Хроники Арли. Книга 2. Кто я?

– Так не загорится, – попытался возразить один из тех, кто носил к кострищу хворост.

– Ну так лейте на нее, а не на дрова! – рявкнул священник. – А ты не вздумай закатить глазки, – это он уже мне, – а то я напоследок попотчую тебя гвоздями!

Я замотал головой, показывая, что буду вести себя смирно, а внутри меня сотрясала дрожь: в глазах и памяти, будоража кровь и заставляя дребезжать от натуги сердце, полыхало яркое пламя, втягивающееся в лицо девушки, скрывающей под тяжёлым платком пепельно-серые волосы. Выходит, так похожих друг на друга девушек связывало колдовство, и сейчас я оказался свидетелем, как оно по каким-то причинам иссякло. Что это было? Зачем?

На моих глазах один из помощников пожилого священника притащил ведёрко воды и, испуганно оглядываясь на своего начальника, аккуратно плеснул пленнице в лицо, вода была ледяной, я понял это, потому что несколько капель угодило и на меня. Без толку, холодный душ не подействовал, она по-прежнему безжизненно висела на своих путах.

Священник, видя, что верное средство не действует, несколько раз ударил ее по щекам, но и это тоже нисколько не помогло. Он выругался сквозь зубы, затем вцепился ей в шею и с надеждой во что-то вслушивался, мусоля зубами губы.

– Сдохла, тварь! – наконец выплюнул он с бессильной яростью.

Его помощники съежились от страха; несомненно, такая скорая смерть ведьмы не укладывалась в планы их предводителя. Священник яростно огляделся, словно искал, кого бы посадить на ее место, при этом все присутствующие попятились, видно, им был известен этот пылающий ненавистью взгляд. Наконец он остановил свой бешеный взор на мне.

– Не радуйся, колдун, тебе не удастся меня обмануть! – Он, казалось, выплевывал каждое слово. – Ты будешь гореть слишком медленно и успеешь вспомнить о каждом своем грехе!

Я смотрел на своего палача и думал совсем не о том. Как так получилось, что этих двух связывало колдовство? Почему одна дала умереть другой? С какой стати они так похожи? Почему у одной отсутствовали эмоции, тогда как другую переполняют? И к моему удивлению, в них нет злобы, ненависти и страха, лишь досада и изумление. Может, передо мной тот случай, когда сестра уничтожает сестру, но с такими ли чувствами это делается?! И вообще, почему мои мысли сейчас о других, когда я вижу человека с горящим факелом над головой? Меня ждёт лютая смерть, а в голове ни одной мысли к спасению.

Что-то Оррик запаздывает… Неужто он не успеет на этот раз?

Факел приблизился: вот оно, пламя, в котором сгорят мои мысли. Вряд ли теперь мне суждено стать Врагом, о котором нет ни слуха в легендах, мне предстоит продолжить проклятую цепочку. Можно забыть о планах, тихой и безмятежной жизни, впереди меня теперь только огонь и смерть.

– Поджигай, чего ждёшь, – рявкнул священник. – А то из-за вас, того и гляди, и этот сдохнет со скуки!

Факел поспешно сунули под ноги, толпа взревела, я рискнул поднять голову и увидел гигантскую воронку прямо над головой, мне почудился гул, словно работает тысяча генераторов. Протяжное у-у-у впивалось в душу, так что я не чувствовал жара у ног, а между тем костер разгорался, и первые его языки уже пробовали ботинки на вкус. Черт, без них опять буду уткой, с сожалением усмехнулся я. Страх, как ни странно, уполз, словно змея в свою тёмную нору, оставив лишь весёлую злость. И эта злость со звоном столкнулась с воронкой, отчаянно заскрежетала, заискрила, забилась и выстояла… «Хоть умру не слюнявым дебилом», – мелькнула злорадная мысль.

В этот момент все потонуло в ослепительной вспышке.

