Октябрический режим. Том 1

Все подобные толкования – это лишь попытка крайних консерваторов не оказаться «большими роялистами, чем король». Монархисты не могли, не потеряв своего имени, повернуть налево следом за Монархом. Поэтому им оставалось лишь отрицать очевидное.

Путаница

Недоговоренность манифеста 17 октября заставила ломать вокруг него копья. Бесконечные споры порождали путаницу. В Ялте духовенство всерьез спорило на благочинническом съезде, нужно ли теперь поминать Государя «Самодержавным», а алуштинский священник даже перестал так поминать, за что попал под запрет.

«Наше государство потеряло свой паспорт», – сокрушался «Свет», а «Речь» уточняла, что оно «живет по двум паспортам, и оба фальшивые».

У нас «есть конституция, посколь Его Императорскому Величеству это угодно», – эта шутка лучше всего характеризует двусмысленное положение Российской Империи после 1905 г.

Заем по ликвидации войны

До созыва Г. Думы правительству приходилось дорабатывать по старым началам. Не откладывать же дело, ожидая его утверждения будущим народным представительством! Одним из таких важнейших вопросов, решенных помимо Г. Думы, стал вопрос о заключении в Париже займа по ликвидации войны. Либералы, недовольные подобным самоуправством исполнительной власти, предприняли шаг, граничащий с государственной изменой. «…нашлись в ту пору русские люди, которые прибыли в Париж, где я в то время находился, и обивали пороги у французских властей, стараясь препятствовать совершению займа», – рассказывал Коковцев. С этой целью частным порядком образовался некий союз, называвший себя франко-русским комитетом. Он добился для нескольких лиц, сравнительно известных, но не являвшихся его членами, приема у министра внутренних дел Клемансо и министра финансов Пуанкаре. Первый сообщил, что заем уже разрешен, а второй – что правительство обусловит расходование занимаемых средств разрешением Думы. К счастью, договор все-таки был заключен.

Кто были эти русские? Впоследствии Коковцев назвал два имени – кн. П.Долгорукий и гр. Нессельроде. К ним примкнул тогда еще неизвестный В. А. Маклаков. «Мысли о том, что перед лицом иностранцев Россия должна была быть едина и внутренние распри забыть, была тогда мне чужда, – писал он тридцать лет спустя. – Но этой мысли было чуждо все освободительное движение, вся традиция либерализма. … В 1906 г. я погрешил не своим личным, а нашим общим грехом». Гениальный адвокат, он и тут нашел оправдание.

Кадеты – властители дум

Учредительный съезд конституционно-демократической партии, выросшей из левого крыла земских съездов, состоялся 12-18.X.1905. Газеты именовали ее «ка-детами», «кадепистами», где-то пытались даже писать «кадэки», но все эти именования не прижились. «Кадеты» и «кадеты». «Россия» передавала юмористический слух, будто бы учащиеся кадетских корпусов подали петицию об изменении их названия ввиду нынешней зазорности имени «кадет». В ноябре 1905 г. руководители партии переименовали ее в «партию народной свободы», надеясь, что русское название будет понятнее избирателям.

Кадеты вобрали в себя почти весь цвет современной им интеллигенции, в особенности профессуру. Они считали себя «каким-то рыцарским орденом "интеллигенции"», а Столыпин назвал их «мозгом страны». Партия ратовала за парламентаризм – «европейский идеал». В 1906 г. она была на пике своей популярности. «Попутный политический ветер надул паруса партии, сделал ее "народной", – писал В. А. Маклаков. – Помню стремительное проникновение в нее таких элементов, которые не только программы ее понять не могли, но не умели произнести ее имени».

Чтобы заручиться поддержкой крестьян, партия выставила лозунг принудительного отчуждения земель помещиков. Этот принцип был чужд кадетам как с идеологической стороны, так и по личным мотивам. «Нельзя же допустить, чтобы Орлов-Давыдов, обладающий десятками тысяч десятин земли, мог серьезно желать принудительного отсуждения ее, или Набоков, владелец крупных заводов на Урале, мог быть социалистом, – говорил один из политических противников. – Это просто фарисейство». Партия не воспринимала свой лозунг всерьез. По словам Муромцева, «при некотором искусстве» подобный проект мог бы быть растянут «лет на тридцать, а то и более». Впоследствии Маклаков немало страниц посвятил нападкам на своих товарищей по партии за то, что они из тактических соображений пошли на поводу у крестьян, грезивших о земле помещиков.

