Октябрический режим. Том 1

А. Н. Наумов, говоривший с Государем 23.XI, пришел к выводу, что Августейшему собеседнику не доложили о бушующей революции. Однако, по словам мемуариста, под впечатлением его рассказа в этот самый день Государь приказал Дурново подавить беспорядки.

Тем не менее, Дурново и Витте по-прежнему боялись действовать наперекор революционерам. Скрепя сердце власти решились арестовать председателя Совета рабочих депутатов Хрусталева-Носаря (26.XI). Совет ответил, что продолжает готовиться к вооруженному восстанию, но Дурново так и не решился отдать приказ об аресте членов этой организации. Делу помог случай (3.XII): министр юстиции М. Г. Акимов, услышав доклад Герасимова, своей властью как генерала-прокурора уполномочил его на арест. Поворот политики Герасимов относит к 7.XII, связывая его с требованием Всероссийского железнодорожного съезда объявить всеобщую забастовку, переходящую в вооруженное восстание. Только тогда Дурново позволил арестовать в столице те 700-800 человек.

В том же декабре (10-19.XII) в Москве произошло восстание, ставшее самым ярким эпизодом революционной вакханалии. На улицах шли перестрелки, стояли баррикады. «Толпы вооруженных дружинников врывались в дома, угрожая револьверами, требовали есть и пить, забирали деньги и имущество, выбрасывали домашнюю утварь и мебель на улицу, где устраивали из них баррикады. Другие толпы приходили вслед за первыми и насильно выгоняли простой народ на улицу строить баррикады». Электричество, водопровод, железные дороги – все это замерло в руках революционеров. Воза с продовольствием не пропускались, обливались керосином. Дрова были разобраны на баррикады. «Москва очутилась в положении хуже чем при нашествии иноплеменников». Наконец в город был командирован полк. Мин с Семеновским полком, сурово подавивший восстание.

В Севастополе ген. Меллер-Закомельский несколькими залпами остановил бунт Черноморского флота. Затем то же лицо было командировано на Западно-Сибирскую железную дорогу, где хозяйничали забастовочные комитеты. Расстреляв 7 человек, Меллер-Закомельский водворил порядок на протяжении нескольких тысяч верст.

На протяжении пути от Харбина до Читы, где уже была объявлена республика, ту же роль выполнил ген. Ренненкампф.

В Новороссийске порядок был восстановлен лишь благодаря приходу надежных войск из Екатеринодара под командой генерал-майора Пржевальского. Угрожая машинисту оружием, отряд в 1500 солдат выехал в Новороссийск, но пришлось сойти на ст.Туннельной ввиду сведений о намерении революционеров взорвать поезд или сбросить его в море, переведя стрелку. Остаток пути прошли пешком. Появление в Новороссийске отряда генерал-майора Пржевальского (25.XII.1905) заставило революционеров разбежаться, и порядок воцарился мгновенно.

Борьба с революцией осложнялась бессилием перед ней обычных законов. Например, уголовное право Российской Империи не знало такого преступления как подстрекательство к погрому помещиков. Присяжные, боясь мести революционеров, страшились судить по справедливости. Вот характерный случай. 3.V.1907 в Екатеринославском окружном суде слушалось дело об экспроприации из лавки, то есть с политической подкладкой. Присяжные попросили о закрытой баллотировке, но когда председатель суда отказал, то вынесли оправдательный приговор.

С исключительной смутой надлежало бороться исключительными мерами. Режим усиленной охраны предоставлял властям право административной высылки, задержания подозреваемых на срок до 2 недель, запрета митингов и т. д. Режим чрезвычайной охраны предоставлял те же полномочия, а кроме того право учреждения военно-полицейских команд, закрытия органов печати и учебных заведений и т. д. Местами (Царство Польское, Кутаисская губ., Одесса) даже было введено военное положение. Наконец, губернаторы всех прочих местностей имели право издания обязательных постановлений, изымая любое преступление из ведения судебных властей.

По Империи прошли так называемые карательные экспедиции. Войска вошли в города, пострадавшие от внутреннего врага, словно от внешнего. «…если бы мы не были казаками, мы бы плакали», – вспоминал сотник М. А. Караулов о своем вступлении с отрядом генерала Мищенко в разгромленный революционерами (30-31.X.1905) Владивосток.

