаю, сэр. Мы должны сделать так, чтобы их традиции были забыты навеки.

– Ну уж не навеки, – рассмеялся человек, – но до тех пор, пока мы не выкачаем всё из их земель и пока не уйдём на заслуженную пенсию, мой мальчик, им и продохнуть нельзя будет, чтобы не вспомнили о своей свободе.

– Я вас понял, сэр, – одарил собеседника холодной улыбкой Харт.

– Тем более, начало конфликта послужит отличным пиаром твоей персоны, и я уверен, направляя умы подданных в нужном направлении, они примут тебя как бесстрашного командующего, сражающегося за свободу и за жизни этих плебеев.

– Нужно только действовать очень осторожно, иначе…

– Что иначе? – рассмеялся человек, – в данном случае всё это будет так нарочито небрежно сделано, что всё происходящее будет казаться неизбежностью, а не спецоперацией. Эх, Стиви, тебе ещё многому предстоит научиться, в том числе как правильно отвлекать внимание. Но, тем не менее, считай, что проверку ты прошёл, – человек протянул руку, – поздравляю с получением титула Императора, мой господин.

Агент, тут же быстро подбежав, развязал кожаные ремни, которыми, оказывается, Харт был до сих пор связан.

– Спасибо, сэр, большая честь для меня.

– Не сомневаюсь, ну а теперь начнём.

– Что именно, сэр?

– Войну.

139. Харт вынырнул с игральной доски на место игрока и радостно изошёл смехом: «Слышала, Гелла? Насколько всё просто».

Девушка, улыбнувшись, кивнула. – Меня, тем не менее, – улыбнувшись, заметила она, – больше заинтересовало то, что ты видел во время своей минутной отключки. Почему ты не рассказал об этом ему?

– Тут всё более чем очевидно, – подмигнул Харт, – он и так уже знал обо всём.

– Похоже, что наши встречи не прошли для тебя даром, – улыбнулась Гелла.

– Не сомневаюсь, – игриво улыбнулся Харт, чувствуя, как тело его трансформируется вместе с сидящей напротив Геллой. Девушка стала превращаться в густой фиолетовый туман, который разрезали фиолетовые символы, существовавшие ещё до самого понятия времени и языка, который мог бы это самое время описать. Вместе с этой тёмной массой она начала святиться ореолом тысячи солнц, который невероятно возбуждал существо Харта.

– Я знала, что это ещё не конец, – улыбнулась святая дева вырисовывающейся напротив из тьмы фигуре алхимика.

– Конечно, нет, – улыбнулся Арчибальд, – однако, я все же не хочу, чтобы мы сейчас были привязаны к нашим образам, пусть они и являются хорошими проводниками.

– Согласна, – улыбнулась дева, прикрыв свои глаза. Одновременно с этим игровая доска между ними расширилась с небольшого столика до размеров самого космоса, обнажив свою истинную природу двум сущностям, которые безбрежно дрейфовали посреди миллиардов лет эволюции. Одновременно с этим появилась танцующая фигура длинноухого существа, которая, исполняя одновременно тысячи танцев, грациозно рисовало знак бесконечности, кружа вокруг девы и Арчибальда. Пришелец пел тысячью языков, создавая самую прекрасную музыку во вселенной, мелодию, которая и рождала мир, давала ему проявить себя, чтобы могла возникнуть шахматная игра бесконечности, в которую Гелла и Харт были погружены с головой. Тем не менее, взяв небольшой антракт, оба игрока уже наблюдали, как в «реальном мире» вне их систем уже вспыхивают тысячи огней вокруг, обдающие универсум жаром познания и открытий, жаждущие, чтобы вневременная амнезия наконец отступила, и можно было посмотреть на всё мироздание с совершенно иной точки зрения.

