Октябрический режим. Том 1

В 1906 г. ректор С.Петербургской духовной академии преосвященный Сергий по просьбе студентов отслужил панихиду по казненным в Очакове анархистам лейтенанта Шмидта и трем матросам, отказавшимся причаститься перед казнью. После этого «Русское знамя» посоветовало академии обратить внимание «на более интересных покойников»: Гришку Отрепьева, Стеньку Разина, Иуду Искариотского – «кстати, через 3 нед. будет ровно 1873 г., что он удавился».

Из семинаристов-радикалов вырастали пастыри-радикалы. «Священник, открыто попирающий не только церковные каноны, но и действующий как отъявленный революционный агитатор – тип совсем не редкий в наши дни», – писала «Россия». Самый известный представитель этого типа – от. Георгий Гапон, но он лишь один из многих.

От. Григорий Петров, деятельная и яркая фигура, названная В.Дорошевичем «священником Бога живого», баллотировался в Г. Думу II созыва от партии народной свободы. В январе 1908 г. за политические убеждения был лишен сана.

Архимандрит Михаил (Семенов), профессор петербургской духовной академии, работал в левых газетах, в 1906 г. напечатал брошюру «Революционные силуэты», восхвалявшую первомартовцев и террор, вскоре перешел к старообрядцам, у которых получил сан епископа. В 1911 г. за упомянутую брошюру приговорен к заключению в крепости на полтора года.

Находились сельские священнослужители, которые вели революционную пропаганду. За распространение воззваний преступного Крестьянского союза, подстрекательство крестьян к отобранию частновладельческих и монастырских (!) земель и отказу от взноса податей были арестованы священники Иоанн Мерецкий (дер.Тарабанова Валуйского у. Воронежской губ.), Василий Минкевич (с.Гулынок Пронского у. Рязанской губ.), Александр Ливанов (с.Александрова Пустынь Рыбинского у. Ярославской губ.), Николай Казанский (с.Перово Московской губ. и уезда) и дьяконы Григорий Вавилов (с.Георгиевское Орловской губ. и у.), Иван Голиков (с.Лаврово Кашинского у. Тверской губ.), Константин Шуст (Полтавская губ.).

Либеральничали даже архиереи, и, таким образом, радикализм охватил все духовное сословие снизу доверху.

Левые убеждения духовенства выглядели пикантно ввиду особого положения, которое в Российской Империи принадлежало православной Церкви. «Священнослужитель, совершая литургию, молится о здравии и благоденствии Государя Императора, он служит молебствия в царские дни, и если в Думе он оказывается противником монархической власти, невольно спрашиваешь себя, когда же он лицемерит – в церкви или в парламенте?» – писал «Голос Москвы».

«Русское знамя» иронически предсказывало, что радикальным «лжепастырям» придется создать вместе с интеллигенцией новую церковь, «в которой, кроме панихид по "борцам за свободу", нашим пастырям никаких служб церковных совершать не придется, так как ведь наши либералы и радикалы, как известно, других служб не признают и не посещают».

Новый строй

Конституция

После 17 октября можно было говорить о провозглашении конституции. Ее существование признавал и Государь, и гр. Витте, и Столыпин в интервью Людовику Нодо.

20.II.1906 были опубликованы два закона – новое Учреждение о Г. Думе взамен изданного 6 августа и новое Учреждение Г. Совета. Манифест, сопровождавший эти акты, вновь провозгласил, что отныне никакой закон не может восприять силы без одобрения обеих законодательных палат.

При разработке новой редакции Основных Законов Российской Империи возник вопрос о том, как же теперь определить монархическую власть. В старом тексте было так:

«Статья I. Император Всероссийский есть Монарх Самодержавный и неограниченный. Повиноваться Верховной Его власти не токмо за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает».

В новой редакции это положение звучало так:

«Статья IV. Императору Российскому принадлежит Верховная Самодержавная власть. Повиноваться власти Его не только за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает».