К бунтовщикам применялись строгие меры вплоть до смертной казни. Если в 1866–1892 гг. в Российской Империи было вынесено всего 134 смертных приговора, то за 1905 и первую половину 1906 гг. – около 300. В ходу был афоризм о том, что смертную казнь можно бы отменить, но пусть первыми начнут гг. убийцы. Впрочем, генерал-губернаторы широко применяли свое право смягчать приговоры военно-окружных судов. «Смертная казнь почти нигде не приводится в исполнение, так как присужденные к ней военными судами, за исключением местностей, объятых вооруженным восстанием, неизбежно милуются…». Поэтому революционеры попадали на каторгу, однако «всем известно, что никаких каторжных работ у нас не существует и что вся каторга заключается в том, что присужденные к ней клеят коробочки».

Это было время широкого полета фантазии администраторов, вынужденных восстанавливать порядок чрезвычайными мерами. Например, Дурново 11.XI.1905 разослал циркуляр о лишении продовольственной помощи крестьян, участвовавших в аграрных беспорядках. Дескать, грабил – голодай! Градоначальствующий Ялты полк. Думбадзе объявил, что если из какого-либо здания будет открыта стрельба или брошена бомба, то это здание будет снесено. На окраинах порой приходилось накладывать штрафы на туземное население после очередного убийства должностного лица.

Радикальные газеты подвергались штрафам, конфискации отдельных номеров или даже закрытию. «Речь» с негодованием описывала «полицейскую мистерию», с помощью которой власти ежедневно препятствуют выходу этой газеты: «Полицейские агенты наполняют типографию, окружают машины и сторожат выход из-под станка первого отпечатанного экземпляра. Овладев этим экземпляром, они его отсылают в цензуру, которая должна положить свою резолюцию: разрешается или не разрешается к выпуску. До получения этой резолюции газета находится под арестом. Если благосклонная цензура снимает арест, то это всегда оказывается достаточно поздно, чтобы помешать распространению газеты».

Впрочем, не только конфискация номеров, но и закрытие не могли погубить живучие, как кошки, газеты. Они мигом возрождались под новым заглавием – «Столичное утро» стало «Ранним утром», закрыли и его – назвалось «Утром дня». При этом толстосумы-издатели, чтобы скрыться от наказания, прибегали к забавному приему – «назначали дворника своего издателем, а артельщика своего редактором».

Суровые меры возымели действие. В Одессе «в тот момент, когда было введено военное положение, на другой же день магазины стали торговать, фабрики стали работать и население стало спокойно существовать». Так понемногу власть отвоевывала у революции захваченные ею позиции.

Тюрьмы были переполнены вдвое. Менее опасных преступников временно оставляли на свободе, пока не освободится место. Казенных средств не хватало на содержание заключенных, и начальникам тюрем приходилось расплачиваться с поставщиками продовольствия из собственных средств или с помощью частных обществ.

Смута после 1905 г.

Однако до конца смуты было далеко. Ген. Трепов еженедельно докладывал Государю сводку новых террористических актах и массовых беспорядков. Убивали и ранили полицейских урядников, унтер-офицеров, городовых.

«вечером в казенную винную лавку ворвались два неизвестные человека, вооруженные револьверами, похитили из кассы 200 рублей и смертельно ранили полицейского урядника Клыковского, пытавшегося их задержать».

«В гор.Вильне 23 января убит городовой Герасимович и ранен околоточный надзиратель Липинский; злоумышленники скрылись».

«В гор. Бобруйске, Минской губернии, в ночь на 30 апреля убит восьмью пулями, выпущенными из пистолета "Браунинг", городовой Карпенко. Убийца успел скрыться».

«В гор.Радоме 30 апреля вечером убит выстрелами из револьвера, произведенными необнаруженными лицами, земский стражник Баранов».

«7 мая в селе Хорошках, Лубенского уезда, Полтавской губернии, революционный деятель Голобородько нанес кинжалом семь ран полицейскому стражнику Бутенко; положение потерпевшего безнадежно».

«8 мая, в 10 часов утра убит произведенным из засады револьверным выстрелом пристав 5 стана Вилькомирского уезда, Ковенской губернии, Орлов. Преступники скрылись, и предприняты деятельные розыски их».

«В городе Борзне Черниговской губернии 30 июля неизвестным злоумышленником убит исправник Басанько. Преступник был задержан и во время допроса ранил помощника исправника, после чего покончил с собою выстрелом из револьвера».

В 1906 г. было убито 768 должностных лиц и ранено 820, в 1907 г. убито 1231, ранено 1312, в 1908 г. убито 299, ранено 530. Всего за годы смуты было совершено 23 тыс. террористических актов, при которых погибло 10 тыс. человек. Многие убийцы были попросту наемниками, получавшими по 2-3 рубля за очередное преступление.

«Теперь кто едет из Петербурга, – берет револьвер, а потом билет», – писал А. С. Суворин 30.V.1907.

«По деревням мы как выходим из дому? Не иначе как с револьверами, всегда готовые к нападению какой-нибудь гнусной шайки», – говорил гр. А. А. Бобринский в ноябре 1907 г.

И даже в 1910 г. Матюнин с грустью вспомнил, что в 1903 и 1904 гг. «…жили, как у Христа за пазухой»: «тогда можно было ходить по улицам, можно было не носить в кармане револьвера, а теперь приходится все это делать».

Двусмысленное отношение администрации к политическим актам продолжалось очень долго. Два года спустя гр. А. А. Бобринский указывал, что все агенты власти – стражники, урядники, становые, исправники, – боятся применять слишком крутые меры, чтобы не оскорбить настроения общества. «Губернаторы, даже Генерал-Губернаторы, не вполне определенно знают, как им быть – можно ли применять все меры к искоренению разбоя и грабежа или это является нарушением освободительного движения?».

Консерваторы негодовали по поводу недостаточно, по их мнению, решительной политики правительства.

«Он пал на боевом посту, как верный слуга Царя, как верный сын своей Родины, он получил ту единственную награду, которою теперь Русское Государство награждает своих верных слуг за службу Царю и Отечеству, – венец мученический!» – сказал саратовский губернский предводитель дворянства при погребении тверского губернатора П. А. Слепцова, павшего от рук убийцы.

«Зная, что их ожидает впереди, верные слуги долга остаются на своих постах и бестрепетно ждут часа, когда их, брошенных своим бессильным правительством, вздумает казнить правительство революционное», – с негодованием писали «Московские ведомости».

«Когда-нибудь да переполнится чаша, и наша кровь возопиет к небу! Когда-нибудь будет услышан и наш голос! Когда-нибудь воскреснет Россия, – и тогда мы не пожалеем столь напрасно проливаемой нами теперь крови нашей…» – писала та же газета после убийства екатеринославского временного генерал-губернатора В. П. Жолтановского.

В то время как левые газеты призывали отказаться от безрезультатных репрессий, «Московские ведомости» видели причину неудачи в непоследовательности репрессивных мер и призывали перейти к военной диктатуре. Однако, как известно, штыками можно воевать, но на них нельзя сидеть. По выражению Л. А. Тихомирова, диктатура – «лечение "симптоматическое"». Она необходима «специально для "мордобоя", для прекращения резни, бомб, вообще для уничтожения господства "флибустьеров"». Тихомиров полагал, что по водворении порядка должен последовать созыв Земского Собора – единственного компетентного органа для решения вопроса о Верховной Власти. «Россия в 1613 году дала полномочия Романовым. Если представитель Романовых желает изменить существо государственной власти, то должен предъявить это на решение Земского Собора». В сущности, это то же самое требование Учредительного собрания, которое выдвигали радикальные круги.

Настроение общества

Столыпин отмечал, что события 1905 г. послужили «пробным камнем и для многих русских, которые в это время, может быть, усомнились в будущности России».

Однако наряду с пессимизмом в обществе было и обратное течение. Капустин полагал, что после смуты отечество стало для русских людей «вчетверо, впятеро, вдесятеро» дороже. «Проявление этой любви к отечеству сделалось в настоящее время не каким-нибудь внешним требованием, а внутренним содержанием нашей души, нашего сердца».

Увидев плоды своих либеральных претензий, общество немного одумалось. «Мою губернию, – говорил один губернатор, – дожгли до октябризма, если бы еще ее пожгли, то она сделалась бы правой». Особенное впечатление произвели московские баррикады в декабре 1905 г. «…этот бессмысленный акт повредил делу действительного революционного движения и отбросил общество вправо», – полагал Соколов 2. Одни говорили о «реакции», другие – об «отрезвлении русского общества от революционного угара».

