Наследник

Серьезный человек смотрел обескураженно. Таня нарывалась.

– Вы, наверное, не поняли… – наконец выдавила она между неостановимыми спазмами хохота. – Я не…

– Это ты не поняла. Пятьсот баксов, и ты приносишь мне информацию.

Таня проглотила последний смешок. Подняла глаза и, глуша подступающий страх, ляпнула на автомате:

– Вы из КГБ?

Серьезный человек не счел нужным комментировать подобную глупость, близкую к оскорблению. Глянул на свой «Rollexx» о четырех циферблатах: похоже, он куда-то опаздывал тоже, и это сближало. А может, все-таки попробовать послать? – с надеждой подумала Таня. По идее, съехать с темы было еще не поздно, не закатают же ее в асфальт лишь потому, что она посидела с этим, в бордовом пиджаке и с цепью в полпальца (про КГБ и вправду получилось не очень), за одним столиком… И ведь не сказать, чтобы она аж настолько жить не могла без авантюр.

Серьезному человеку принесли рюмку коньяку и блюдечко с селедкой. Тане – ничего, и это было обидно. Вздернув подбородок, она подцепила повелительным взглядом официанта и, пока не смылся, нагло заказала апельсиновый сок.

После чего отступать было уже, понятно, некуда.

– Я вас слушаю, – с вызовом заявила она.

– Короче, тема по одному фрайеру, – он хряпнул коньяку, занюхал селедкой и явно расслабился. – Ты его знаешь и щас увидишь, продюсер вашего долбаного телешоу. Димка Протопопов.

– Дима?..

Нельзя сказать, чтобы Таня выпала в осадок.

Таня растеклась по столику тонким слоем, рассыпалась каплями на непромокаемой скатерти и испарилась невидимыми струйками, смешавшись с продымленным ядовитым заменителем воздуха. Она не знала. Она понятия не имела, правда. Она не спрашивала, а никто не удосужился ей сказать.

И, разумеется, тут же опрокинула локтем свой апельсиновый сок.

* * *

Артем ничего не имел против Димы Протопопова. А терпеть его не мог бескорыстно, из чисто физиологического отторжения. Оно давало себя знать каждый раз, когда Таня смотрела эти долбаные «Города». Их длинноносого и крайне антипатичного ведущего она тоже терпеть не могла, о чем рассказывала подробно и со вкусом, мешая Артему угадывать, а то и вырубала на протопоповском полуслове, не дав узнать, кто выиграл суперприз, – но в следующую пятницу включала опять.

Так что отвратную долговязую личность в светлом кашемировом (плюс тридцать два в тени!) пальто и в идиотских темных очках, будто снятых с какого-то чурки, Артем опознал сразу. Личность стояла напротив телекамеры, держала перед щуплой грудью мохнатый микрофон на синем кубике с единицей и длинно, безостановочно материлась.

Вокруг суетились. Протопопова пудрили, причесывали, наглаживали, ему показывали какие-то распечатки, заворачивающиеся в трубочку, что-то сбивчиво орали в оба уха, телеоператор склонился над штативом, второй кренился под тяжестью камеры на плече, фотограф прыгал около, прицеливаясь огромным объективом, – а знаменитый ведущий клал на них на всех многоэтажно, и его известный всей стране бархатный голос отзывался в огромных колонках, установленных по углам огороженной площадки.

За оградку, кстати, Артема не пустили. Пришлось толпиться снаружи, в плотном сборище прочих зевак. Но так было даже лучше, он вовсе не хотел бросаться в глаза.

Светку с Вованом Артем увидел сразу, возле дальней стены, и в первый момент снова принял Светку за Таню (и ничего общего! – только прическа и прикид), и матюкнулся бы, если б имел в этом деле хоть какие-то шансы против конкурента. Завертел головой и, проскользнув мимолетно по второй аналогичной парочке, в конце концов высмотрел Таню. И сразу понял: с ней что-то очень, глобально, в высшей степени не так.

Таня сидела под стенкой на корточках, втянув голову в плечи, и отчаянно пыталась слиться со штукатуркой, как ящерица, – что при ее дикой расцветки шмотках было несколько проблематично. Тане вообще плохо удавалось маскироваться на местности: она выстреливала собой на любом фоне, ярко вырывалась из любой толпы. Например, когда он, Артем, ее впервые встретил там, на выставке…

Воспоминания были неуместны. Особенно если учесть, что рядом с Таней сидел, тоже на корточках, ерзая от неудобной позы, тот самый блондин. Артем попытался сохранить спокойствие, прокручивая в памяти рассказ Светки о правилах телешоу, с акцентом на ключевой момент, что до кастинга она Вована вообще никогда не видела. А теперь они, между прочим, жались друг к другу весьма интимно. Тьфу.

Таня с блондином пока не обжимались. Но перешептывались! – и Артему вполне хватало. Он искренне жалел, что тогда, в подворотне, ему попался не этот, а какой-то Вован.

– […….], – между тем разборчиво сказал Дима Протопопов, – дорогие телезрители! Мы снова в эфире, и это «Шанс для двоих», отбивка, […….]!

– Пишем, – лениво уронил чей-то голос с неба.

