Тегеран-82. Побег

– Кто? – спросила я взволнованно, почувствовав укол чего-то вроде ревности.

– Кто-кто, пехлеван («пехлеван» – богатырь, борец, герой – перс.) ваш главный, уролог! – ехидно сообщил Артур. – Пригласил ее прогуляться в город. Полчаса назад примерно.

– И она пошла?! – задала я идиотский вопрос.

– Как видишь, – пожал плечами Артурчик и скрылся в своей каморке.

Я села на лавку и в течение часа испытывала всю гамму неприятных эмоций, похожую на смесь обиды, ревности и возмущения. Причем ревновала я вовсе не Грядкина, а Мухобойку. Мне казалось, что она предала меня и бросила. А на него я злилась, потому что он ее у меня отбил. И это было совсем не похоже на то чувство, которое я испытывала к тете Тане, «отбившей» Грядкина у меня, а потом к тете Тамаре, отбившей его у тети Тани, а потом к тете Монике, отбившей его у нас всех. При этом Мухобойку я готова была вразумить и простить, но «объекту гэ» вызывал во мне такую ярость, какую не испытывала никогда прежде. Даже когда дело касалось меня лично.

Мухобойка в сопровождении «объекта гэ» появились в калитке через час с небольшим, но мне это время показалось вечностью. Издалека было заметно, что это он юлит вокруг нее, всячески подлизываясь, а она шагает впереди, даже без своей привычной улыбки, не удостаивая его и взглядом. У меня немного отлегло от сердца.

Увидев меня, Мухаббат улыбнулась и помахала рукой. С Грядкиным она даже не простилась, не оглядываясь, прошла к нашей лавке и села рядом со мной. Моя ярость куда-то делась.

– Где были? – поинтересовалась я с деланным равнодушием.

– Этот человек предложил показать мне улицу Моссадык. Но всю дорогу трещал о себе любимом, и я так и не поняла, где там что.

– Да, он у нас такой, – согласилась я не без злорадства. – Ничего, как-нибудь мы с папой возьмем вас на прогулку. Папа мой, правда, тоже всегда трещит, но не о себе, а об истории Ирана. Он говорит, что он «ираноман», а это почти как наркоман.

– Но уж лучше, чем «грядкоман»! – заявила Мухаббат и мы снова захохотали, как настоящие подружки.

Меня не оставляло чувство, что она понимает меня с полуслова, намного лучше, чем все остальные. Лучше, чем мама, потому что общается со мной на равных. И даже лучше, чем папа, потому что она женщина. И уж конечно намного лучше, чем мальчишки или Тапоня, потому что Мухобойка, хоть и веселая, но взрослая. Мы с ней рассуждаем о жизни, а что в этом понимает окружающая меня «мелюзга»?!

Благодаря Мухобойкиной дружбе, я чувствовала себя взрослой и страшно этим гордилась. Беседовали мы с ней в основном на всякие отвлеченные темы, приводя в пример книжных героев, реже – реальных людей. Имен она никогда не называла, но иногда я догадывалась, кого она имеет в виду.

– Я ко всем людям хорошо отношусь, – сказала Мухобойка как-то. – Но вот рабов терпеть не могу!

– Каких рабов?! – удивилась я. – Их же нет давно!

– Формально нет, – огласилась моя собеседница. – Но есть рабы в душе, и они никуда не деваются, сколько их ни освобождай.

– И кому же они прислуживают?

– Они всегда находят себе хозяина, чтобы его бояться и ненавидеть. Сначала они боятся учителей в школе и родителей, потом точно так же жен, мужей и начальников. Они так устают от собственного страха, что все время норовят хозяину напакостить. Но и без него не могут. Стоит им остаться бесхозными, как они 39 дней и ночей гуляют и веселятся, а на 40-й ползут назад в кабалу, моля о пощаде.

– Как в азербайджанских сказках! – узнала я фразу про «39 дней и ночей». – Но там герои 39 дней и ночей гуляют и веселятся, если падишах дает им невыполнимый приказ, а на 40-й день начинают думать, что делать. И всегда придумывают!

– Да, это во всех восточных сказках так, – согласилась Мухобойка. – Герои придумывают, а рабы идут на заклание, как бараны.

– А в русских сказках герои берут на раздумья только три дня и три ночи, – вспомнила я. – Интересно, почему так?

– На Востоке жизнь вообще медленнее, – улыбнулась Мухаббат.

В другой раз мы обсуждали людей, которые распускают слухи.

– Сплетником быть отвратительно, – сказала Мухаббат. – Но еще хуже быть тем, кто от этих слухов зависит, боится их, как огня.

