Наследник

Пропало все.

И я сам в этом виноват.

Нельзя подключать к интимным, семейным делам посторонних людей. Наемников, для которых ни одна купюра никогда не была чем-то большим, нежели просто дензнак. А следовательно, значение имеет только количество, денежная масса – а также легкость и быстрота доступа к ней, желательно минуя посредников и наследников.

Жара. Поздний вечер, а никакого облегчения. У Менделя Кацнельсона, прошедшего лагеря и штрафбат, было больное сердце и множество, наверное, других болезней, о которых я и понятия не имел. Но я-то для своих лет железно здоров, и никакая жара не станет последней соломинкой, способной сделать неподъемной тяжесть мира на моих плечах. Я вынесу все, даже громадный груз собственных преступных авантюр и нелепейших ошибок – совершенных, впрочем, ради страсти, ради любви. Сомнительное облегчение, но в нынешней критической ситуации не будет лишним и оно.

От мягкого асфальта поднимается накопленный за день ядовитый жар. Каменные джунгли, ни одного дерева.

Все дело в том, что я с самого начала отказывался считать это дело семейным. Кто он мне такой, этот Дима Протопопов? – да в первую очередь, как и для всех, телевизионная фигура, лицо из ящика. Я даже не уверен, как именно определяется степень его со мной родства: троюродный или сколько-там-юродный племянник?.. С его отцом (кузеном?.. да нет, дальше) у нас никогда не было братских отношений. Разные города, разные судьбы, практически никаких общих интересов и пересечений. Тетя Циля обычно приезжала к матери одна, платиновая, экстравагантная и смешная, с роскошными и всегда абсолютно бесполезными подарками вроде фарфоровых рыбок в сервант или дефицитных польских туфель, маленьких им обеим. И всего один раз мы были у нее в гостях, что в те времена еще не требовало унизительной ночной встречи с пограничниками и таможней.

Тогда я и познакомился с Менделем Яковлевичем. Увидел его коллекцию. И влюбился, и осознал, на чем стоит мир, и с того самого момента (медленно переворачиваются мутноватые пластиковые листы альбома – темный восторг, светлое восхищение, жар в животе и томно-праздничная карусель перед глазами) стал одним из тех, кто никогда не даст ему рухнуть.

Димы еще и на свете не было.

Ощущаю глухое раздражение, неуместное, вредное для дела, но непобедимое. Зачем Дима? Зачем вообще он нужен, хваткий юноша из телевизора, символ совершенно иного времени, отношения к жизни, ценностей и приоритетов? Возможно, он уже продал эти боны, загнал по оскорбительной дешевке кому-то настолько случайному и далекому от нас, что сделка выпала из сферы, контролируемой всевидящим оком старика Тронского. А если еще и нет, то сейчас, когда его жизнь подверглась опасности, непременно это сделает. Для них, нынешних, в принципе не существует выбора между собственной шкурой и судьбами мира. Они уверены, что после них мир попросту отключится, словно картинка в телевизоре после нажатия кнопки «выкл». Или, скорее, круглой зеленой клавиши на дистанционном пульте.

Поэтому я и обязан его спасти.

Как?!!

Придется снова обращаться за помощью. Но теперь уже – не к посторонним. К своему, все понимающему человеку. Слава богу, у меня есть такой человек и такая возможность.

Прямоугольная вывеска с подсвеченными снизу и потому почти нечитаемыми бронзовыми буквами. Чуть в стороне светится, как гигантский плафон, застекленная витрина, полная прикнопленных внахлест стандартных распечаток, с которых смотрят одинаково пустыми глазами расплывчатые снимки неопознанных трупов и неопознаваемые в принципе фотороботы преступников разной степени опасности, но равной неуловимости. И отдельно столпотворение (места для них давно не хватает) фотографий живых – живых ли?! – пропавших без вести, в основном детей. Я не знаю, каких эмоций и слов достойна страна, где в таких количествах пропадают дети.

Но сейчас некогда думать об этом.

Поднимаю глаза, вижу светящееся окно. Пересчитываю на всякий случай и перевожу дыхание. Затем с трудом оттягиваю на себя тяжеленную дверь и вхожу. В мглистый холод, на ледник, убийственный после наружной жары. Девушка в аквариуме при входе сидит в теплом свитере, вязаный ворот которого выглядывает из-под синего форменного мундира.

– Вы к кому? – неприязненно и чуть удивленно.

Я отвечаю. Теперь она удивляется по-настоящему.

– На вас выписан пропуск?

Пояснить, что пропуск мне не нужен, невозможно. Как и пройти мимо нее, ничего не объясняя. Остается единственное, что должно подействовать с первой же попытки, потому что иначе сорвется все.