Горящий знак бесконечности, раскалившись до предела, стал таять, распадаясь на тысячи вибрирующих информационных паттернов, которые формировали ячейки, из которых рождались тысячи потенций всевозможных миров, образуя два огромных крыла космической богини, раскрывшей по огромному всевидящему оку на обоих своих бесконечно прекрасных крыльях. Маленькое существо, тем временем оставляя за собой постепенно испаряющийся шлейф своего собственного силуэта и напевая песнь рождения и смерти, медленно втягивалось в светоносное тельце богини, превращая его в чёрную дыру, принявшую форму гигантской матки, из которой готова была принять весь универсум, который однажды появился из неё же. Это была смерть – та самая финальная точка, аккорд развития и цель существования всей жизни.

– Мама? – удивлённо обратилась Гелла, глядя на слегка улыбающееся и раскрасневшееся лицо своей матери.

Та медленно опустилась на колени прямо перед девочкой и, не говоря ни слова, обняла свою дочку. Гелла тут же поняла, что мама не улыбалась, а почему-то навзрыд плакала, обнимая всё крепче своё маленькое спасение.

– Мама, – более настойчиво повторила Гелла, положив руку ей на спину, – что случилось?

– Папа – он… он нездоров, – через некоторое время оторвавшись и глядя на Геллу красными глазами, пролепетала мама, – но мы… мы справимся обязательно, обязательно справимся, вот увидишь, мы будем всегда вместе, втроем: ты, я и …

Когда железная крышка захлопнулась, Гелла услышала глухой рёв мамы, которая всё-таки не смогла сдержать себя и продолжала рыдать на плече у своей матери, которая обнимала её.

Кто-то из приглашенных так же всхлипывал, однако большая часть продолжала хранить гробовое молчание, пока языки пламени пожирали тело отца Геллы.

Кое-кто шептался о том, как это «должно быть тяжело» для девочки – пережить потерю отца в столь юном возрасте, и что это невероятный шок для неё, ведь она за всё время церемонии не проронила ни слезинки. Иные же шептались о том, что она всё-таки не родная и возможно ещё не успела привыкнуть, слух у девочки был развит достаточно хорошо, и её мозг ловил все эти сигналы, поступавшие от окружающих её людей. Тем не менее, несмотря на эти более чем интересные теории, истина всё же оказалась несколько иной.

– Гелла, – раздался голос подошедшего к ней отца, – как дела?

Голограмма ожившей сцены из прошлого вспыхнула поверх крематория, где находилась девочка, и она улыбнулась своему отцу: «Привет, Фрэнк».

– Ха! Ты же знаешь, что я всегда немного обижаюсь, когда ты меня так зовёшь.

– Ну, хорошо, Фрэнки? – пожала плечами девочка.

– А вот это уже лучше, – расхохотался писатель, – что, напугала тебя немножко мамка? Да? – сразу перешёл к делу отец.

– Даже не знаю, – покачала головой девочка, чувствуя, как дрожат её кулачки. Она всё прекрасно понимала – раз уж её мама, самая взвешенная и мудрая женщина в мире, как думала Гелла, находилась в таком состоянии, то дела действительно плохо, что ни говори.

– Вижу, что так и есть, – мягко взял её за ручки Фрэнк, присев на корточки напротив неё. Гелла смотрела прямо на его лицо и почувствовала, как слёзы предательски наворачиваются на её глаза. Это был её долг – сдержаться перед мамой, поддержать её, но ещё больше она была обязана оказать поддержку отцу, и вот она просто не могла ничего поделать с собой.

Отец сурово посмотрел на неё и мрачно закрыл глаза.

– Если и он сейчас заревёт – пронеслось у неё в голове, – то я просто провалюсь сквозь землю, как… Как я смогу это пережить? И…

Вместо того чтобы пустить скупую мужскую слезу, её отец задрал голову и громко рассмеялся.

Ошарашенная Гелла тут же забыла и про зарывшуюся в подушки в спальне маму, и про свои собственные слёзы, остался лишь момент оглушительной тишины, который разрезал громогласный смех Фрэнка.