Октябрический режим. Том 1

Хуже всего в Таврическом дворце была его полная ветхость. Потолок бывшей оранжереи совершенно прогнил, что в 1907 г. чуть не привело к трагедии. 30 мая 1908 г. обвалилась часть карниза с одной из колонн Екатерининского зала, чудом не поранив депутата Замысловского, который едва успел отскочить. Неоднократно поднимался вопрос о постройке для Г. Думы нового здания, но это вполне обоснованное решение так и не было принято, вероятно, ввиду его непопулярности: депутаты не хотели прослыть расточителями перед лицом своих голодных избирателей.

Дворец, однако, отлично отвечал своему настоящему назначению. Утомленные депутаты выходили отдыхать в роскошную залу, бывшую бальную, ставшую ныне кулуарами народного представительства. Шидловский писал о «неописуемой красоте» этого помещения, впрочем, проигравшего при снятии с потолка росписи. «К красоте и величию этого зала я так и не мог привыкнуть, всегда восхищаясь его пропорциями, строгостью и красотой линий», – вспоминал сотрудник канцелярии Н. И. Астров.

Сравнивая русскую Г. Думу и французскую Палату депутатов, Еропкин отмечал, что в Париже «все как-то мизернее; нет этого величия, этой старины нашего Таврического Дворца, где огромный Екатерининский зал с колоннами превращен был в кулуары и роскошью и размерами превосходил залу заседаний. … А в палате депутатов в Париже кулуары – это просто коридоры с каменными полами».

В Екатерининской зале депутаты беседовали между собой и с репортерами, а порой, когда заседание затягивалось заполночь, попросту спали на креслах. Отсюда же открывались огромные двери прямо в превосходный Таврический сад. Здесь в пруду можно было даже удить рыбу!

«Вот дружно сидят на берегу пруда социал-демократ и крайний правый, занятые ловлей карасей в сачок. Они уже забыли, что несколько минут тому назад ругали друг друга отборными словами в зале заседаний, и теперь оба весело смеются, мирно беседуя.

Кучка депутатов окружила рыболовов. Оказывается, поймана рыба, но никто не знает ее названия.

– Пойдемте к Хомякову! Он ведь теперь член рыболовной комиссии, – острит один из присуствующих. Все смеются.

Но вот задребезжал звонок. Заседание сейчас возобновится.»

Неспособность Г. Думы к законодательной работе

По образованию и дарованиям почти все народные представители были серы. «За исключением разве некоторых крестьянских делегатов, в подавляющем большинстве случаев в Г. Думу прошло отребье провинциальной так называемой "интеллигенции" – какие-то земские врачи, бухгалтеры, политические ссыльные, учителя и т. д. Многие депутаты приехали в Думу прямо из тюрем, где они содержались за свою революционную деятельность». К примеру, проф.Гредескул пробыл 4 месяца в тюрьме и только 9.IV был выпущен, и то для проезда на поселение в Архангельскую губ.

Вообще нравственный облик депутатов оставлял желать лучшего. «О некоторых членах Думы стали вдогонку поступать приговоры волостных и иных судов, коими они были осуждены за мелкие кражи и мошенничества: один за кражу свиньи, другой – кошелька и т.п.». Один из новоявленных членов Г. Думы от Тамбовской губ. «…оказался в пиджаке, украденном во время погрома и опознанном собственником на плечах "депутата"…». Сызранский деятель Крестьянского союза Андреянов вскоре после начала занятий Г. Думы умер от запоя, причем Пустошкин объявил, что смерть вызвана потрясением от отказа Государя принять депутацию народных представителей.

«Неурожай у нас на людей, могущих быть законодателями, – писала «Россия». – Неурожай, угрожающий голодом. Так и будем знать. Народная нива, вспоенная кровью, загроможденная анархическим насилием, на некоторое время испорчена. Поздний озимый посев, произведенный 17 октября, дал печальные результаты. Вместо ржи и пшеницы мы видим крапиву и лопух…

Иные говорят, что Дума явилась у нас слишком рано, другие, – что она пришла слишком поздно. Одно ясно, она родилась невовремя… Мы построили свое государственное здание в такую годину, когда почти невозможно населить его здоровыми людьми».