Таким образом, слово «неограниченный» было вычеркнуто. Оно осталось только в ст. 222 по кодификационному недосмотру. «Всероссийский» Монарх превратился в просто «Российского», а вся статья спустилась с почетного первого пункта на четвертый.

Кроме того, Основные Законы содержали следующие существенные новшества:

«Государь Император осуществляет законодательную власть в единении с Г. Думой и Г. Советом» (ст. 7);

никакой закон не может последовать без одобрения Г. Думы и Г. Совета (ст. 86);

законопроект, отклоненный одним законодательным установлением, считается отклоненным (ст. 111).

В сущности, это и есть конституция, особенно ст. 86.

За Монархом сохранялась «власть управления во всем ее объеме» (ст. 10), то есть исполнительная – руководство работой министров. Это важное отличие от парламентской монархии, где министерство назначается парламентом. Поэтому проф.Коркунов в своем курсе русского государственного права характеризовал наше государственное устройство как монархию не парламентскую, а дуалистическую.

В единоличном ведении Монарха оставалось военное законодательство (ст. 96-97), церковное управление (ст. 65, 68) и учреждение императорской фамилии (ст. 21, 175).

В области общего законодательства Монарх был вправе единолично проводить какие-либо экстренные меры в период перерыва занятий законодательных учреждений (ст. 87) и осуществлять призыв новобранцев, если соответствующий законопроект не успеет пройти все инстанции к 1 мая очередного года (ст. 119). Однако это были очень условные права, поскольку в первом случае закон все равно подлежал внесению в Г. Думу, а во втором число новобранцев не могло превышать назначенное в предшествующем году. Однажды Кутлер назвал ст. 119 «аномалией», «уродливым явлением нашей конституции». Те же комплименты можно было отнести и к ст. 87. Эти статьи – лишь атавизмы, не имеющие большого значения, если, конечно, ими не злоупотреблять.

Новые Основные законы так разнились по духу, точности и юридической грамотности со старыми, что поначалу, прочитав проект в газете «Речь», «Московские ведомости» заподозрили «громадную мистификацию». П. Н. Милюков дал Основным Законам убийственную характеристику: «Лучшее в них есть только ухудшение худшей части худших европейских конституций», Горемыкин говорил о «какой-то пародии на западноевропейский парламентаризм», Шванебах острил: «Соната, написанная для скрипки Страдивариуса, положена на балалайку», а Л. А. Тихомиров писал: «это не конституция, а просто неразбериха, при которой никакое правление невозможно».

С учреждением Г. Думы законодательная система Российской Империи стала двухпалатной. Cт. 106 Зак. Осн. провозгласила равноправие обеих палат. За Монархом в законодательной области оставалось лишь право вето, причем его можно было применить лишь после утверждения законопроекта обеими палатами. Система, состоящая из равноправных палат и бесправного Монарха, была обречена на равновесие в механическом смысле слова: силы компенсировали друг друга, составляя в сумме ноль. Рано или поздно кому-то из них следовало уступить, то есть неизбежно было либо возвращение к прежнему типу монархии, либо отмена монархии как таковой.

Как справа, так и слева раздавались призывы дать преимущество одной из палат. Левые видели в Г. Совете «намордник на народное представительство», «тормоз для реформаторского законодательства» и «препятствие на пути превращения России в современное конституционное государство», порой прямо предлагая упразднить верхнюю палату. С другой стороны не кто иной как сам Государь считал «полной бессмыслицей» статью Учреждения Г. Думы о том, что законопроект считается отклоненным, если она не примет поправок Г. Совета».

При рассмотрении проекта Учр. Г. Совета кн. Оболенский и Кутлер, к которым примкнул и гр. Витте, предложили лишить Г. Совет права вето: если нижняя палата принимает законопроект, а верхняя отклоняет, то первой достаточно собрать две трети голосов, чтобы, минуя вторую, передать дело на усмотрение Монарха. «…ибо нельзя же допустить, чтобы все остановилось в стране из-за взаимных счетов двух враждующих палат». Однако эта поправка не получила утверждения.