Смотрю на нее в упор. Нахохленное рыжее существо, примерзлая к кормушке усталая птица.

– Соедините, – говорю негромко и очень-очень убедительно, глядя в упор в обведенные зеленой тушью птичьи глаза. Никаких «он занят», никаких «его уже нет на месте» или «не положено». Пожалуйста!!!

Едва не срываюсь в истерику.

Но она уже соединяет.

* * *

Первые полкилометра они гнали на бешеной скорости, и Диме Протопопову, человеку действия, было почти хорошо. Он даже успел подумать, что, в принципе, плевал на Таню, и если она предпочитает […] с этим мажором, то ради бога. Лично он, Дима, в сложившейся ситуации поступал единственно правильно и был весьма доволен собой. И Таниным мажором с его подержанной (опять-таки неплохо – если что, не жалко разбить), но скоростной иномаркой в том числе. Пока он с какого-то […] не ударил по тормозам.

Дима хотел высказаться, но не успел.

– Куда дальше?! – заорал мажор, как если б их разделяла, как минимум, автострада.

Протопопов посмотрел вперед, увидел ярко освещенный перекресток, и даже хуже – сложносочиненную, с кольцом, транспортную развязку. И сообразил, что ответа он не знает.

Им уже скандально сигналили со всех сторон. Пришлось (мажору, но Дима был солидарен) дать задний ход и встать у обочины.

– Кто ее похитил?! – мажор продолжал орать.

– А я откуда…? – огрызнулся Дима.

– Но ты запомнил машину? Номера?!

– [… … … …], – не было ситуации, давно заметил Протопопов, в которой мат звучал бы неуместно. – Темно же.

– Так за кем же мы гонимся, блин?!!

Мягкотелое «блин» шлепнуло по яйцам эстетического чувства – плюс ко всему!!! – и минуты две Дима приводил себя в относительный порядок, сотрясая воздух и скручивая в трубочку мажоровы уши. Но надо было что-то еще и делать. И абсолютное непредставление, что же именно, выворачивало его, корежило, колбасило, перемалывало в фарш. А мажор смотрел. Ни на что не годный очкастый мажор на папиной «вольво» и только что из Таниной постели; последнее, разумеется, пофиг, но все-таки…

– Ее похитили из-за тебя, – негромко и задумчиво сказал он.

Дима Протопопов взвился было его убить, но мажор не заметил.

– Из-за твоего деда и его бон, – развивал он. – То есть, это те же самые люди, которые тебя кошмарили. Ты должен их знать, Димыч.

– Я? – кратко, но на немыслимую глубину изумился Протопопов.

– А если не ты… Я знаю, кто, по идее, в курсе. Поехали.

«Вольво» стремительно рванула с места, Диму бросило в развороте на дверцу, он заорал неразборчиво, мажор, не глядя, посоветовал пристегнуться. Они помчались по ночному городу, феерически-праздничному, как новогодняя елка, как мечта. Когда они гуляли по вечерам вдвоем с Таней, вспомнил Протопопов, у нее каждый раз делались круглые, восторженные глаза ребенка, получившего только что неопровержимое доказательство бытия Деда Мороза. В ее родном депрессивном городе, как-то призналась она, не светились по ночам даже окна и фонари.

Но там с ней зато ничего не случилось бы, в порядке самоуничижения подумал он (а трезвомыслие тут же подсказало, что именно при отключенном веерно электричестве и случаются самые мерзости). Это все из-за меня. Какого черта я ей рассказал, взвалил на нее?!..

Она уже знала, не унималось трезвомыслие. От деда Менделя.

А с дедом Менделем кто ее познакомил?!

Тем временем от иллюминации за окнами ничего не осталось. Так, хаотичные квадратики окон в спальных панельках и редкие, как последние бойцы расстрелянного батальона, фонари. Куда он меня завез, [… … …]?!

– Кажется, здесь, – сказал мажор. Сдал чуть назад, и в свет фар попала жестяная табличка с номером дома. – Точно.

Дима Протопопов распахнул дверцу и высунулся. В нос ударил жуткий запашок постоявшего день на жаре мусорного бака. Откуда-то сверху энергично орал футбольный комментатор. Пронзительно мяукнула кошка, раздался многоэтажный и какой-то совсем нехудожественный мат.

– Что за дыра? – осведомился Дима.

– Здесь живет твой друг, не узнал? – сказал мажор, вылезая из машины. – Этот, забыл как его, смешное такое имя… Я думал, ты в курсе.

– Мой друг?!