А вот впечатления Крыжановского: «Депутаты из мужиков и писарей в грязных косоворотках и длинных сапогах, немытые и нечесаные, быстро расхамевшие, все эти Аникины, Аладьины, были ужасны». «Достаточно было пообглядеться среди пестрой толпы "депутатов", а мне приходилось проводить среди них в коридорах и в саду Таврического дворца целые дни, чтобы проникнуться ужасом при виде того, что представтяло собой первое русское представительное собрание. Это было собрание дикарей. Казалось, что русская земля послала в Петербург все, что было в ней дикого, полного зависти и злобы».

А. А. Киреев в своем дневнике назвал Г. Думу I созыва «карикатурой» народа. В отношении радикалов это, пожалуй, было справедливо. Но в I Думе было немало и обычных крестьян. Их лично интересовало в законодательной работе прежде всего ежедневное содержание депутата – 10 рублей, крупная сумма для простого хлебопашца. Впрочем, 9 рублей полагалось отсылать избравшему депутата сельскому обществу – расплачиваться с ним за избрание.

«Что есть крестьянский депутат? – спрашивал шуточный «кадетский катехизис». – Крестьянский депутат есть доверчивое существо, которое из десяти рублей ежедневно девять отсылает в крестьянское общество, а за один рубль обязано слушать Винавера и Петрункевича».

Рубля, очевидно, не хватало, и потому искали приработков. Продавали публике за 25 рублей право посидеть в заседании на депутатском кресле. На Шпалерной полиция поймала раз депутата, продававшего свой входной билет. Ходили анекдоты «о члене Г. Думы, торговавшем на Сенной, члене Думы, поступившем в дворники», один вроде бы открыл курятную.

После личного благосостояния члена Г. Думы крестьянина интересовало благосостояние своего сословия вообще, то есть земельный вопрос. Вот характерная зарисовка – правда, из кулуаров второй Думы, но про тех же персонажей:

«Крестьян-депутатов сразу отличишь, хотя некоторые из них и нарядились в "спинжаки", в этих "кулуарах" под одной примете – ходят они всегда кучей, остановившись, немедленно становятся в кружок и устраивают нечто вроде сходки, и даже с неизменным "горланом" – этим резонером всякой сходки.

– Что ж, земли-то дадут или нет? – спрашивает кудельная борода в серой сибирке.

– Чать слышал вчера?

– Ничего не поймешь…

В разговор вмешивается козлиная бородка, видимо из волостных писарей, с претензией на ученость.

– Допущают отчуждение собственности земель – можете понять сами, – докторально заявляет козлиная бородка и тычет вперед номер кадетской «Речи», – вот здесь прописано достаточно явственно.

Начинается чтение передовой статьи – так, как читают газету крестьяне: медленно, с толком, с расстановкой и слегка нараспев.

Слушают кругом как дети – немного разинув рты и пяля глаза».

Каким образом столь разношерстное собрание могло осуществлять законодательную работу? Только под руководством интеллигентной верхушки. Всем прочим предстояла роль статистов. Крестьяне, как и предсказывал Коковцев, пересказывали эпическим слогом слышанное от других. Рабочие читали революционные речи, невесть кем написанные, да и прочесть порой не умели. Однажды председатель предложил такому оратору (Бабенко): «Если вас затрудняет чтение, то читаемое вами мы приложим к журналу». В другой раз слесарь Михайличенко сетовал на «прерогативу», поставленную перед Думой в лице Г. Совета, подразумевая под этим непонятным термином «рогатину». Фамилию депутата Тенисона переделали в «Тянивсон», а «Русское знамя» уверяло даже, будто слово «президиум» произносилось крестьянами-депутатами как «прижидиум».

«Только в России могут думать, что сразу, без подготовки, призванные из наших необразованных слоев способны управлять государством. Ни в одной стране еще не было такой палаты как наша…», – говорил на церемонии открытия Г. Думы в Зимнем дворце один из сановников.

В том же смысле полутора годами позже высказался безымянный извозчик, уверявший жену Клюжева, что «это не мужицкое дело»: «И что это за времена пришли. Вот давеча везу я в Думу своего брата мужика, как есть настоящего крестьянина. И будет этот мужик сидеть там рядом с генералом, как ровня. Ну что тут хорошего? По мне ничего путного не будет».

Началась битва за сердца и души членов Г. Думы крестьян. По замыслу Рачковского октябрист депутат Ерогин на казенные средства устроил для новоиспеченных законодателей от сохи общежитие на Кирочной ул., обитатели которого подвергались монархической пропаганде. Но просвещение крестьян не входило в расчеты левых вожаков, поэтому Аладьин быстро выманил половину обитателей дома в свою фракцию. Любопытно, что священник, приставленный к крестьянскому общежитию, опасался за свою жизнь и ответил Пэрсу, просившему о встрече: «В следующий четверг, если раньше меня не убьют».

Несмотря на первую неудачу, остроумная идея не погасла. В 1907 г. мы уже видим общежитие на Сергиевской, 42, а затем на Захарьевской ул. под началом г-жи Степановой-Дезобри, участницы Союза активной борьбы с революцией и анархией. В каждой комнате находилось 6-8 кроватей. Жители подчинялись строгому режиму с чтением утренних и вечерних молитв, запретом принимать гостей и т. д. За жилье и обед каждый депутат платил 40 р. в месяц. К январю 1908 г. в общежитии находилось 28 лиц.

Кадеты, интеллигентные и состоятельные, тоже не нашли отклика в сердцах крестьянских депутатов. «"Господская партия", решали они про себя и переставали к нам ходить». Успеха на поприще завоевания крестьянства добился только Аладьин. В его фракции обещали землю, и наивные хлебопашцы спешили встать под аладьинские знамена.

Мудрый Крыжановский потом писал, что «за десятину земли крестьянин продаст Царя и Бога». Это, конечно, гипербола, но она очень точно характеризует простодушное тяготение крестьян к земле. А П. Б. Струве сгоряча сказал, что популярность трудовиков – это признак одичания.

Ловкие трудовики устраивали в кулуарах нечто вроде митингов, агитируя среди легковерных товарищей по Г. Думе в пользу своих утопических аграрных проектов. Толпы крестьян стояли и смотрели «в рот оратору, как бы ожидая, не вылетит ли оттуда желанная земля».

Агитация среди крестьян велась и по общеполитическим вопросам. Обратимся к тем же зарисовкам о второй Думе, применимым и к первой:

«При мне один "товарищ" обрабатывал такого крестьянского трудовика, – так даже в пот его ударило, а крестьянин все на своем стоял.

– Сначала нужно добиться политических свобод, а потом экономические придут уже сами.

– Чего? Что я с твоей свободой – буду по полю с голым пузом бегать?!

– Да ведь свобода личности.

– Какая там свобода без земли – я и так не арестант, на свободе хожу… А вот жрать народу нечего – это точно.

– Но ведь при освобождении…

Крестьянин обрывает резко.

– Стракулисты и больше ничего! Язычники – только языком болтаете зря…

И сердито отходит».

Сколько таких революционных искр было брошено в простые умы крестьянских депутатов?

Муромцев – Председатель Г. Думы

Еще в детстве Муромцеву довелось услышать о себе любопытное предсказание: якобы ему предстояло стать президентом русского Национального собрания. А играл этот странный ребенок в «государство», сочиняя конституцию и издавая газету для воображаемой страны.

«Председатель Юридического общества, городской и земский гласный, независимый по состоянию, всегда такой же красивый и величавый, спокойный и замкнутый, всеми уважаемый издалека, но для посторонних непроницаемый», – таким его знали москвичи. Муромцев показал себя хорошим председателем на ноябрьском земском съезде и на ответственном заседании Московской городской думы 15.X.1905. С апреля 1905 г. готовился к председательству в Думе, составляя проект ее будущего Наказа (регламента) и намечая даже такие мелочи, как покрой сюртука председателя.

Благодаря соглашению почти всех депутатов Муромцев был избран почти единогласно. При предварительном голосовании за него оказалось 426 записок из 436, после чего решили даже не проводить баллотировку шарами, так как итог был очевиден.

Зная о предстоящем избрании, Муромцев, однако, не заготовил председательской речи и составил ее непосредственно на заседании, после подачи записок. В этом историческом выступлении Государь именовался конституционным Монархом – первая ласточка непонимания, которое пройдет красной нитью через всю историю Думы. Позже Муромцев утверждал, что «сферы» просили его не употреблять слово «конституция». Однако в отличие от Государя он предпочел выразиться откровенно.