Наконец, самым простым и радикальным путем разбалансировки законодательной системы было ее возвращение к состоянию на 17 октября 1905 г. Для этого «Московские ведомости» предложили следующую поправку к ст. 7 Зак. Осн. «Власть законодательная во всем объеме принадлежит Государю Императору и осуществляется при законосоставлении либо обычным порядком, либо чрезвычайным, т.е. непосредственным действием верховной власти. В обычном порядке законосоставления Государь Император осузествляет законодательную власть с участием Гос.Совета и Гос.Думы. Законы, изданные в порядке чрезвычайном, объявляются Высочайшим повелением». Кроме того, правые настаивали на том, чтобы мнение меньшинства доводилось до сведения Верховной власти наравне с мнением большинства.

Конституции нет

Понемногу революционная лексика стала выходить из употребления в правительственных кругах. Уже в ноябре 1905 г. гр. Витте признался Милюкову: «я о конституции говорить не могу потому, что царь этого не хочет», а в начале 1906 г. тот же гр. Витте ответил тому же кн. Мещерскому: «Никакой конституции у нас нет».

Официально предпочитали употреблять термин «обновленный представительный строй», сохраняя при этом верноподданническую лексику. Любопытно проследить эволюцию заявлений Столыпина на этот счет:

1906 г – «У нас режим конституционный, но не парламентский».

1907 г. – «В моем представлении слово "конституция" едва ли применимо в данном случае. Оно определяет такой государственный порядок, который или установлен самим народом, как у вас в Америке, или же есть взаимный договор между короной и народом, как в Пруссии. У нас же манифест 17 октября и Основные законы были дарованы самодержавным Государем».

1908 г., на вопрос журналистки Марии Горячковской о том, монархия в России или конституция, – «Конечно, у нас монархия, и очень сильная монархия, с народным представительством».

1909 г. – «Сколько времени, например, было потрачено, да и до сих пор тратится на бесплодные споры о том, самодержавние ли у нас или конституция. Как будто дело в словах, как будто трудно понять, что манифестом 17 октября с высоты престола предуказано развитие чисто русского, отвечающего и народному духу, и историческим преданиям государственного устройства?».

16.II.1906 в Царском Селе Государь обратился к депутации от Самодержавно-монархической партии г. Иваново-Вознесенск Владимирской губ. со знаменательными словами: «Передайте всем уполномочившим вас, что реформы, которые Мною возвещены Манифестом 17 октября, будут осуществлены неизменно, и права, которые Мною даны одинаково всему населению, неотъемлемы; Самодержавие же Мое останется таким, каким оно было встарь». Государь даже говорил о неограниченности своей власти, но это слово исключили при публикации. Тем не менее, заявление было знаменательно. По случаю этой важнейшей речи астраханская Народная монархическая партия отслужила в местном кремле торжественный всенародный молебен с крестным ходом, на котором, как она сообщала Государю, присутствовало 20 тыс. чел. «Великая тяжесть упала с плеч наших», – писали они в телеграмме Государю. А Русская монархическая партия к первой своей годовщине (весна 1906 г.) изготовила особые нагрудные знаки для своих членов с изображением символов Монархии и со словами «Самодержавие Мое останется таким, каким оно было встарь. Николай II», ставшими девизом этой партии.

Монархические толкования

Склонные выдавать желаемое за действительное, подбодряемые словами Государя, монархисты упорно пытались примирить термины «Самодержавие» и «Дума», сочиняя разные натянутые толкования актов 1905–1906 гг. Получалось, что все эти законы издавались для чего угодно, только не для провозглашения конституции.

Монархисты не признавали за манифестом 17 октября главенство в этой серии учредительных актов. Либералы, дескать, искусственно, «по своему усмотрению», возвеличили этот закон, умаляя значение остальных.