– Но неприятно же, когда на тебя наговаривают! – высказала я свое мнение.

– Неприятно – не бери в голову, – отрезала Мухаббат. – И не участвуй. Сплетничают только о тех, кто сам сплетничает. А знаешь, почему?

Я отрицательно помотала головой.

– Тот, кто слухи не распускает, их и не слушает, а потому и не знает, что про него говорят. И спит спокойно. А не спится тем, кто все время трясется – ах, а что они обо мне сказали?! А что они обо мне подумали? Это так ужасно – зависеть от чужого мнения!

– Анна Каренина тоже все время беспокоилась, что же теперь скажут Долли и Кити? – вспомнила я недавно прочитанную книгу.

– Она чувствовала свою вину, вот и беспокоилась, – ответила Мухаббат. – Поэтому жить лучше с чистой совестью, тогда и не придется зависеть от чужого мнения, – и она своенравно вздернула голову – прямо как ахалтекинка Арезу из конюшни Рухи, на которой я каталась в Душан-Таппе.

Нашу с Мухобойкой идиллию разрушила Светлана Александровна, возобновившая занятия. Времени торчать на лавочке у меня почти не стало: учительница завалила нас с Серегой домашними заданиями. Но все равно иногда я улучала момент и выходила поболтать с Мухобойкой. Но и она со временем стала сидеть в патио с книгой гораздо реже. Я подумала, что у нее появились настоящие – взрослые – подруги.

К началу марта мы со Светланой Александровной прописали все контрольные по русскому языку по «дидактичке» 4-го класса и перешли на программу пятого. По маминой просьбе бабушка срочно нашла и выслала нам учебники за пятый класс. По русскому и литературе мы значительно опережали программу, зато математика так и осталась у меня на уровне второклашки.

А на банкете по случаю Восьмого марта случилось невиданное – наш раис не ушел после концерта домой, остался на танцы, да еще и полночи танцевал! И не с кем-нибудь, а с Мухобойкой! Несмотря на веселящую шипучку, в воздухе висело напряжение, которое заметили даже самые мелкие – СахАр, Вовка-Бародар и Тапоня.

– Тетки шипят как змеи! – вдруг заметил СахАр.

Разумеется, никакой аллегории шестилетний Сашка не подразумевал, просто со всей детской непосредственностью озвучил то, что слышал. Вокруг его мамы, рядом с которой он сидел, сгрудились дамы и шептались так интенсивно, что от их части стола исходило такое громкое шипение, будто там клубились змеи. Тетя Вера, Сашко-Сережкина мама в шипении участия не принимала, но из клубка вырваться не могла. На одной руке у нее висел СахАр, а на другой – Максова мама тетя Инна.

Наши папы – Сережко-Сашкин, Максов, Вовкин, Тапонин и мой – увлеченно играли в углу зала в бильярд. Свои цветные стаканчики они расположили рядом и на танцплощадку даже не оборачивались.

А там тем временем развивалось то, что моя мама назвала «комедией положений». Она в дамском шипении тоже не участвовала, но по ней было видно, что происходящего она не одобряет.

Раис танцевал с Мухобойкой который танец подряд, и эти двое смотрели друг на друга так, что даже в бликах цветомузыки было заметно, что выражают их взгляды. Сцена была такой пронзительной, что равнодушным не оставила никого, кроме тех, кто был занят шаром и кием. Если бы я была взрослой, то назвала бы это наваждением. Когда мужчина обхаживает свою даму, это видно. У раиса же был такой вид, словно в каждом перерыве между песнями он собирался выпустить свою партнершу из объятий – и каждый раз у него не получалось. И он снова прижимал ее к себе, убеждая, что это всего лишь на один танец. Его дама тоже не кокетничала и не клала томно голову ему на плечо, как это делали во время медленных танцев некоторые наши медсестры. Мухобойка так покорно находилась в объятиях раиса, будто у нее не было другого пути, и вид у нее был такой нежно-обреченный, что мне вспомнились стихи, которые Грядкин декламировал на Новый год: «Люби его, молча и строго, люби его, медленно тая…» Декламатор вился рядом, не умея скрыть свое расстройство от того, что им пренебрегли – до этого он несколько раз пытался пригласить Мухобойку на танец, но она отказывалась, уверяя, что никогда не танцует. А потом к ней подошел раис, и все изменилось. За спиной Грядкина маячила обиженная тетя Моника, пытаясь отвлечь его хоть чем-нибудь. Но «объект гэ» не покупался ни на веселящую газировку, ни на Моникины поцелуи, безотрывно наблюдая за парой на танцполе.