Но левые либералы неисправимы. Когда перед самым открытием Г. Думы, 23.IV, было совершено очередное покушение – на московского генерал-губернатора Ф. В. Дубасова, причем убит его адъютант гр. Коновницын, в Петербурге заседал кадетский съезд. При известии о покушении «сорвалось несколько аплодисментов», вызвавших протест и порицание председателя. Правые долго попрекали кадетов этими аплодисментами. Оппоненты отрицали, но впоследствии видная кадетская журналистка Тыркова-Вильямс признала этот факт в своих воспоминаниях. В другой раз кадет Бакунин заявил, что с удовольствием пожал бы руку убийцам Слепцова и Игнатьева.

Таким образом, в обществе произошел раскол на два лагеря, между которыми, казалось, не было уже никакой общей почвы. «Я был два раза на войне и, поверьте, там не видел такой злобы среди противников», – говорил А. И. Гучков.

Деформация народного сознания

Вместе с Самодержавием поколебались и остальные два начала уваровской триады, – Православие и Народность.

Святотатства

Революция наложила тяжелый отпечаток на сознание народа-богоносца, который с 1905 г. стал неузнаваемым. Бесконечной чередой шли святотатства. Украли драгоценности с иконы Казанской Божией Матери, Ченстоховской, Владимирской – в Успенском соборе московского кремля. В третьем случае вором оказался 17-летний крестьянин, прятавшийся во время обысков тут же в соборе, за киотом. Обокрали Трифонов монастырь в Вятке, Данилов монастырь в Москве, средь бела дня. В подмосковных селах грабили храмы, забирая не только деньги, но и ризы с икон. 4.V.1910 наместнику Новоспасского монастыря подсыпали в чай стрихнин, а в конце августа сторожа Троице-Сергиевой лавры зверски убили 75-летнего иеромонаха Анатолия, чтобы завладеть его деньгами.

Святость храма не остановила и одного из петербургских нижних чинов, который для своей оргии с участием приятеля и двух женщин не нашел места лучше, чем церковь офицерской кавалерийской школы на Шпалерной улице. По официальным сведениям, при появлении караульных и полиции устроитель торжества немедленно повесился на крюке, на котором висела икона.

Наконец, вопиющий случай произошел в 1908 г. в Архангельске. Красногорский монастырь продал один из своих храмов с подворьем крестьянину Щербакову за 18 тыс. р. Сделка была заключена официальным порядком – купчую крепость утвердил местный окружной суд. Новый владелец переделал здание храма в обычный дом. Глава и колокольня были сломаны, иконостас разобран. В алтаре устроили музыкальный и модный магазины, в храме – квартиры. По предписанию Св. Синода местный преосвященный, епископ Михей, обратился с воззванием к жителям Архангельска, прося жертвовать на выкуп здания. 18 тыс. были собраны меньше, чем в полгода, и, несмотря на сопротивление нового хозяина, заломившего почти вдвое большую цену, храм снова стал храмом.

Тип священника-радикала

Семинаристы не отставали от светских студентов по части беспорядков. В 1905–1906 гг. из 58 семинарий не было бунтов лишь в 4-х. В Смоленске воспитанники семинарии избили учебное начальство нагайкой, в Харькове ворвались к ректору и облили ему лицо серной кислотой. Со спадом смуты волнения пошли на убыль, но не прекратились. В Саратове бывший семинарист Князевский убил инспектора Целебровского, а свыше сотни воспитанников подозревались в принадлежности к нелегальным союзам и кружкам.

«Стены духовных семинарий, – писала «Россия», – уже 2-3 года были свидетельницами самых диких сцен: избиение ректоров и инспекторов, причем некоторые из них должны были спасаться через окна, варварский разгром их квартир, страшное, беспримерное на Руси кощунство в виде гнуснейшего поругания святых икон и других священных предметов, такое кощунство, какого не дозволяли себе даже татары во время своего владычества и евреи, когда брали у поляков в аренду православные малорусские церкви…

В духовных же семинариях долгое время печатались на виду у начальства самые возмутительные революционные прокламации, а в половине минувшего октября семинаристы появились во многих городах первыми на улицах с красными флагами и пением революционных песен с церковными напевами».