Тегеран-82. Побег

– Да упаси Бог! Нет уж, пусть лучше разводятся, да поскорее! Мне только лучше!

Я вытаращилась на нее в молчаливом изумлении.

– А что тут такого?! – спросила Марта с вызовом. – Чем в постоянных скандалах жить, лучше разойтись, и дело с концом! Мне-то к чему их ежедневные крики? И все это позорище – партком, профком, товарищеский суд… Надо мной в школе смеются! – неожиданно призналась она.

– А причем тут партком? – не поняла я.

– Ну ты как с луны свалилась, ей-богу! – усмехнулась моя подруга. – Партком – он при всем. Особенно, если туда без конца катать жалобы!

– А кто их катает? – снова не поняла я.

– Блин, ну не я же! – разозлилась Мартышка на мою непонятливость. – Мать и катает. Что, мол, у меня проблемы с поведением в переходном возрасте из-за того, что отец мною не занимается. Что он все время в своей больнице пропадает, прикрываясь дежурствами, а на самом деле у него там какая-то медсестра. И в школе моей справки собирает о том, что у меня «девиационное» поведение. Чтобы партком ей муженька вернул.

– А это правда? – спросила я.

– Что у меня девиационное поведение? Наверное, правда, раз они такие справки выдают.

– Правда, что медсестра? – уточнила я. – И что такое это авиационное поведение?

Мартышка захохотала.

– Авиационное бывает снаряжение, а поведение – девиационное! От слова «девиация», – важно пояснила Мартышка, как мне показалось, даже с некоторой гордостью. – Значит, с отклонением от нормы, положенной в моем возрасте. Только кто эту норму установил – большой вопрос. Но я не вникаю, мне плевать. И насчет медсестры не вникаю. Я одно знаю: меньше бы маман на отца орала, не было бы у него никакой медсестры! Он на работе от ее истерик прячется! А у него, между прочим, сердце больное! Он это скрыл, чтобы его за границу выпустили, у него в медкомиссии свои люди были. А здесь потихоньку наблюдается у Бориса.

– У доктора-сердце, что ли?

– Ну да, у него. Только не болтай! Раньше только трое об этом знало – я, мой папа и дядя Боря. А теперь еще и ты.

– Могила! – заверила я. – А из-за чего твоя мама на отца орет?

– Из-за того, что он мною не занимается, – спокойно ответила Марта. – Мол, мне отцовского воспитания не хватает, поэтому я шляюсь по мужикам – она так это называет. И к мужикам, годящимся мне в отцы, я тянусь, потому что мне отца рядом не хватает. Но только что ему теперь, работу бросить из-за этого, что ли?!

Я встала в тупик.

Моя новая подруга так спокойно констатировала, что ее родители по сути разводятся из-за ее ненормального поведения. Невозмутимо и почти с гордостью признала, что ее тянет не просто к взрослым, а почти к старым мужчинам. И при этом в ее тоне не было ни капельки чувства вины, как будто она говорила не о себе, а ком-то постороннем, чьи ошибки она не в силах исправить.

– А ты не хочешь прекратить? – на всякий случай осведомилась я.

– Прекратить что? – осведомилась в ответ Марта.

– Ну, это… тянуться к мужикам возраста своего отца!

– Не хочу, – спокойно ответила Мартышка. – А мне это зачем? Подростковый психолог, к которому меня маман таскала на аркане, сказал, что от меня это не зависит. Это последствия климата в семье. Вот пусть и исправляют свой климат, может, мне расхочется. А пока мне все нравится.

– А ты не боишься? – осторожно выяснила я.

– Чего? – не поняла Мартышка.

– Взрослых дядек! Кто знает, чего от них ждать?

– Не боюсь! – беспечно махнула рукой Мартышка. – Пусть сами меня боятся! Если обидят, им за меня дадут больше, чем я вешу!

– Чего дадут? – опять не поняла я.

– Не, ну ты все-таки еще дитя малое! – Марта снова ущипнула меня за щеку. – Может, я тебе зря все это рассказываю? Рано тебе еще, сейчас еще мамке ябедничать помчишься!

– Я никогда не ябедничаю! Тем более, мамке! – всерьез разозлилась я.

Мартышка заметила, что я не шучу, и сказала примирительно:

– Ну ладно-ладно! Я ничего и никого не боюсь, потому что знаю самый главный закон жизни. Он годится на все случаи – от тюрьмы до любви.

– И что это за закон? – заинтересовалась я.

– Не верь, не бойся, не проси, – ответила подруга. – Об этом надо помнить, что бы ты ни делала. А особенно, когда имеешь дело с мужиками.

Я не очень поняла смысл изложенного Мартой «закона», но почувствовала себя взрослой, которой доверили не детскую мудрость. Пытаясь соответствовать взрослости Мартышки и оправдать ее высокое доверие, я решила поделиться с ней историей своей любви к Грядкину. К моему собственному разочарованию, вся мелодрама уместилась в одной фразе: «Он делал мне комплименты, клал руки на талию, подсаживая на бильярдный стол, и так смотрел, что я влюбилась, а он, оказывается, уже встречался с тетей Таней, а потом с тетей Тамарой, а потом с тетей Моникой, а потом еще приставал к Мухаббат…»

Причину отъезда тети Тани, которая немного расширила бы повествование, я умолчала, это была не моя тайна. Выслушав мою «лав-стори» Мартышка долго хохотала, запрокинув голову, а потом заключила:

– Да уж, маразм – не оргазм!

Первое слово мне было известно: иногда мы обзывались им друг на друга с Серегой. Значения второго слова я не знала и потому спросила, дав подруге повод еще раз от души похохотать. Отсмеявшись, она провела со мной, как она выразилась, «половой ликбез».

Я представила себе лицо своей мамы, если бы она вдруг услышала этот «ликбез», и очень смутилась. И где только Марта этого понабралась?!

Я не знала, как реагировать. Но на мое счастье во двор въехал наш «жопо», папа помахал нам в окно рукой и крикнул, что мама ждет к обеду.

Я распрощалась с новой подругой и пошла к машине. В остаток того дня меня преследовало неприятноt ощущение, будто я в чем-то испачкалась, и не имею возможности «это» отмыть». Я будто чувствовала себя виноватой в том, что тайком обрела какие-то не положенные мне по возрасту знания и теперь они занозой торчат в моей голове, портя картину мира. Еще мне было немного страшно от ощущения, что Мартышка меня куда-то втягивает, а я не могу ей в этом отказать, безропотно идя у нее на поводу. После обеда я не изъявила желания вернуться во двор и сама вызвалась посидеть с братом. А во время ужина была такой грустно-задумчивой, что мама дважды щупала мне лоб и спрашивала, какой у меня стул. В обычном состоянии этот вопрос меня крайне бесил. Но в тот вечер я смиренно отвечала, что нормальный, не перечила и не возмущалась, удивительным образом чувствуя себя провинившейся. В таком «без вины виноватом» состоянии я пораньше ушла спать, а утром проснулась без малейшей тени вчерашнего состояния. В веселых лучах утреннего солнышка вчерашние переживания показались мне надуманными и глупыми. В приподнятом настроении я умылась, позавтракала «квакером» и решила зайти за Мартышкой, чтобы позвать ее гулять.

Новая подруга открыла мне дверь в шелковом дамском халате в драконах и с лицом, густо замазанным чем-то белым. Я ее даже не сразу узнала, испугалась и отпрянула назад.

– Не боись, это маска для сияния кожи, – процедила Мартышка сквозь зубы, застывшая на лице смесь мешала ей говорить нормально. – Материна, польская. Потихоньку сунула в чемодан, пока она не видела. Халат тоже материн, фасон «кимоно»! Как тебе?

Мартышка покрутилась передо мной, путаясь в длинных красных лацканах, с которых, извиваясь от Мартышкиного кружения, будто из языков пламени скалились на меня черные дракончики.

– Эффектно! – признала я, завороженная драконьим танцем в огне алого шелка.

– Нужная вещь, особенно, если свидание получится, – заявила подружка. – Но над этим надо еще поработать.

– Я все продумала, – важно поставила меня в известность Мартышка. – Слушай сюда!

Она невозмутимо изложила свой план, выполнять который любезно предоставила мне. Я должна придумать предлог, чтобы заглянуть в приемный покой к Сарочке с Розочкой. Попить с ними чаю и между делом выяснить все о нашем пациенте. А до того, как мы узнаем его настоящее имя, подруга предложила дать ему прозвище, чтобы только мы понимали, о ком идет речь.

– Какие будут предложения? – осведомилась она.

– Мунрэкер! – с готовностью ответила я. Все равно про себя я его уже так называла.

– Хм, Мунрэкер… – повторила Мартышка. – Звучит неплохо. Но кто это?