Октябрический режим. Том 1

При сложившемся составе Думы, где количество национально мыслящих ораторов было равно трем, не могло быть и речи об удовлетворении высказанного в адресе пожелания об ответственном перед Думой министерстве. «Очень может быть, – писала официозная «Россия», – что когда-нибудь и окажется желательным брать министров из думского большинства, но только тогда, когда в Думе образуется большинство, мыслящее по-русски. До этого Дума должна еще дорасти. Пока она ничем еще не доказала, что заслуживает доверия русского народа, а следовательно никому пока в России, ни правительству, ни отдельным лицам, доверие Думы не нужно».

Думский адрес с его требованием отдать Г. Думе всю оставшуюся у Государя власть был столько же дерзок, сколько нелеп.

«С конституционной стороны адрес этот равносилен объявлению Думы о присвоении ею себе всей Государственной Власти, – писали «Московские ведомости». – […]

Какой же из этого выход?

Очевидно, он не может быть другим, кроме распущения Думы.

Или, может быть, думские якобинцы полагают, что не они уйдут со своего места, а уйдет со Своего места Государь?

В таких дерзких мечтах они, несомненно, ошибутся.

Но, во всяком случае, для всех очевидно, что Дума задалась чисто провокаторскою деятельностью: она хочет во что бы то ни стало вызвать конфликт с Государем, дабы создать грубо лживую фикцию, будто «Царь противится воле Народа».

Но в таком случае, – мы еще раз повторяем, – единственным выходом из созданного Думой конфликта может быть только ея распущение…».

Пока Г. Дума обсуждала свой адрес, та же мысль пришла в голову Г. Совету. Он рассматривал свои варианты текста 4-5.V, в конце концов приняв адрес, подобный думскому, но более умеренный. Поэтому кадеты торопились, чтобы опередить верхнюю палату. К тому же предстоял день рождения Государя – 6.V, и боялись, что он сам приурочит к этой дате амнистию, вырвав такой козырь из рук Думы.

Решено было представить адрес на Высочайшее благовоззрение через депутацию в составе председателя, обоих товарищей председателя, секретаря и одного из его товарищей. Утром 5.V Муромцев испросил аудиенцию через председателя Совета министров. При личной встрече Государь оказался бы в трудном положении. Согласиться на требование Г. Думы – значит окончательно капитулировать, отказаться – дать кадетам оружие против себя. «Московские ведомости» даже уверяли, что затея с адресом была нужна «крамольникам», чтобы спровоцировать конфликт – получить отказ из уст самого Царя и «разыграть в Царском Дворце эффектную "сцену народного негодования" ? la Mirabeau».

Казалось, победа Г. Думы неминуема. В Бутырской тюрьме уже задержали этапы с политическими пересыльными. «Россия» писала, что депутация Г. Думы для поднесения ответного адреса будет принята 7 или 8 мая.

Но уже 6.V Муромцев получил ответ от председателя Совета министров: Государю благоугодно, чтобы адрес был послан ему при всеподданнейшей записке. 8.V Муромцев передал несчастный документ через дворцовое ведомство.

«Весь народ Русский вздохнет свободно, узнав, что Государь Император отказался принять депутацию от той чисто революционной партии, которая насилием и обманом присвоила себе большинство мест в Г. Думе», – писали «Московские ведомости» в передовой статье «Радостная весть».

Кадеты, если и были оскорблены отказом в приеме, то постарались сделать хорошую мину при плохой игре. Они (Новгородцев, Набоков) заявили, что таков, дескать, этикет и вообще «важна суть, а не форма».

Знаток парламентских практик М.Ковалевский сообщил, что и прусский парламентский адрес передается Монарху в письменной форме через министерство. Ковалевский ухитрился не увидеть в отказе принять депутацию «ни прямого, ни косвенного порицания нашей деятельности».

Дума приняла формулу перехода к очередным делам, предложенную Новгородцевым: «полагая, что значение ответа на тронную речь заключается в его содержании, а не в способе его представления, Г. Дума переходит к очередным делам».

Правительственная декларация (13.V)

«Россия» писала, что Совет министров согласился на амнистию. Однако В. Н. Коковцев утверждает, что все министры – как сторонники Думы, так и ее противники – были солидарны в том, что ответный адрес Думы неприемлем.

Кроме того, главный предмет разговоров в Совете министров составляли губернаторские донесения о том впечатлении, которое производили думские речи на население. Губернаторы не ручались за поддержание порядка.

Гурко от лица правительства составил декларацию в ответ на адрес Думы. Из внесенных Государем поправок наиболее существенны две. Они касаются его самого. В проекте Гурко невозможность установления парламентского строя и амнистии объяснялись ссылкой на волю Монарха. Вероятно, Государю не понравилось, что им пытаются прикрыться, поэтому первую ссылку он вычеркнул (та самая фраза об охране нового строя из тронной речи), а возле второй написал: «Желательно высказать определенное мнение Совета министров относительно амнистии». Кроме того, Государь сделал пометку: «Почему не затронут еврейский вопрос?». Однако требования Г. Думы и о равноправии (кроме крестьянского), и об отмене смертной казни в декларации остались без ответа.

В целом Государь был согласен с этим текстом, хотя предпочел бы, чтобы он был еще более резким и определенным. «Не будем, впрочем, забегать вперед. Бывает, что и самая безнадежная болезнь проходит каким-то чудом, хотя едва ли в таких делах бывают чудеса».

13.V Горемыкин прочел правительственную декларацию перед Г. Думой. Исторический документ оказался «в синей обложке самым типичным "делом" за №». Премьер читал едва слышно, ровным голосом, но так волновался, что у него дрожали руки. «Я увидел перед собой правительство в лице Горемыкина, старческим голосом бормотавшего бессвязные слова, немощное, беспомощное, боявшееся и теряющееся перед собранием Г. Думы и неспособное на действия», – вспоминал Н. Н. Львов, сравнивая главу правительства с «эмблемой одряхлевшей и выжившей из себя бюрократии». Дума слушала Горемыкина в «гробовом молчании».

Декларацию можно условно разделить на две части: ответ на адрес Г. Думы и собственная программа Совета министров.

По поводу адреса Думы в декларации говорилось: «Правительство выражает прежде всего готовность оказать полное содействие разработке тех вопросов, возбужденных Г. Думой, которые не выходят из пределов предоставленного ей законодательного почина». И действительно, с рядом реформ, заявленных в думском адресе, – неприкосновенность личности, равноправие крестьян, всеобщее бесплатное обучение и т. д. – правительство согласилось полностью или частично. Однако на самые радикальные требования Г. Думы – принудительное отчуждение земли помещиков в пользу крестьян, расширение прав народного представительства, отмена усиленной и чрезвычайной охраны и военного положения, амнистия – правительство ответило категорическим отказом.

Во второй части декларации излагалась собственная программа Совета министров: аграрные, образовательные, судебные реформы и т. д.

В конце Совет министров заявлял, что при всей ценности Г. Думы могущество государства покоится на твердой исполнительной власти, которую «правительство намерено неуклонно проявлять в сознании лежащей на нем ответственности за сохранение общественного порядка перед Монархом и русским народом». Совет министров уверен, что Г. Дума поможет ему внести в страну успокоение.

Итак, судя по декларации, правительство не только готово предельно идти навстречу Г. Думе, но и само, независимо от нее, видит наши беды и работает, чтобы исправить положение. Программа правительства скромнее думской, но гораздо более реальна и подробна. Она перечисляет не лозунги, а конкретные решения конкретных проблем. «Декларация отличалась от адреса, как работа специалистов от импровизации самоуверенных дилетантов», – писал Маклаков.

Г. Думе отводилась лишь вспомогательная роль, и вообще правительство не признавало за народными представителями особого авторитета. Упомянув о недопустимости принудительного отчуждения, председатель Совета министров даже поднял палец, как учитель в гимназии.

«И. Л. Горемыкин говорил с Думой, как люди обходят свежевыкрашенный фонарный столб, – писал потом Дорошевич. -

С той вежливостью, с какой прилично одетый господин дает на узком тротуаре дорогу трубочисту».

Ответом Горемыкину стали десятки вызывающих речей. «…исполнительная власть да покорится власти законодательной», – провозгласил Набоков формулу собственного сочинения. Министры, сказал Аладьин, должны «как наши верные слуги» исполнять «то, что мы постановляем как закон». Вместо этого правительство осмелилось отказывать Г. Думе в удовлетворении ее требований, той самой Г. Думе, которая «временно приостановила смуту», внушив крестьянству надежду на мирное проведение реформ. «Мы внушили веру в благотворную работу Думы рабочему населению, внушили ее в последнюю минуту выборов, и если временно приостановились стачки, приостановились забастовки, то это сделала только вера в Г. Думу. […] Мы делали попытки возобновить занятия в учебных заведениях».

Исполнение требований Г. Думы – «единственный путь к мирному разрешению крестьянского вопроса и освободительного движения». Отказывая, правительство, по мнению кадетов, создает новую смуту. «Мы видим, откуда идет вызов стране, мы видим, где куется революция, мы видим, кто снова готов повергнуть страну в крушение, кровопролитие, голод и нищету. Для нас глаза раскрылись, они раскроются и для русского народа», – заявил Родичев. Щепкин «как профессор, знающий настроение студентов», даже договорился до того, «что после сегодняшнего заявления правильные занятия в высших учебных заведениях немыслимы».

Десятки ораторов на разные лады повторяли, что министерство должно выйти в отставку. Слесарь Михайличенко даже заявил, что все власти «должны предстать перед народным судом».

Неужели кадеты были так наивны, что надеялись, что правительство исполнит все их требования? От нынешних министров-консерваторов ждать этого не приходилось, но парламентаристы надеялись на смену кабинета. «…после того, как мы изложили всю программу нашей будущей деятельности в ответном адресе, мы ждали, что ответом на это заявление будет краткая весть о том, что министерство вышло в отставку». Кто же получит освободившиеся портфели? Ответ можно найти в шуточном «кадетском катехизисе», сочиненном оппонентами конституционных демократов: «Чего хотят кадеты? – Кадеты хотят быть министрами».

По стенограмме хорошо видно, как Дума, обладая подавляющим численным превосходством, набросилась на министров. Оспаривали аргументы, которыми декларация обосновала недопустимость принудительного отчуждения и амнистии. Вторую, деловую часть правительственной декларации (паспортный устав, подоходный налог и т. д.) ораторы обходили молчанием: такие мелочи их не волновали. Набоков и Аникин так и говорили, что не будут подробно разбирать декларацию. Огородников сказал, что при нынешних условиях «эти реформы имеют сами по себе бесконечно второстепенное значение».

А.Ст[олыпи]н в «Новом Времени» удивлялся: судя по думским речам, кажется, что правительственная декларация угрожает разгоном и террором. Но он, А.Ст-н, перечитывает текст декларации и «вообще не находит всего того, против чего целый день с азартом распинались думцы.

Очень приличным слогом изложенная весьма либеральная программа, против некоторых подробностей которой можно спорить, но выполнение которой принесло бы России несомненную пользу…

Грешным делом я подумал сначала, что Горемыкин может быть не то читал с кафедры, но это было бы слишком неправдоподобно: не о двух же он головах.

Потом я понял: речи депутатов были заранее приготовлены против правительственной декларации "вообще", независимо от ея содержания. Немного нелепо отвечать на вещи, которых вам не говорили, но не менять же великолепных речей из-за такого пустяка».

Но эта версия совершенно расходится со свидетельством Стаховича, который в следующем году говорил Маклакову, что президиум заранее знал текст декларации и сообщил своим единомышленникам. Гурко же утверждает, что печатные экземпляры были розданы депутатам одновременно с выступлением Горемыкина.

Масла в огонь подлил министр юстиции И. Г. Щегловитов, в разгар прений вступившийся за исключительные законы. Министр сказал речь бледную на фоне жарких думских прений, к тому же в чересчур примирительном тоне – «счел нужным расстилаться перед Думой», по выражению Гурко. Будучи юристом, Щегловитов ни слова не возразил по существу придирок Кокошкина и Щепкина о законности принудительного отчуждения, чем и дал повод М.Ковалевскому упрекнуть себя в незнании азбучных юридических истин. Получалось так, что думские профессора казались лучшими юристами, чем он.

Он говорил только об исключительных законах, крайне слабо высказавшись в их пользу (точнее, в пользу законности как таковой) и тем самым дав повод выступить с горячей речью еще и Гредескулу. Наконец, министр юстиции ухитрился еще и крайне неудачно выразиться о «дальнейшем попирании закона» правительством, за что уцепился Гредескул, так как получалось, что попирание закона правительством было и продолжается.

Правительство долго слушало истерические речи членов Г. Думы. «Не раз, – вспоминал В. Н. Коковцев об этом дне, – барон Фредерикс спрашивал меня, не пора ли всем нам уйти, но я удерживал его, говоря, что нам следует уйти после того, как уйдет председатель Совета министров. С трудом, едва сдерживая возмущение от сыпавшихся на нашу голову всевозможных выходок, в которых пальма первенства не знаю кому принадлежала – кадетам или их левым союзникам, досидели мы до перерыва и все вместе покинули Думу».

Гр. Гейден упрекнул министерство в том, что оно не хочет работать с Думой, так как не только не внесло до сих пор в нее ни одного законопроекта, но и сегодня покинуло зал заседаний до окончания прений. Как будто у министров нет других дел кроме выслушивания речей думских ораторов! Что до невнесения в Думу законопроектов, то это, безусловно, было ошибкой.

Г. Дума приняла формулу перехода к очередным делам, предложенную Жилкиным, но утвержденную и отредактированную совместно кадетами и трудовиками: правительство отказывается удовлетворить народные требования; Дума выражает «перед лицом страны» недоверие к безответственному перед народным представительством министерству и признает необходимым условием умиротворения государства и плодотворной работы Думы отставку министерства и замену его новым, пользующимся доверием Г. Думы.

С очевидным умыслом по этой формуле не было открыто новых прений, и никто не успел внести альтернативного текста. Председатель сразу же поставил формлу Жилкина на голосование, и она была принята большинством всех кроме 11.

10 человек из этих 11 подали заявление: они голосовали не в защиту министерской декларации, а против собственно формулы перехода. Они не согласны с выраженным в ней мнением об ответственности министерства перед Думой и о необходимости выхода правительства в отставку. «Считая, что решения Думы должны прежде всего быть основаны на установленных законом правах ее, мы предпочитали переход к очередным делам, не сочувствующий объявлению Совета, но не касающийся служебной карьеры кабинета» (подписали: Стахович, Гвоздев, Перевощиков, Романюк, Баршев, Скворцов, Рябчиков, Готовчиц, (не разобрано), Яков Ильин).

На крики «Долой министров» в заседании Думы 13.V «Московские ведомости» ответили передовицей, озаглавленной «Долой Думу!». «Россия» написала: «не министерству И. Л. Горемыкина следует покинуть свои места, а скорее надлежит гг. депутатам нынешней Думы освободить депутатские кресла для других представителей народа, желающих заняться делом, а не словом».

Отношение министерства к Г. Думе