Наследник

Вокруг нависали грязные стены, исписанные разным, в стенах торчали окна, одно в модных жалюзи, остальные с вислыми занавесками за мутным стеклом. Какой-то проходной двор, а может, и не проходной, а просто, запущенный и стремный. Дверь ближайшего парадного была сплошь заклеена объявлениям с оборванными хвостиками, а на другой, напротив, синела размашистая надпись «Туалета нет». Жаль, кое-кому бы не помешал, мстительно подумала Таня.

– А чего ты драпанул, Дим? – осведомилась она. – Разобрался бы. Ты же продюсер.

– Какой я, […], продюсер…

Тут Протопопов сообразил, что несет чего-то не то, и срочно отредактировал:

– Какое, […], разбираться? Им я был нужен! Вывезли бы, […], в лес за окружную…

– И что?

У нее не получилось убрать из голоса нездоровое алчное любопытство. Дима глянул исподлобья, сверкнув подбитым глазом, и ничего не ответил. Приподнял и попытался отряхнуть на весу полу длинного пальто.

Нет, вообще он был хороший. Конечно, порядочная сволочь, мажор, бабник и довольно-таки жлоб – но зато с ним было интересно. Всегда, сколько Таня помнила; ну да, с поправкой на то, что в те времена ей, свеженькой провинциалке, было безумно интересно абсолютно все, от поездок на метро до редакционной рутины. Но нельзя же отрицать, что именно Димка Протопопов открывал перед ней, восторженной и глупой, этот огромный город со всеми его тайнами. К примеру, она сама сто раз ходила туда-сюда по тому самому скверу, почти не обращая внимания на удивительных людей, собиравшихся там, на лавочках, среди голубей и клумб: нет, она смотрела, конечно, она жадно рассматривала все вокруг! – но как часть чудесного пейзажа, а вовсе не возможную тему для первой серьезной публикации. И если бы не Дима, ни за что не догадалась бы подойти тогда к Менделю Яковлевичу, познакомиться и взять интервью…

Пальто, понятное дело, не отряхивалось. Дима снял его, перебросил через локоть и стал немного похож на нормального человека, пробежавшегося по жаре в летний полдень; по рубашке медленно расплывались темные пятна. Протопоповский нос начал понемногу распухать, гармонируя с глазом и пробуждая в Тане материнские чувства.

– Проблемы, Дим?

Она положила руку поверх колючего кашемира и участливо заглянула наискось в прекрасные асимметричные глаза.

И Протопопов, как ни странно, повелся. Выматерился вводно, отводя душу, привалился к стене, обтирая штукатурку, съехал на корточки, – и начал выкладывать. Подробно, одно за другим.

Таня присела рядышком, закусив губу.

Все-таки самое главное в нем всегда было – непредсказуемость. Каковой Таня и близко не встречала больше ни в ком из женихов, с Артемом включительно. Все они просчитывались на пару-тройку ходов вперед настолько просто и математически точно, что становилось даже страшно от постоянной, открытой, как на ладони, возможности беззастенчиво этим пользоваться. А стоило только начать – и моментально шло прахом все. Потому что Таня так не могла.

Но не с Протопоповым.

Если совсем уж честно, на предложение серьезного человека она согласилась еще и потому, что очень, очень заманчиво было попробовать хоть раз в жизни переиграть Димку. Чтоб знал!.. Чтобы понял, как ее недооценивать, считать за дуру, ни в грош не ставить, променять за здорово живешь на какую-то!!! Кстати, Таня до сих пор жалела, что не повыдергивала ей тогда все патлы. Но упустила момент, и не подлавливать же потом специально.

Однако к такой обвальной, водопадной Диминой откровенности она не была готова ни разу. Терялся смысл. Что теперь с этим делать, Таня совершенно не представляла.

И почти перестала слушать.

– …где, говорит, […], дедушкины деньги, Кацнельсон…

– Кацнельсон? – переспросила Таня.

Так вываливается из чужого, мимопроходящего разговора, знакомая фамилия. Даже если речь идет о совсем-совсем другом человеке.

Дима осекся и огрызнулся:

– Я Протопопов, Танька, а никакой не Кацнельсон, уж ты могла бы знать! Но эти, […….], вцепились, […], в фамилию деда…

– Какого деда?!