«Коренным» объявлялся манифест 6 августа 1905 г.: «В сих видах, сохраняя неприкосновенными Основные Законы Российской Империи о существе Самодержавной власти, признали Мы за благо учредить Г. Думу и утвердили положение о выборах в Думу». Манифест 17 октября не упоминает о Самодержавной власти, значит, он ее не изменил, он – «дополнительный» и «может быть истолкован в смысле, вполне согласном с Самодержавием».

Правило, установленное названным манифестом, – «чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной Думы», – монархисты считали относящимся не к Верховной Власти, а к правительству. После 17 октября исполнительная власть лишена права подносить на утверждение Монарха законы, не прошедшие через Думу.

Впрочем, подобное правило существовало и прежде в ст. 50 старых Основных Законов: «Все предначертания законов рассматриваются в Г. Совете, потом восходят на Высочайшее усмотрение и не иначе поступают к предначертанному им совершению, как действием Самодержавной власти». Г. Совет, орган, подобный Г. Думе, существовал, ни один закон не мог его миновать, но эти ограничения не затрагивали существа Самодержавия. Потому нет существенной разницы между «напоминанием в манифесте 17 октября правительству его обязанности соблюдать законодательный порядок» и текстом старых Основных законов.

17 октября установлен лишь «новый путь осуществления Самодержавной Царской власти». К числу органов, через которых она действует, добавилась Г. Дума, только и всего.

Само по себе наличие народного представительства никак не ограничивает Самодержавную власть и даже является признаком исконно-русского образа правления – вспомним Земские соборы. Со времен Петра I «космополитическая и интернациональная бюрократия» – инородцы и космополиты – встали стеной между Царем и народом. Поэтому «старый режим» был не Самодержавием, а его «фокусническим подменом». Николай II решил уничтожить средостение, только и всего.

М.Меньшиков утверждал, что Г. Дума – не единственное и не высшее представительство народа. Верховный представитель нации – Монарх. «В Г. Думе нашей депутаты представительствуют не власть народа, а скорее его верноподданничество, т.е. одинаковое с министрами подчинение Трону».

Таким образом, манифест 17 октября переворачивался монархистами с ног на голову, а конституционные толкования этого акта «революционерами, космополитами и инородцами» объявлялись «совершенно произвольными». «Недоговоренность» же «вкралась» потому, что «время издания Манифеста совпало со смутой и нахождением у власти тайных врагов Самодержавия, которые, сгорая честолюбием, затеяли ограничить Царскую власть».

Далее, Манифест 20 февраля 1906 г. тоже не упоминал о каком-либо изменении существа Самодержавной власти и толковался монархистами в благоприятном для них смысле. «Самодержавие на Руси сохранено, – писало «Русское знамя». – Вот глубоко-важный смысл этого манифеста, отныне ставшего основанием дальнейшей жизни Русского государства и примирившего возвещенные манифестом 17 октября начала свободы с историческим укладом русской государственной жизни!».

Манифест 23.IV.1906, сопровождавший опубликование новых Основных Законов, содержал знаменательные для монархистов слова: «Установив новые пути, по которым будет проявляться Самодержавная власть Всероссийских Монархов в делах законодательства, Мы утвердили Манифестом 20 февраля сего года порядок участия выборных от народа». Наконец, опровергался и четкий конституционный смысл самих Основных Законов, оставивших за Монархом «Верховную самодержавную власть» (ст. 4), которая, следовательно, при необходимости «может стать выше закона». Провозглашенное в ст. 7 «единение» с законодательными учреждениями, в котором Государю надлежало осуществлять законодательную власть, еще не означает равноправия всех трех органов и разделения между ними власти Верховной – источника всех властей. «Г. Совет и Г. Дума – суть создания Государя Императора, они существуют только в силу его велений». «Единение» сводится лишь к тому, что обеим законодательным палатам предписывается обсуждение законодательных предположений, восходящих на утверждение Верховной самодержавной власти (первые статьи Учреждений Г. Совета и Г. Думы). Таким же образом толковалась ст. 86. Даже сохранение слова «неограниченный» в ст. 222 Зак. Осн. использовалось монархистами как аргумент в свою пользу.