Телеведущему в очередной раз поправили воротник и прическу. Он прокашлялся, опустил чуть ниже микрофон и повторил все то же самое, но без мата, Артем даже удивился. Затем на съемочной площадке начались разброд и шатание, Протопопов метался туда-сюда, развеваясь полами пальто, буйно жестикулировал и наверняка матерился снова, но уже мимо микрофона, и его командный голос тонул во всеобщем оре. А Таню от Артема вообще закрыли, и когда в просвете между телами и техникой мелькнула та самая стена, ни Тани, ни ее блондина там уже не было.

– Телевиденье, – уважительно сказала рядом какая-то старушка. – Меня снимали раз по Останкину. Дочка видела. Говорить, мама, точно твоя сумка стояла, с ручками в изоленте, она-то знаеть, она с той сумкой в Турцию, а я на базаре. Они базар снимать приехали. Бабы застеснялись, а я думаю, што? Вышла да как загну всю правду!.. А это ж оно и есть, Останкино?

– Первый канал, – поправил, поддерживая беседу, воспитанный Артем.

И увидел Таню с блондином. И Светку с Вованом. И еще одних, точно таких же. Все три пары стояли полукругом напротив Димы Протопопова, длинного, как жердь, отвратного, лоснящегося самодовольством. Танин блондин, как, впрочем, и двое других блондинов, переминался с ноги на ногу и отчаянно нервничал.

А Таня была прямая и вибрирующая, как струна. Ее хотелось обнять, прижать к себе и увести как можно дальше от места, где ей настолько невыносимо.

– Пишем, – повелел голос.

– Итак, все вы справились с первым заданием, – плавно вступил Дима Протопопов. – Не исключено, что оно показалось вам легким, но это лишь начало. Сейчас прозвучит сигнал, и вы отравитесь… отпра… […….]!!! Еще раз.

Он выговорил весь текст без запинки только с четвертого раза, и у Артема возникло ощущение, что сбивается ведущий каждый раз в тот момент, когда пересекается взглядом с Таней. Каковое не могло быть достоверным уже по той причине, что глаза Протопопова скрывали черные очки.

– Нервничаеть, – сочувственно сказала старушка. – Работа у него такая, нервная. Девки в этих лосинах, срамота глядеть. Но, знаешь, беруть хорошо, модно же, дочка в прошлый раз привезла партию, так уже и ушла…

Таня переступила с ноги на ногу, одернула фиолетовый блейзер. Артем смотрел на нее, будто зацепленный намертво, автоматически поддакивая бабкиным словам. Ее он слышал и понимал отчетливо, а вот что говорит ведущий одинаковым парочкам, подсовывая каждой мохнатый микрофон, и что они отвечают, никак не мог разобрать.

– Красивые мальчики. «Монтана», фирма, тут главное размер подобрать… У меня как раз твой остался, икс-эль. Ты ж икс-эль носишь?

– Да, – сказал Артем.

Ему показалось, будто Таня обернулась и увидела его. Что не могло быть достоверным, поскольку она как раз надвинула свои огромные дымчатые очки, и Светка надвинула, и третья тоже…

– Глаз-алмаз! – обрадовалась старушка. – И недорого отдам, последняя пара…

…и вдруг все три пары завертелись, засновали туда-сюда, мелькая, путаясь, будто наперстки в известной вокзальной игре, и Артем мучительно гонялся за ними взглядом, метался беспорядочно, пытаясь уловить, отличить, вычленить Таню!!! – и не мог, и ни в чем уже не был уверен, и голова заныла и раскололась, не в силах выдерживать дальше этот нелепый калейдоскоп. И когда они разошлись, наконец, в трех разных направлениях, он категорически не знал, кого выбрать, за кем ринуться и выслеживать дальше.

– По закупочной цене отдаю, – сказала бабка. – Шестьдесять баксов.

А Дима Протопопов провозгласил:

– Рекламная пауза!

Матюкнулся и снял очки.

* * *

Ненавижу это словечко, этот пошлый сленг, эту кличку, одновременно пренебрежительную и подобострастную. Так ученики за глаза обзывают учителя, а слуги – хозяина. Иноземца, белого плантатора, сагиба. Имитируя наплевательское отношение к чуждой и пришлой власти над собой – и вместе с тем признавая ее безоговорочное превосходство.

Баксы. Тьфу и еще раз тьфу, и прополоскать рот.

Страна, где самые значимые расчеты производятся в иностранной валюте, не может претендовать на собственное, независимое будущее. Ни в чем так наглядно не проявляет себя комплекс национальной неполноценности, как в неистребимом недоверии к своим деньгам. Свои – изначально под подозрением, свои могут в любой момент отступиться, предать, пошатнуться, упасть, сгореть, обесцениться в прах. Чужим мы, конечно, не верим тоже, но по крайней мере ощущаем за ними силу, перед которой не грех и прогнуться. Не всерьез, ну разумеется, ни в коем случае не на самом деле; и пытаемся сохранить жалкие остатки лица, бросая сквозь зубы высокомерную кличку.

– И штука баксов девке, – добавляет собеседник. – Итого…

Никакой девке он, допустим, в жизни не заплатит больше трехсот; но я молчу. С каменным лицом выслушиваю финальную сумму. На последней грани моих возможностей, но об этом он знать не должен.