Он ответил – мимоходом, между делом – и вырулил назад, и снова покатил о чем-то как бы важном и главном. Его губы шевелились, глаза сверкали, нос наливался багровым под смазанным гримом… а звука не было, все слова глушило и растворяло тоненьким, запредельным, нездешним гулом. Таня сжала пальцами виски. С ума сойти. Она могла бы обо всем узнать еще тогда. Если б догадалась спросить.

– Мендель Яковлевич – твой дед?!!

* * *

Пинкертон хренов, литературно ругался про себя и на себя Артем. Комиссар Каттани. Лейтенант Коломбо.

Кстати, у него неплохо получалось. Вот брошу институт, забью на стажировку и радикально сменю род занятий, блин. Частный детектив. Операция «Кооперация»!..

Накануне он провел дружбана Протопопова до самой хаты, а именно рабочей общаги в диком бандитском районе, где Артемова почти новая «вольво» смотрелась странно и подвергалась серьезному риску, но ему было пофиг. Пришел кураж. То иррациональное безбашенное чувство, с каким, наверное, поднимаются миллионы на финансовых пирамидах и создаются с нуля медиахолдинги. У отца было полным-полно таких вот знакомых, кое у кого из них Артем присутствовал потом на похоронах. Никогда он этого не понимал. А сейчас – накатило.

Что характерно, хвоста Цырик (фамилия? прозвище?) в упор не заметил. Утром Артем поджидал его, начиная с полдесятого – раньше, рассчитал он, этот народ не просыпается, не тот стиль. Грамотно, сам собой поневоле любуясь, проводил до стрелки, ненавязчиво поприсутствовал при оной за крайним столиком у дверей в занюханной забегаловке (заведения уровня «Че» они, похоже, позволяли себе только после успешного трудового дня). Содержания терки он не услышал, но в целом мог восстановить по экспрессивным жестам Цырика и его братвы. Затем, перекрестившись и благословясь, все вместе отправились на дело. То есть, лично Артем нательного креста размером в пол-ладони не целовал, но то были детали. Он уже чувствовал себя с одной лодке и связке с ними, как оно обычно и бывает, если верить литературе и кинематографу, с гениальными сыщиками.

Однако слезоточивый газ все-таки застал его врасплох.

Вернее, врасплох его застала Таня – хоть он и знал, хоть и хмыкнул удовлетворенно, когда его подопечные засели симметрично по переулкам вокруг огороженной на перекрестке съемочной площадки, откуда раздавался усиленный динамиками привычный мат Димы Протопопова. Но Таня все равно оказалась – как вспышка, как ослепительный, бьющий наотмашь луч! – она всегда была такая, а он, Артем, целый день ее не видел и успел позабыть, как это. Таня держала за руку мерзавца в модных джинсах, Таня смотрела на мерзавца Протопопова, Таня была здесь!!! – и он выпал напрочь из увлекательного процесса слежки, из лестного образа хренова Пинкертона, из настоящего времени и актуального пространства. Собственно, не прошло и пяти минут, и Артем уже околачивался, как в прошлый раз, в толпе зевак возле оградки, надеясь, что Таня в какой-то момент обернется и заметит его.

А потом рвануло.

Когда удалось отдышаться, отплеваться, откашляться и привести в порядок глаза (Артем сегодня был в линзах, одна из них защитила глаз, но под другую попало, и это был ужас), уже приехала скорая и даже менты. Телевизионный народишко метался туда-сюда, причитая и названивая по мобилкам, самые хлипкие толкались за места на носилках, оградки валялись перевернутые, штативы от камер тоже; прямо под ноги Артему подкатился треснутый объектив. Неподалеку истерически рыдала девушка в бирюзовых лосинах, другая орала почем зря на милиционера, и ни одна из них, ясное дело, не была Таней.

Часто смаргивая и чувствуя, что делать ему тут больше нечего, Артем все-таки протолкался поближе к бывшей съемочной площадке. Квадратномордый и вообще весь квадратный новый русский в бордовом пиджаке (да-да, типаж, брезгливо презираемый Артемовым папой) расхаживал между обломками техники и персонала, очень внятно – хоть в общем шуме и нельзя было разобрать слов – и жестко выговаривая кому-то по мобиле. Два камуфляжных охранника слишком заметно, демонстративно даже следовали за ним. Создавалось впечатление, что именно он здесь главный. По ассоциации Артем поискал взглядом Диму Протопопова – и не нашел.