– Совсем сдурели в замкнутом пространстве, – прокомментировала моя мама, за неимением других собеседников адресовав свою реплику мне. Но тут же спохватилась и добавила:

– Иди-ка домой, проверь, как спит твой брат!

– Но молчит же радионяня! – возмутилась я.

Спящего братика-баятика мы иногда ненадолго оставляли в квартире одного, положив ему в кроватку «радионяню» – новомодный японский прибор вроде рации. Одна его часть с микрофончиком лежала возле малыша, а другая – с динамиком – в кармане у кого-нибудь из родителей. Если ребенок начинал издавать какие-то звуки, они сразу слышали. Эту штучку папе подарил местный фирмач – в благодарность за то, что госпиталь закупил у него новое оборудование для кабинета доктора-зуба. Довольны были все: фирмач получил валюту, которая в войну была в большом дефиците, доктор-зуб взамен устаревшей обрел новую бормашину, о которой давно мечтал, а его пациенты – не просто опытного стоматолога, но еще и оснащенного по самому последнему слову зубной техники. Папа был рад, что облегчит жизнь моей мамы, которая не могла отлучиться от малыша, не прибегая к моей помощи, а мне нужно было заниматься. А я и подавно была в восторге, что теперь вместо меня с братом посидит «радионяня». Но не тут-то было! Поначалу мама наотрез отказалась ею пользоваться, заявив, что оставлять младенца без присмотра – преступление. Тогда, подговоренные мной и папой, такими «дремучими предрассудками» возмутились Раечка, Розочка и Сарочка. В отличие от нас, к ним мама хоть иногда, но прислушивалась. Местное трио принялось хором убеждать маму, что все известные им мамы из уважаемых персидских семей не устают благодарить Аллаха за то, что он послал им возможность заиметь такую удобную и далеко не всем доступную вещь, как «радионяня»! А остальные им завидуют, только мечтая раздобыть это недешевое импортное устройство, а ведь всем известно, что иранки – лучшие матери в мире! Персидское красноречие сработало, и мама постепенно новомодной штучкой все же соблазнилась, только очень умоляла ни за что не рассказывать об этом бабушке. Иногда я этим пользовалась: если она слишком меня третировала, я угрожала написать бабушке «всю правду о радионяне». Мама тут же сбавляла обороты.

Но тогда, 8-го марта, мне все же пришлось уйти домой. Я не очень сопротивлялась: что-то в сцене между раисом и Мухобойкой меня встревожило, и я не хотела видеть, как сказка закончится. Засыпая, я придумала финал сама. В лучших традициях девочкиных фантазий – чтобы большая любовь и в конце все счастливы.

Наутро после банкета я нашла Мухобойку на нашей лавке. Глаза у нее были опухшие – то ли плохо спала, то ли плакала. Я потихоньку присела рядом.

– Временная свобода – это не свобода, – вдруг сказала она тихо, будто думала вслух. – Но как жаль, что это не приносит облегчения!

Мне показалось, что я ее поняла. «Временная свобода» – это «раиска», в очередной раз уехавшая в Москву. Но понимание, что это и не свобода вовсе, не приносит Мухаббат облегчения, потому что она уже влюбилась в раиса. Но поскольку он не свободен, любить его она станет издали, как цвейговская незнакомка.

Впрочем, может, она имела в виду вовсе не это. Расспрашивать ее я не стала, а она больше ничего не сказала.

Чуть позже Серега поведал мне, чем закончилось празднование Женского дня на последнем этаже. Подвыпивший Грядкин вконец разошелся и стал откровенно приставать к Мухобойке, требуя, чтобы она оставила раиса и стала танцевать с ним. Раис встал на защиту дамы, и подружки его супруги ревниво следили за каждым его словом и жестом, чтобы передать все в лучшем виде куда надо. Накалявшееся положение спасла Мухобойка, заявив, что не хочет больше танцевать ни с тем, ни с другим, поблагодарила за приятный вечер и ушла домой, оставив раиса и Грядкина свирепо взирать друг на друга. Вскоре за ней ушел и раис, но отправился не куда-нибудь, а к себе домой – это подтвердил наш всевидящий и всезнающий «домовой» Артурчик. А вот «объект гэ», опрокинув еще пару стакашек бодрящей шипучке, направился утешать свою сестру-мочу, которая, обиженная на него, убежала домой еще задолго до ухода Мухаббат.

Слушая Серегу, я снова подумала, как было бы здорово, если бы Мухобойка и впрямь оказалась баяткой! Она не только красивая, но и благородная, и я хотела бы быть ее соплеменницей. И я обязательно стану поддерживать свою дружбу с этой необыкновенной гордой девушкой!

* * *