В пересказе Стаховича предвыборные аграрные обещания кадетов выглядели так:

«Эта партия жонглирует программами с ловкостью заправского акробата.

Прежде всего на плохой бумаге была выпущена программа, в которой просто-напросто вся земля обещалась даром; это, очевидно, – программа для самых темных масс.

Вторая программа, на бумаге получше, обещала, что земля будет передана крестьянам и оплачена налогами; это, очевидно, – для более сознательной массы, которая понимает, что даром ничего нормальным порядком получить нельзя.

Наконец, третья программа, уже на хорошей бумаге, обещала передачу земли с уплатой владельцам по справедливому вознаграждению. Это, очевидно, – для крестьян уже совершенно сознательных.

Таким образом, чем хуже бумага, тем щедрее обещания».

Выборы в Г. Думу

Когда речь заходила о выборах, радикальная интеллигенция всегда настаивала на 4-хвостке. «Русская интеллигенция в своей массе, в особенности социалисты, считали четыреххвостку незыблемым догматом. Стоило в каком-нибудь документе или резолюции высказаться за всеобщее избирательное право, хотя бы просто в интересах стиля не упомянув об остальных трех "хвостах", как в прессе и на митингах поднимался гвалт. Вас начинали обвинять в двуличности, в. недопустимом компромиссе с крупной буржуазией, в измене принципам демократии и т. д.». Особенно спорным «хвостом» были прямые выборы. «Господа, как себе хотите, а моя дурья башка постичь не может, как неграмотные мужики будут голосовать за неизвестных и чуждых им партийных кандидатов», – говорил кн. Н. С. Волконский на одном из общеземских съездов.

Государь не согласился на всеобщие выборы: «Бог знает, как у этих господ разыгрывается фантазия». Правительство пошло по иному пути. Первый избирательный закон (6.VIII.1905) разрабатывался для законосовещательной Думы, устанавливал для выборщиков высокий имущественный ценз и разделял их по куриям – землевладельческая, городская и крестьянская. Выборы были многоступенчатыми.

При обсуждении проекта избирательного закона в Петергофском совещании (июль 1905 г.) раздавалось много голосов в пользу усиления крестьянского элемента как наиболее консервативного, своеобразной «стены», о которую «разобьются все волны красноречия передовых элементов» (гр. А. А. Бобринский). Самые наивные лица ратовали даже не просто за крестьян, а еще и за неграмотных крестьян: грамотные-де крестьяне нравственно испорчены «газетными теориями», а неграмотные «обладают более цельным миросозерцанием» и «эпической речью» (Н. М. Павлов, А. А. Нарышкин). Скептики возражали, что в силу своей неразвитости крестьянство подпадет под влияние агитаторов и не сможет составить самостоятельную силу: «Это скорее воск, из которого можно вылепить художественное произведение или сделать ни к чему не годную безделушку, смотря по тому, в чьих руках окажется этот мягкий материал». Тем более неграмотные «будут только пересказывать эпическим слогом то, что им расскажут и подскажут другие» (В. Н. Коковцев). В конце концов Государь предпочел золотую середину: независимо от общих выборов крестьяне каждой губернии должны избирать одного депутата из своей среды – «обязательного мужика». Что до грамотности, то Государь решил исключить это требование.

Манифест 17 октября объявил о предстоящем расширении круга избирателей, и соответствующий избирательный закон последовал 11.XII.1905. В землевладельческий съезд включались крестьяне, владевшие даже ничтожным земельным участком, но на правах частной собственности (большинство крестьян владело землей не единолично, а в составе общины), благодаря чему выборщики от крестьянской курии получили большинство перед дворянами. Курия городских избирателей пополнилась всеми лицами, живущими в уездах, но получающими содержание по государственной, общественной или железнодорожной службе, – врачами, учителями и т. д. Они считались «наиболее беспокойным элементом из состава населения уезда». Была добавлена отдельная рабочая курия.

Итак, крестьяне, рабочие и сельская радикальная интеллигенция – вот кого следовало ждать в I Думе. При этом судьба выборов находилась в руках крестьянства.

В соответствии с Указом 12.II.1906 выборы производились по стране в разные сроки «по мере открывающейся к тому возможности» из-за смуты. В Петербурге газеты поначалу писали, что выборы будут назначены на 25 марта, то есть на праздник Благовещения, который в тот год совпадал с Лазаревой субботой. Правая печать забила тревогу, твердя, что на выборные собрания придут только те, кто не посещает храмов. Тогда выборы были перенесены на следующий день – Вербное воскресенье. В тот же день состоялся первый этап московских выборов.

В масштабе Империи процедура затянулась настолько, что депутат от Акмолинской области Букейханов добрался до Петербурга лишь после роспуска Думы, а кое-где выборы не состоялись даже к этому времени, и председатель Совета министров вынужден был разослать циркуляр о приостановлении выборов в Думу в связи с ее роспуском.

Что крестьяне могли понять в совершившемся 17 октября 1905 г. перевороте? Они усвоили, что скоро соберется Г. Дума, и связывали с ней радужные надежды. Рассчитывали, что она осуществит прирезку земли. Кроме того, крестьяне полагали, что без Думы «министры воруют». Дальше этих примитивных объяснений народная мысль не пошла.

На волостных сходах крестьяне должны были избрать уполномоченных. Простых хлебопашцев из своей среды. Конечно, своих соседей отлично знали и могли найти достойных. Но не нашли. Солидных людей оставили «для себя» – для должностей старшин и волостных судей. К тому же солидные, «скептически отнесясь к Думе, просто не хотели "канителиться"». А уполномоченных выбирали по той же мерке, что и разных ходатаев перед начальством, предпочитая «лиц, прошедших огонь, воду и медные трубы, таких, которые, по их выражению, ничего не боятся и все на своем веку видели, одним словом, отчаянных», «чем-нибудь обиженных, озлобленных, так называемых, горланов, способных всех перекричать и переспорить». Вот таких-то волости и послали в уездные города.

В одной газетной заметке всплыл еще более чудовищный критерий для крестьянских выборов: «Мы сначала не знали, кого выбирать… Вот полиция перед выборами начала обыскивать, так мы взяли да и выбрали тех, кого обыскивали…». Но в него верится с трудом. Если обыскивали какого-нибудь народного учителя, то его нельзя выбрать на сходе. А если кого-нибудь в уездном городе, то откуда деревенский житель знает об обыске?

Итак, уполномоченные от волостей «горлопаны» съехались в уездные города. Здесь выборы повторялись в более крупном масштабе, только в отличие от волостного схода вокруг были незнакомые лица. Кроме того, Г. Дума отсюда казалась ближе, а значит, ближе было и заветное ежедневное 10-рублевое содержание депутата, которое представлялось простонародью солидной суммой. «десять рублей депутатской диеты совершенно опьяняли этих простых людей», – писал В. П. Обнинский, а Н. Н. Оглоблин полагал, что «красненькая» десятирублевка «погубила почти все выборы… и изобретателя ее следовало бы предать вселенской анафеме…». В уездном избирательном собрании «большинство, перекричав свой волостной сход и одолев соперников, уже предвкушали почет и сладость десятирублевок, а потому каждый смотрел на всех остальных как на конкурентов и готовил им черный шар».

Неудивительно, что уполномоченные от волостей повсеместно голосовали каждый за себя, а при неудаче тянули жребий. Этот последний способ выборов вообще оказался среди крестьян едва ли не самым распространенным. Неудивительно, что в итоге, по справедливому выражению Шидловского, народное представительство в Г. Думе носило «до известной степени случайный характер».

Таким образом, если на первом этапе были горлопаны, то на втором этапе – случайные горлопаны. Они поехали в губернский город и там встретились с уполномоченными от других курий – землевладельцами (в том числе такими же крестьянами, но владевшими собственной землей), горожанами, рабочими. Тут задача усложнилась. Вокруг лица не только незнакомые, но еще и более культурные, имевшие, конечно, больше шансов попасть в Думу. Крестьяне-землевладельцы оказались в таком положении еще на предыдущем этапе – в уездном избирательном собрании.

В смешанных избирательных собраниях многие крестьяне снова голосовали каждый за себя, путая хитроумные предвыборные соглашения, заключенные господами. «Я был свидетелем, – вспоминал Еропкин, – как крестьяне-избиратели, забаллотировав всех кандидатов, сплошь баллотировались в члены Г. Думы, предварительно перекрестившись: помоги Бог! Их нисколько не смущало, что они получали при этом по 3, по 4 избирательных шара из сотни. Они все-таки продолжали зря тратить время, надеясь, что Бог поможет».