Споткнувшись, он переступил через опрокинутую оградку. Квадратномордый пер, словно БТР, прямо на него, и на какое-то время их траектории сблизились опасно, как в американском фильме про грядущее столкновение Земли с астероидом.

– Ответишь, – сказал квадратномордый так, что Артем вздрогнул, на секунду приняв на свой счет. – Фрайер поганый! Что? Да его до вечера два раза расколят и зароют, […….]!

Его глаза скользнули по Артему, царапнув мимолетно, по привычке, словно цепкой зазубриной. Артем посторонился.

– А коллекционера на […], – бросил новый русский, проходя мимо. – На […] он нам теперь, этот […] коллекционер?!

… До вечера Артем болтался на своей «вольво» неизвестно где. Устраивал бестолковые засады то под баром «Че», то под утренней забегаловкой, то под общагой Цырика; покидая очередную точку слежки, каждый раз не сомневался, что через пять минут после его отъезда они именно там и появятся, но ничего не мог поделать. Пытался слушать радио, однако в выпусках новостей, насыщенных впечатляющей информацией (Артем насчитал четырех взорванных бизнесменов, одну масштабную, на десяток автобусов и фур, аварию на окружной, одно изнасилование малолетней с подробностями, а убийства-ограбления и вовсе шли десятками, как яйца на рынке), все же не прозвучало ни слова о происшествии на съемках нового проекта Дмитрия Протопопова. Пробовал дедуктировать: вроде бы Цырик со товарищи собирался защитить своего дружбана, а не взрывать, хотя кто ее поймет, братковскую логику?.. плюс очень недовольный новый русский, плюс какой-то, если он вообще имеет отношение к делу, коллекционер… Кураж гениального сыщика ушел безвозвратно, и получалась какая-то ерунда.

Голодный и никакой, Артем вернулся домой под вечер, когда спала жара и на лавочку у подъезда выползли усатые, как ночные бабочки, и такие же толстые старухи. Артема они приветствовали многоголосо и с подчеркнутым добродушием. В окнах его квартиры на четвертом этаже горел свет, но делать еще и из этого какие-то выводы он от усталости поленился.

– Наконец-то, – сказала Таня. – Ужинать будешь?

* * *

Нельзя сказать, что я не предвидел заранее. Но люди именно тем и вгоняют в тоску, что оказываются предсказуемо подлыми, не давая мирозданию труда реализовать тот вариант событий, при котором все фигуранты играют честно. Десять тысяч. Мелко. Мелко и неприятно.

Для очистки совести снова набираю мобильный. Как явственно это новое изобретение человечества демонстрирует его же основные пороки: скупость, хамство, трусость. Или, как в этом случае, то, что они называют на своем криминальном псевдоязе «кидаловом», то есть бесчестность.

Сухих листьев на аллее стало еще больше, осень дышит в спину жаркому августу, на подходе к парку установили ряды «школьного базара», полные канцелярской импортной дряни, – базар сейчас везде, вся страна превратилась в один сплошной базар. Мамочкам с колясками, антикварам, гомосексуалистам и даже нумизматам пришлось потесниться, и теперь они косятся друг на друга, словно вынужденные соседи в уплотненной коммунальной квартире. Говорят, старые коммуналки теперь выкупают целиком новые русские, и что-то в этом есть, никогда я не был огульным противником всего нового, как вам, наверное, могло показаться.

Но сердце парка, лавочки между клумбами, место наших неслучайных встреч, к счастью, осталось нетронутым. Уже подходя, чувствую кожей атмосферное покалывание новости, похожее на грозовой фронт. Вся информация, что каким-то образом, часто отнюдь не очевидным, касается нашего дела, так или иначе аккумулируется здесь. Именно так я год назад узнал о смерти старого Менделя Кацнельсона, и тогда тоже был август… то есть нет, июль, еще более прямолинейный, знойный, неумолимый месяц. Старика Менделя тоже обманули, выбили землю у него из-под ног, и, пытаясь удержать в равновесии пошатнувшийся мир, он не сумел устоять сам.

Но я еще молод. Я понимаю, что настоящая борьба началась только теперь – и готов бороться.

Виталий Ильич поднимается мне навстречу: