Наследник

Мажор изумлял его все глубже.

– Тут, в общежитии. Или ты хочешь сказать, что комнаты не знаешь?

– Какой еще друг?

В скупом свете общажных окон стекла мажоровых очков сверкнули особенно гремучей смесью недоумения и гнева. Мажор нагнулся внутрь машины, и Дима довольно живо представил себе, как тот достает из-под сидения бейсбольную биту. В сочетании с мусорной вонью и отдаленным, но непрекращающимся футбольно-матерным фоном это производило впечатление. Протопопову стало сильно не по себе.

– А он зато в курсе твоих проблем, – сказал мажор, выпрямляясь всего лишь с мобилкой. – И обсуждал их с братвой в кабаке. И возле съемочной площадки он тогда тоже крутился. Он подскажет, кто мог похитить Таню! Мы должны его сейчас найти, срочно, слышишь?! Черт, и как я мог забыть… смешная такая фамилия или кличка. Цюпик, Цыпик?..

– Говоришь, он здесь живет? – с изумлением уже Марианской глубины выдохнул Дима.

* * *

– Тупо крутишься и поднимаешь бабло, – серьезный человек налил себе еще коньяку и в который раз молча предложил Тане; она опять поплескала рюмкой: есть, мол. – Крутишься и поднимаешь… поднимаешь… а смысл?

– У вас дети есть?

– Сына родил, – отозвался он с гордостью. – Дом вон построил… Деревья, […], посадил… много. Что еще?

– Вы можете путешествовать.

– Был я в вашем […] Париже. И на этих, Канарейских… тьфу, ну ты поняла, на островах. Типа отдыхал. И что?

– Не понравилось?

Таня сочувственно понюхала коньяк. В очаге рядом с мангалом потрескивал огонь, создавая то ли пионерский, то ли туристический уют в ночи. Новый русский опрокинул стопку и прицелился еще; его рыжеволосая кисть с часами «Rollexx» на запястье заметно дрожала. Таня помогла придержать фляжку, вышло излишне интимно, однако серьезный человек не заметил и не злоупотребил. Ему вообще явно хотелось другого.

Поговорить. И чтобы выслушали.

– […] это все, – сказал он. – Полная […]. А хочется настоящего.

Он деликатно рыгнул, поставил фляжку возле бревна и кулаком вытер губы.

– Прекрасного хочется, понимаешь? Вечного!

– Некоторые люди вашего круга коллекционируют произведения искусства, – солидно сказала Таня. – Живопись, графику, скульптуру.

– Живопись, – презрительно повторил он с другим ударением. – Это для лохов. А я хочу…

На серьезного человека напала икота. Таня вежливо помалкивала, вся во внимании. И дело было даже не в том, что это грубое животное держало ее в плену, а значит, его следовало, пользуясь временной слабостью, приручить получше, не спугнуть, не разозлить неправильным движением или взглядом. Ей и вправду было интересно.

Таня пока не представляла, как это. Чтобы жирная складка на затылке, золотая цепь, пафосные часы, бордовый пиджак, особняк с массандрой за зеленым забором – и боны Менделя Яковлевича. Просто кусочки шершавой бумаги с тонким летящим рисунком и бестелесным силуэтом на просвет, вся ценность которых – в умозрительной вере в нее, в сфере воображения, в мечте. Не может же он, в самом деле, понимать. Она, Таня, сама почти ничего не понимала, когда строчила неразборчивые каракули в блокноте, думая только о том, как бы успеть записать. За Менделем Яковлевичем, который понимал слишком хорошо… и в конце концов не выдержал этого понимания.

– Ты думаешь, до меня не доходит? – проницательно осведомился серьезный человек. – Это же не бабки, это тупо бумажки, тьфу! Где их, по-твоему, реализовать, […]? На Сотбисе?

– На Сотбисе можно, – подтвердила Таня.

– А […] вам, – изрек он, показывая мирозданию средний палец, окольцованный перстнем-печаткой. – Не попрусь я ни на какой Сотбис. Я оставлю их себе. И знаешь, зачем?

Таня помотала головой.

– Думаешь, чисто хочу понтоваться перед пацанами?

– Это вряд ли. Вы же серьезный человек.

Комплимент, он же констатация факта, сработал, выдавив из кирпичной морды некое подобие улыбки. Которая тут же сменилась и вовсе неожиданным выражением, будто залетевшим случайно с совершенно другого лица. Торжественным, задумчивым и даже, хотя насчет последнего Таня усомнилась, несколько смущенным.

– Сейчас скажу. Эти боны, – оказывается, он знал слово, – они нужны… ну, просто, ни для чего. Чтоб было. Ни у кого на районе, в натуре, нету, а только у тебя.

Поморщился, выпил, продолжил:

– Извини, подруга, […] какую-то несу. Не так. Просто когда они есть – это настоящее. Ты чисто смотришь на них – и понимаешь. Душа видит. С ними всё по-другому совсем, и ты сам уже другой. Все можешь, все держишь в руках, ну как бы тебе, чтоб дошло… Буквально [… … … … … …]! И […].

– Понятно, – кивнула Таня.

Серьезный человек, багровый от натуги, опрокинул очередную стопку, и его несколько попустило, на морде лица проступило глубокое удовлетворение. Таня снова сочувственно и понимающе кивнула.

Он старался. Он хорошо объяснил.

И тогда она ощутила счастье. Реальное и конкретное, как эта новорусская усадьба с мангалом и шашлыками, как золотая цепь на толстой шее собеседника и тупо им поднимаемое бабло. Счастье от осознания того упрямого факта, что боны Менделя Яковлевича лежат сейчас в тайнике за диваном в Артемовой квартире, и об этом не знает никто. И не узнает. Потому что должна же оставаться в мире хоть какая-то гармония и, соответственно, устойчивость. А если прилепить друг к другу абсолютно несоединимые вещи, от полученной уродливой конструкции очень скоро останутся одни обломки. И все к тому идет, между прочим.

Но не в этот раз. Не дождетесь.

– А коллекционер лох, – бросил серьезный человек уже почти безмятежно. – Был бы не лох, работал бы сам. Такую тему поднимают своими руками, больше никак. Вот этими руками!

Он растопырил над костром обе короткопалые пятерни, на них зазолотились волоски, и перстень вспыхнул гранями печатки. Тане тоже захотелось погреть руки над огнем, но в последний момент она все-таки воздержалась.

И спросила:

– Коллекционер? Какой коллекционер?

* * *

– Потырил он твои боны, Протопоп? – озабоченно спросил Цырик, вглядываясь в ночную дорогу. – За тем поворотом налево.

– Не боны, – напомнил его дружбан-телеведущий. – Таню! Ты ее не знаешь, одна девчонка из провинции…

– Это я понял. А боны где?

– Ну чего ты заладил?! В надежном месте. Вон у него.

– А-а, – Цырик коротко зыркнул на Артема, который старался не отвлекаться за рулем. – Отсюда уже прямо по шоссе. Понастроились тут!.. Тормозни, я выхожу.

Артем чисто рефлекторно сбросил скорость, выглядывая, где бы встать. Возмущаться ему и в голову не пришло. Возмутился Дима Протопопов.

– Цыр!!! Ты чего?!!

Помещался он сейчас на заднем сидении, у Артема за спиной, и если бы полез разбираться руками – а подозрения на то имелись, – это получилось бы четко через его, Артемову, голову. Танин жених предпочел притормозить и аккуратно остановиться под зеленым забором, нескончаемо уходившим вдаль. Цырик, сидевший рядом для удобства указывания дороги, тут же распахнул дверцу. Запахло ночью и жаром асфальта. Застрекотали сверчки, а позади симметрично взвизгнули тормоза.