Красная пыль

– Черт, черт, черт! – стыдливо зачастила покрасневшая Тихушница и начала медленно сползать в синюю воду.

Лео со смешком придержал ее теплой ладонью за подбородок, чтоб не смела повторно топиться в его присутствии, и снова зашептал ей в пылающее ухо:

– Ты плакала и липла ко мне одновременно. Я попробовал на вкус каждую слезинку на твоем лице, губах… опять же поел немного твоих волос в процессе – ты была ужасно забавной растрепой. Потом кое-как утыркал тебя спать, а сам пошел прогуляться… э-э-э, ветерок был в самый раз, остужающий. А ты – фарфоровая, да. Хрупкая. Как-то я случайно смахнул со стола у нас в гостиной тонкую белую статуэтку – девушку с кувшином. Бедолага, превратилась в кучу осколков, аж брызнула в разные стороны. Мне показалось это неправильным. Я собирал эти кусочки и острые щепочки два дня, а после склеивал фигурку обратно еще две недели, по крупинкам.

– Упря-а-амый… – едва слышно протянула Уна и медленно потерлась о его губы щекой и виском. – Не сдался, значит.

– Даже не подумал, – хмыкнул Лео и поделился опытом. – Знаешь, тяжелее всего было сложить осколки внутреннего пазла – все одинаково матовые, непонятные, плотные. С внешними повреждениями было просто. Маленькая ручка – сюда ее, часть плеча – все ясно, кучерявая прическа – отлично; кувшин – элементарно, а вот внутри – загадочное сборище разрозненных деталек без каких-либо опознавательных знаков, но я справился.

– Думаешь, и со мной так получится? – приподняла бровь Уна.

– Непременно, фарфоровая девочка, – Лео щекотно дунул ей в шею и велел. – Вылезай! Уже сморщилась вся, как лягушка, – он добыл из шкафа чистый халат и развернул. – И даже не вздумай сушить штаны на себе, снимай! Подсматривать не буду. Исключительно смотреть. Любоваться.

Уна закатила глаза, с кряхтением зашевелилась, сверкая над водой белыми коленками, со шлепком выбросила мокрую тряпочку за борт, размотала волосы, прикрывшись ими, и решительно встала. Ванна с шумом, почти мгновенно, слила воду. Лео быстро укутал смущенную девушку в халат, легко подхватил на руки, унес в комнату, усадил ее на диван и устроился рядом, привалившись плечом.

Уна свернула волосы улиткой, нахохлилась и вздохнула обреченно, покосившись на Экгера:

– Приставать будешь?

Лео хмыкнул:

– Что, уже приготовилась потерпеть? Не-е-ет, дорогуша, – он вытянул ноги и чинно сложил руки на животе, разглагольствуя. – Мы с тобой уже выяснили, что я эстет. Кажется, еще и долбанный, насколько я помню твои пылкие речи в начале знакомства. Так вот. Люблю сложную работу, помнишь? А потому хочу, чтобы ты сама проявила инициативу. Нет. Я доведу тебя до белого каления. Будешь одежду на мне рвать, рычать и требовать допуска к телу. Моему, соответственно, высокобеложопому. И таким образом изложенную тобой… э-э-э, вакансию, я возможно… возмо-о-ожно рассмотрю, но не точно, нет. Возможно. Я редкий кадр, знаешь ли.

Уна перестала таращиться на него, заторможено отвела взгляд в сторону, подозрительно крякнула, задышала, пытаясь сдержаться, но все равно расхохоталась в голос— хрипловато, временами утробно, зажимая себе рот ладонью, заливисто, звонко, почти до слез. Затем она резко затихла и снова уставилась на молодого Экгера.

– Все? Повеселилась? – иронично поинтересовался тот и встал, перечисляя. – Так, сейчас будем ужинать, – Уна продолжила молча смотреть на него. – Потом мне надо еще проверить стыки швов у Красного, – Уна не отводила от него внимательного, странного взгляда. – Да, и у себя на боку накладку тоже пора убрать.

Уна уже исподлобья сверлила его серо-голубыми глазищами, не издавая ни звука. Техник озадаченно почесал маковку и спросил:

– Я опять что-то упустил, да?

– Да, – ответить у Тихушницы получилось негромко, вкрадчиво. – Не предоставил… резюме.

Лео почти упал рядом с ней, схватил в охапку, подтягивая к себе на колени, сильно обнимая. Он почти убедил себя в том, что от одного поцелуя ничего не произошло бы, все и вся остались бы прежними – просто касание ее теплых губ в крошечных веснушках, всего одно, и… и в ту же секунду понял, что был неправ и ужасно самоуверен, как всегда. Целовать ее до этого момента было просто, а сейчас получилось обжигающе, почти болезненно, с очень острым пониманием того, что эта рыжая девушка, временами очень тихая, а временами взрывная, подходила ему. Очень подходила. Отчетливо, сильно, пугающе подходила.

До белого каления.

Уна оттолкнула его, задышала горячо, подскочила и в момент, совершенно забывшись, уселась на него верхом. Стиснувший ее Лео с рычанием приложился к выгнутой навстречу красивой шее, иногда замирая, словно выслушивая языком бешеную пульсацию голубых жилок на белом горле, оставляя следы – будущие синяки, которых Уне хотелось еще, больше. Дыхание ей удалось перевести только со стоном.

