Наследник

– Хорошо, – роняю спокойно. – Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что это последняя авансовая выплата. Я жду от вас конкретного результата.

– Пацан сказал – пацан сделает, – заверяет собеседник.

Ухмыляется. В его кругу это такая шутка.

Я не хочу и не должен иметь ничего общего с этим кругом. Где носят пиджаки диких расцветок и золотые цепи непристойной толщины, ездят на машинах фрейдистских размеров, торгуют наркотиками и женщинами, выстраивают трехэтажные особняки в стиле кричащего кича, а при малейших разногласиях – разборках, как они говорят, – решетят друг друга автоматными очередьми, возводя потом на кладбищах столь же аляповатые грандиозные памятники. Как случилось, что именно эти люди стали хозяевами страны, привилегированным и притягательным классом, что о них снимают фильмы, пишут книги и слагают легенды, что любой старшеклассник мечтает стать одним из них, а каждая девочка – их подругой? Что все хоть сколь-нибудь серьезные дела приходится решать с ними или как минимум с их благословения – «крыши» – превозмогая стилистическое неприятие и физиологическое отвращение?!

Мне кажется, я знаю ответ. Баксы. В среде хитрых, пронырливых и, главное, осознающих свою настоящую цену слуг на главные роли непременно вылезают самые циничные и неразборчивые в средствах. Символично, кстати, что этим же словом называют и деньги.

– Не позже конца недели, – стараюсь говорить внушительно: мне все же некомфортно поворачиваться к нему спиной, и это надо скрыть. – Мы договорились.

– Да его уже закошмарили по самое, – мирно отзывается собеседник; усилием воли скрадываю дрожь в позвоночнике. – Теперь выпускаем девку, фрайер колется, и тема закрыта.

– Надеюсь. Приятно иметь дело с серьезным человеком. Пересчитайте.

Он считает. В коротких толстых пальцах, поросших рыжим волосом, мелькают узкие банкноты: пройдет немало столетий, прежде чем они обретут коллекционную ценность, если это вообще когда-нибудь случится. А пока именно в них – кровь и жизнь обитаемого мира, его сила и опора, нерв и власть. Не хочу даже представлять себе, во что превратится картина мироздания, если однажды и они рухнут, обвалятся, потеряют абсолютную ценность.

Сдержанный дизайн, стильная удлиненность, графический портрет в медальоне. Благородная зелень старинной меди. Да, я тоже держу свои сбережения в иностранной валюте – но хотя бы всегда называю эти купюры их настоящим именем.

– Десять тысяч долларов. Все верно?

Рыжеволосые плебейские руки ровняют денежную пачку. На массивном «Rollexx»’е попеременно взблескивают все четыре циферблата.

– Да.

* * *

– Да забей, – посоветовал Цырик. – Ну, дали в глаз, подумаешь…

Советовать он умел всегда, еще со школы.

– И звонили, – хмуро напомнил Дима. – На пейджер писали. И каждый раз намекали на деда.

– Какого деда?

– Моего.

Цырик оживился:

– Дедушку Менделя? Да ты что? Он живой еще? Ну силен старик!

– Нет. Умер в прошлом году.

– А-а… Так давай помянем.

И он с готовностью разлил.

Вообще-то надираться в Димины планы не входило: отсмотр, монтаж, завтрашний съемочный день, Таня (хотя на Таню он, естественно, плевать хотел, и в данном логическом ряду она смотрелась вопиюще лишней). Но не помянуть деда Менделя было бы совсем уж не по-человечески, и он выпил. Попробовал вспомнить, в который раз, и не смог.

Ему уже стало тепло и почти хорошо.

– Классный был дед, – вспоминал Цырик. – Мою коллекцию хвалил… У меня в детстве о-го-го какая коллекция марок была, ты хоть помнишь, Протопоп?!

– И куда делась потом?

– А фиг ее знает. Валяется у матери где-то, не волочь же сюда за собой… а что?

– Просто спросил.

Когда Цырик внезапно возник в протопоповской столичной жизни, Дима не сказать чтобы слишком возрадовался. Все хвосты, пуповины и прочие отростки, связывавшие его с южной провинцией детства, он сразу по переезде безжалостно обрубил. В институте даже запрещал родителям звонить в общежитие на проходную; мама обижалась, но так было надо, и постепенно все привыкли. Тщательно, поднося ко рту зеркальце и тарабаня скороговорки, избавлялся от акцента, особенно от этой ужасной «гэ». Вкалывал по ночам синхронным переводчиком, зарабатывая на нормальный прикид. В общем, к моменту его выхода в широкое медийное пространство никто уже не сомневался, что Дима Протопопов – исконно столичная штучка, рафинированный мальчик-мажор.

И вдруг этот Цырик. Без определенных занятий и планов на будущее, старый друг, [………], чтоб не сказать хуже.

Но очень скоро Дима обнаружил, что оттянуться после работы где-нибудь в сауне или в баре так, как с Цыриком, не получается ни с кем. Перед ним он и вправду расслаблялся. Многоэтажно гнал на босса, не боясь, что завтра вся редакция или ньюз-рум будет в курсе; развивал планы будущих проектов, не опасаясь слива конкурентам; мыл кости актуальным бабам опять же без страха последствий и так далее. Цырик обитал в каких-то своих, параллельных сферах – Дима так и не понял, где именно, – и переместиться ближе к протопоповской орбите не выражал ни малейшего желания.

Общее у них было только прошлое. Идиллическое прошлое в зеленом городе на берегу большой реки, теперь уже в другой стране.

– Жалко деда, – вздохнул Цырик и снова выпил. – Димка, а ты еврей?

– Нет, – откликнулся он без обиды, потому что старому другу было можно. – В евреи берут по матери. А я только по отцу.

– Тю. А как же ты Протопопов?

О том, что фамилия у него настоящая, одноклассник Цырик знал, как никто другой, а потому ему можно было и рассказать. Тем более что эта семейная легенда всегда нравилась Диме своей простотой и скромным, элегантным абсурдом.

– Бабушка Циля, – пояснил он. – Когда деда Менделя взяли в тридцать седьмом, на другой день она пошла в паспортный стол и сменила фамилию, себе и сыну. Они с дедом заранее договорились, на случай. И переехала в другой район.

– И не посадили? – восхитился Цырик.

– Нет. Бардак же. В этой стране всегда был бардак…

За это они выпили тоже.

– А деда как была фамилия?

– Кацнельсон.

Цырик мерзко захихикал, Дима приподнялся его убивать, но передумал и тяжело рухнул назад за столик, на мягкий диванчик, в тепло и уют. Лениво подумал, что квасить уже, пожалуй, хватит, но отмел эту мысль как неуместную по стилистике. Разлил остатки.

– А он же у тебя тоже что-то собирал, – блеснул памятью Цырик. – Ну, твой дед. Но не марки. Открытки, что ли?

– Деньги. Бумажные.

Друг хихикнул снова:

– Ну, это все собирают.

– […] ты, Цырик. Старинные банкноты, редкие. Это называется – бонистика. Повтори.