Но приходилось голосовать и за образованных лиц, быстро оценивших обстановку и проявивших недюжинные агитационные таланты.

– Кто этот нищий?

– Это русский мужик.

– Умеет ли он отличить правую руку от левой?

– Нет, господин учитель, не умеет, но, как уверяют кадеты, – он отлично разбирается в политических партиях.

На выборах многие такие мужики «шли за теми, кто им больше обещал». Например, в Кирсанове «разные проходимцы» говорили выборщикам:

– Хочешь получить землю соседнего барина?

– Хочу, кормилец!

– Так голосуй за меня: тогда и землю всю получишь!

В Воронеже крестьяне проголосовали за помещика-кадета, «который, произнеся накануне речь на одном из предвыборных собраний и приглашая голосовать за кадетскую партию, между прочим, сказал, что кадеты в Думе в первую очередь проведут раздачу всех помещичьих земель крестьянам безвозмездно. Когда по окончании им своей речи кто-то из присутствовавших сказал ему, что ничего подобного в кадетской программе нет, то он сначала ответил, что он этого и не говорил, а когда был уличен другими присутствовавшими, то сказал, что эти слова, вероятно, вырвались у него бессознательно».

Многоступенчатость выборов оказалась камнем преткновения для крестьян. Если в своих волости или уезде они еще могли остановиться на какой-либо дельной кандидатуре, то в губернском избирательном собрании, куда съезжались выборщики из чужих уездов, попробуй столкуйся с незнакомцами! «Мы думали, туда пойдут наши избранники от каждого уезда, а оказалось, вот уже два года выбираем их, стараемся, а попадают совсем незнакомые, чужие нам люди, – говорил некий крестьянин. – Не допускают наших в губернских выборах и только! Какие-то там партии. Может быть, выбранные и умные, и хорошие люди; но ни они нас не знают, ни мы их».

Особый интерес представляют выборы в Западном крае и губерниях Царства Польского. Поляки дорожили каждым голосом, признаваясь: «Мы заставили приехать даже тех, кто был в Париже, Ницце и Монте-Карло». Они приводили под руки дряхлых стариков, не покидавших свои имения десятилетиями. Голосовали за намеченного заранее своего кандидата. Русские же были разобщены, порой не знакомы между собой. Поэтому на выборах в I Думу поляки в Западном крае были хозяевами положения, откровенно заявляя русским, что не дадут им «нi еднего кшесла». В Заславльском у. два гласных поляка, «которым принадлежит чуть не пол-уезда», устроили незаконное внесение в избирательные списки 66 поляков, своих управляющих. Благодаря этому трюку в выборах в I и II Г. Думу в уезде не участвовало ни одного выборщика от русских.

Отличительными чертами первой избирательной кампании стали

невмешательство властей, провозглашенное Высочайше одобренным всеподданнейшим докладом гр. Витте. Впрочем, неофициально Крыжановский и тогда, и позднее раздавал местным администраторам деньги на выборы;

неподготовленность и абсентеизм консервативных избирателей;

слаженность работы левых партий. Списки выборщиков, в отличие от списков кандидатов в Думу, были довольно длинными, а описки делали бюллетень недействительным. Крестьяне же по неграмотности и вовсе не умели записать имена своих кандидатов. Поэтому «все избиратели были засыпаны готовыми списками»;

хитроумные способы, применявшиеся партиями для давления на неопытных избирателей, в первую очередь – угощение. «Русское знамя» описывало, как в одном из банков они съедали «предлагаемые им потомками колена Гадова завтраки и обеды, после которых в виде десерта получали бюллетени с кадетскими кандидатами». «Выборы в Государеву Думу, а выборщики готовы за стакан чая выбрать кого угодно», – сокрушалась газета. В Самаре кадеты разместили крестьянских выборщиков на заранее арендованных постоялых дворах, обеспечив гостям «надлежащий комфорт и некоторый запас освежительных напитков», а главное – предвыборных листовок. Накануне же выборов кадеты устроили в трактире предвыборное собрание с соответствующим угощением, заманив туда крестьян посулами, обманом или силой. В Пензе к тому же приему прибегнул чиновник полицейского управления. В Симферополе октябристы попытались не пропустить на выборы евреев и всучить свои бюллетени татарам, а также подменить настоящих избирателей наемниками;