Казалось, что вокруг снова забурлила синяя вода, поднялась медленно, затопила, вскипела, поддразнивая…

Одежда. В такую воду нельзя было в одежде. Одежда сводила с ума, бесила попадающими под руки толстыми складками и плотными швами.

Уна остервенело дернула тонкие магнитные застежки на груди у Лео, с шипением сдирая с него верх комбеза, так, будто эта грубая роба испортила ей всю жизнь, сильно укусила его над ключицей, потерлась о широкое плечо щекой, шеей – у него была изумительно гладкая, молодая кожа. Горячая спина, сильная, рельефная, твердая, подрагивающая под ее ладонями. Халат поехал у нее с плеч куда-то вниз, а потом и вовсе с шорохом свалился с дивана, комбез полетел туда же.

Они оба совсем потерялись во времени и почти – в пространстве, осознавая только, как близки сейчас друг к другу, жадно целуя, трогая, прижимаясь. Уна вдруг снова ощутила эти ласковые прикосновения к спине – лишь кончиками пальцев, заскулив, прогнулась под ними, требуя, умоляя:

– Не отпускай меня… Не отпускай, прошу!

Лео быстро поцеловал ее, запутавшись одной рукой в волосах на рыжей макушке, другой обхватил, прижал к себе и зашептал:

– Одно слово – «нет»… одно слово, и я остановлюсь, ты слышишь?

– Да, «нет», слышу… да, да!

Почти потерянное пространство вокруг плавно качнулось и замерло. Уна выдохнула, закрыла глаза и повторила это движение еще раз, и еще, еще… уже не останавливаясь, только ускоряясь, почти с изумлением узнавая те искорки внутри, которые ей удавалось ощутить до этого лишь наедине с самой собой.

Эти обычно очень мягкие искорки вели себя теперь необычно, запальчиво, нагло, вдруг сделавшись совсем острыми, словно злыми. И все прикосновения любимого, его нежность, его запах стали жизненно необходимыми сейчас, в это мгновение. Они были жестоко, нещадно нужны – до трясущихся поджилок, до белых мух перед глазами, до горячо сжимающей изнутри истомы, раскрывшейся вдруг резко и так восхитительно сладко, что Уна прогнулась назад почти с криком, с всхлипами, с тяжелыми стонами…

Лео придержал ее под спину и затылок, притянул к себе, стискивая очень крепко и отпуская, нежно трогая. Ракуна, порывисто вздыхая, положила голову ему на плечо. Рыжая шелковая копна игриво защекотала Иллеону руку, бок и грудь.

– Все-о-о, детка, все-о-о… ты попалась, – усмехнулся он и продолжил шепотом. – Ты теперь моя. Не отпущу, не отдам, не вывернешься, что хочешь делай, – его утешающее мурлыканье помогло, все сразу стало как-то проще и легче.

Уна подняла голову и уставилась на него сердито, пробормотав:

– Что… что это такое было?

– Ну-у-у… – пожал плечами Лео и улыбнулся ей – синие глаза его сияли. – Просто еще один способ признаться в любви.

Уна смогла только кивнуть в ответ, плененная его взглядом. На нее никто и никогда не смотрел так, как он в это мгновение. Словно она была всем – самой жизнью. Когда стало возможным забыть это извечное: «Хватит! Не ной! Борись!» – а только жадно запоминать этот особенный взгляд, после которого уже никогда не нужно будет что-либо себе доказывать, уговаривать, чувствуя, как холодные сквозняки гуляют по душевным пустотам с сипящими стонами. Не будет больше никаких сквозняков, только этот синий взгляд в памяти, бодренько прогнавший всю боль и страхи.

«Я люблю тебя…» – несколько слов друг другу шепотом, возня, тихий смех, шорохи, совместное почти падение на пол, снова смех, сдвинутые диваны, заваленные толстыми одеялами; неспешные поцелуи, болтовня… и жалобное попискивание Лео – радужная меднакладка основательно прилипла к его коже, ни в какую не желая сниматься:

– Ай! Больно! Волосики, у меня там волосики! Тоненькие такие…

– Терпи, говорю! Ты храбрый -гер или сбоку бантик?! Давай, на счет «три»! Ра-а-аз, два-а-а… четы-ы-ре…

– Издеваешься, блин?!

– Пять!

Рывком содранная накладка спланировала на пол.

* * *

Сверхбыстрый сонно замер, проводя затребованную Техником тщательную, внутреннюю диагностику всех узлов и систем. Экран периодически негромко позвякивал новыми отчетными сообщениями.

Лео задумчиво покачался в капитанском кресле, рассмотрел лежащие на панели ярко-красные листочки, добытые из черного зонда, и вздохнул. Из коридора в командный прошмыгнула Уна в своем неизменном одеяле, наклонилась, положив подбородок Лео на плечо, и тоже начала рассматривать и вздыхать. Потом аккуратно примостилась к Лео на колени и насупилась. Он улыбнулся:

– Ага-а-а, похоже, ты знаешь к кому мы можем обратиться с… кто может знать…

– Догадываюсь, – призналась Тихушница. – Листики, цветочки, травки. Лаура. Большую часть года она кочует по планете, выискивая самые ценные и редкие растения. Травница, медик.

Лео прищурился, уточняя:

– Госпожа Орингер? Она представляет угрозу?

– Я не уверена, – ответила Уна, но к его широкому плечу все же прислонилась, будто спрятавшись. – Да, скорее всего. Иногда она так смотрела на меня… не знаю. Не могу описать.