Тегеран-82. Побег

– Тогда и не надо было меня посылать в приемный покой! – рассердилась я. – Раз ты сама все знаешь, вот и гуляй с ним теперь на здоровье, а меня оставь в покое!

– Ну что ты такая вся нервная, джаник мой?! – спохватившись, засюсюкала Мартышка. – Ты, наверное, проголодалась, кушать хочешь, вот и капризничаешь! Маленькая наша девочка хочет «ням-ням!»

Она попыталась опять подергать меня за щеки, но этот жест вместе с противным сюсюканьем, как будто я – это не я, а мелкий СахАр, разозлил меня еще больше.

– Пока! – заявила я твердо, взяла подмышку свой так и валяющийся у фонтана скейт и гордо удалилась в сторону дома.

Я ни разу не обернулась, но мне показалось, что Мартышка тут же обо мне забыла.

Но на следующее утро вспомнила. Она примчалась ко мне запыхавшаяся и раскрасневшаяся часов в 11, я еще даже не успела сделать инглиш, который вечером проверит папа.

– Марта, что с тобой? – спросила моя мама и пощупала ей лоб.

– Ничего, просто по лестнице бежала, – махнула рукой Мартышка.

– А что, лифт не работает? – насторожилась мама.

– Да все работает, не волнуйтесь, это я вместо утренней зарядки.

– Вот видишь, – назидательно молвила мама, обернувшись ко мне, – Марта делает зарядку, а ты только попу свою просиживаешь! Тебе бы побольше двигаться на свежем воздухе!

Это был нечестный прием – и я сочла себя вправе нечестно на него ответить:

– Вообще-то я делала уроки, но раз ты считаешь, что мне нужно подвигаться, пойду-ка я во двор, покатаюсь на скейте!

Схватила доску и пошла на выход, не дожидаясь материнского благословения. Я-то знала, что этой хитростью мама пыталась выпроводить меня погулять с коляской: я слышала, как она по телефону обещала доктору-коже «зайти-посидеть-поболтать». И время назвала, в которое нормальные мамаши детей выгуливают, а не болтают. Я бы, конечно, пошла, мне не жалко! Но надо было нормально, прямо попросить, а не прикидываться, что ее беспокоит, что я «просижу свою попу».

На улице вместо мамы в меня впилась подруга:

– Ты в 12 со мной на большак выйди, а как только он выйдет и если подойдет, ты сразу уйди, ладно?

– Ничего не поняла: уйди – выйди… Что ты опять задумала? Я хочу спокойно на скейте покататься.

Я вдруг поймала себя на том, что думаю ту мысль, которую частенько озвучивает наш доктор-попа: «Как меня достали эти бабы!»

– Ну, солнышко мое, ты опять меня не так поняла! – заегозила Марта. – Роберт вчера назначил мне свидание сегодня в 12.00. Но одной прямо к нему идти мне неловко, понимаешь? Вот я и прошу тебя выйти со мной, как будто мы просто гуляем. Если он подойдет к нам сам, тут ты и скажешь свое это «хочу спокойно на скейте покататься» и умчишься, куда хочешь… – Мартышка присвистнула и махнула рукой куда-то в сторону Демавенда.

– А если не подойдет? – коварно спросила я.

– Тогда тебе придется со мной погулять, – Мартышка хотела было, как обычно, потрепать меня за щеку, даже уже подняла руку, но пред самым моим носом вдруг опустила. То ли вид у меня был такой, то ли вчера она все же заметила, как гордо я удалилась.

Мы вышли на «большак»: наш друг уже описывал свои ежедневные круги. Завидев нас, он заулыбался и приветливо помахал рукой.

– Все, гоп на скейт и поехала! – рявкнула Мартышка.

Я мысленно пообещала себе это ей припомнить, а сама молча с грохотом бросила доску на асфальт, со скрежетом разогналась и свирепо умчалась вдаль. Когда я завершала первый большой круг с заездом на задний двор, куда обычно не гоняла, то увидела, как Мартышка и пациент степенно прогуливаются вокруг фонтана, о чем-то не умолкая воркуя.

Я нарочно не стала дожидаться, когда господин Волкофф засобирается на обед и Мартышка снова пристанет ко мне, и ушла домой за пять минут до него. После обеда на улицу я не вышла: во-первых, я не доделала инглиш, а во-вторых, мне надоело быть Мартышкиной фрейлиной (про функции фрейлин я узнала из кино «Собака на сене», показанного в посольском клубе).

Мартышка не появлялась и не звонила. Зато позвонила прямо в дверь часов в девять вечера, когда папа проверял у меня инглиш. По негласным правилам мы, дети, не заходили другу к другу по вечерам без особого приглашения: вечерами родители отдыхали и мешать им не следовало. В крайнем случае, можно было позвонить по телефону. Но Мартышка просто пришла, сказав открывшей ей маме, что ей нужна я. Мама предложила ей попить чаю на кухне, пока мы закончим, но Марта только отрицательно помотала головой и с выжидательным видом расселась в моей комнате. По ее довольному лицу было видно, что ее распирает от нетерпения поведать мне нечто героическое о себе любимой. Когда папа задал мне очередной вопрос, она нетерпеливо заерзала и выразительно взглянула на часы.

– Марта, у тебя что-то срочное? – оглянулся на нее папа. – Если да, мы можем на пять минут прерваться, вы поговорите, а потом мы продолжим.

– Нет, не срочное, – заверила его Мартышка. – И не на пять минут. Поэтому вы там ускорьтесь, плиз-плиз-плиз! – добавила она со своими коронными воркующими нотками, при помощи которых умела вытягивать из своего папы любое количество туманов.

Папа посмотрел на нее удивленно и подчеркнуто вежливо попросил:

– Тогда дай нам, пожалуйста, ровно десять минут. Попей чаю на кухне, а ровно через десять минут возвращайся. Вон у тебя часы какие точные, можешь прямо засечь с секундами.

– А я вам что, мешаю, что ли?! – изумилась Марта, но все-таки вышла, на ходу крича: «А чаю тут еще наливают?»

Папа посмотрел ей вслед и изумленно покачал головой. Я так и не поняла, с восхищением или возмущением? Лично мне поведение Мартышки казалось взрослыми манерами уверенного в себе человека.

Занятие я досиживала как на иголках. Все мои мысли были уже не в рассказе английского писателя, пересказ и перевод которого я в тот момент отвечала папе, а с Мартышкой, которую на кухне допрашивает наша дотошная Ирина-ханум.

– Ну все, уже смотрим в книгу – видим фигу, – заметил мое состояние папа. – Ладно, иди к своей Макаке, завтра доответишь по этому рассказу. И следующий готовь.

– Она не Макака, а Мартышка, – поправила его я.

– А по мне, так макака, – ответил папа и вышел из комнаты.

В нее тут же ворвалась Марта:

– Знаешь, что он мне сказал?! Что я прекрасна, как луна 14-й ночи! Ты не знаешь, что это за луна такая?

– Знаю, – важно ответила я. – Имеется в виду луна, восходящая в 14-ю ночь после наступления Новруза, она считается самой красивой. И у персидских поэтов служит символом женской красоты.

Я услышала это от гида в Ширазе, когда влюбилась в Хафиза, и запомнила это сравнение за его необычность. Но Мартышка вылупилась на меня так, будто я, словно фокусник, извлекла из шляпы яйцо, а из яйца – цыпленка.

– Ты чего так смотришь? – удивилась я.

– Поражаюсь, как в твоей башке удерживается столько лабуды! – искренне ответила она. – Я была уверена, что ты не знаешь!

– А чего спрашивала тогда? – еще больше удивилась я.

– Как чего? Похвастаться хотела, – просто ответила Мартышка. – Ну ладно, я пошла тогда, чао!

«Я прекрасна, как луна…» – затянула она тоненьким фальшивым голоском, покидая нашу квартиру, а в качестве финального аккорда громко хлопнула дверью.

– Какая странная девочка, – задумчиво сказала мама, глядя ей вслед..

* * *

В последующие два дня Марта вновь про меня забыла – не звонила и не заходила. Я, правда, тоже. В первый день я даже не выходила на улицу: делала задания, а потом к нам с Серегой приехала Светлана Александровна. На второй день я вышла на «большак» с коляской с братиком и издалека заметила подругу: они с Мунрэкером, как обычно, наматывали свои круги, оживленно беседуя. Когда я поравнялась с ними и поздоровалась, господин Волкофф ответил, а Мартышка сделала вид, что вовсе меня не знает. Я даже испугалась, уж не наговорила ли ей что-нибудь моя мама, пока они пили чай на кухне накануне вечером?!

Вечером того же дня я уже собиралась идти к маме с выяснениями, как в дверях снова неожиданно возникла Мартышка.

– Ты мне нужна! – с порога зашипела она, молча кивнув моим родителям и утягивая меня за рукав в мою комнату.