Глава 8

Дальше я помню урывками: снова запах горелой плоти и вкус углей на языке, крики, дикий ор и завывание кругом, визг священника сбоку, пепельно-серое облако перед глазами, обезумевшие глаза, чья-то рука, как в популярном селфи, упорно тянущая меня куда-то, убийственный бег, ветки в лицо, падения, подъемы, кто-то ругается, как сапожник, меня вновь пинают, и снова безумный калейдоскоп в глазах, приправленный громом барабанов в ушах – сердце долбит, кажется, прямо в мозг.

Смена декораций: перед глазами маячит здоровенный солнечный заяц, словно я только что высматривал пятна на солнце. Людей вокруг больше нет, зато полно ощетинившихся ветвями кустов, злобно цепляющихся за одежду; мои колени вот-вот подогнутся от безмерной усталости. На удивление не хватает сил, поэтому мысли: «Я что, живой? А как же огонь?» – даются мне с превеликим трудом.

– Можешь передохнуть.

Прозвучавшие слова как будто выдернули заслонку из моей выдержки, тело враз лишилось каркаса, что удерживал в вертикальном положении, и я рухнул на землю, как топор, который, едва коснувшись воды, камнем идет ко дну. Не знаю, чего мне хотелось больше: отдышаться или отстегнуть ноги – они гудели, будто только что я одолел марафон за пару часов. Впрочем, если судить по общему состоянию, то сорок два километра оказались с нешуточным гаком, да и по пересечённой местности.

А нормально пробежались! С закрытыми глазами воображение работает лучше, поэтому легче представить детали, посмаковать нюансы. Вырвался! Отстукивающее бешеный ритм сердце, словно дикая птица, едва угодившая в клетку, успокаивалось, мысли ложились ровнее, одна за одной, а не сыпались, словно комья земли после взрыва. Чудеса случаются! Так и в Бога поверишь, и в провидение, и в кого угодно. Мне не слишком нравились крепкие выражения, можно по-другому выразить свою мысль, но в такой ситуации ругаться как сапожник – это нормально. Кстати, а ведь это не я ругаюсь, тогда кто…

– Вот дура! – сказано с чувством так, словно человек уже сто раз пожалел о содеянном и теперь говорит так громко лишь затем, чтобы вы знали, что этим званием он обязан исключительно вам.

Я опустил глаза и только сейчас заметил, что напротив меня, в точности скопировав мою позу, привалившись к дереву, сидит девушка. Как я умудрился упустить такую деталь? Таинственная незнакомка в платке. Именно ее я видел, когда из меня собирались приготовить жаркое.

Косынка соскочила за спину, и из нее вывалилась копна пышных волос пепельно-серого цвета, которые она безуспешно снова пыталась собрать в пучок. Впрочем, шнурок, удерживающий все это великолепие, не выдержал гонки со смертью и порвался, а без него волосы возвращаться в прежнее состояние отказывались.

– Вот дура! Дура! Дура! – Она с чувством несколько раз ударилась лбом о колени, а затем, обхватив их руками, беззвучно зарыдала.

Вид полного отчаяния и безысходности побуждает любого мужчину подставить свое плечо. Вмиг все мои тревоги и болячки были забыты.

– Э-э, – достаточно бодро начал я свою вдохновленную речь, но был остановлен пламенным взглядом, и оказалось в нем доброты не больше, чем в заряженной двустволке Петровича, охотника по призванию, компаньона моего отца по жизни.

– Из-за тебя, идиота, – сквозь зубы прорычала незнакомка с пепельными волосами, и ее пальцы вцепились мне в шею. Ее слезы, падающие мне на грудь, как ни странно, не приносили мне облегчения.

Поначалу от подобного проявления чувств я улыбался, но уже через секунду мне стало совсем не до смеха – при всем при том, что на моем тонком горле сомкнулись нежные женские ручки, сил разжать эти объятия у меня не хватало. То, что я поначалу принял за шутку, таковой уже не казалась. У меня потемнело в глазах. Я с мрачным удовлетворением подумал, что эта хрупкая девушка сделает то, что не удалось священнику с его подпевалами. Нелепая, идиотская ситуация, которая, тем не менее, усугублялась с каждой секундой. Без паники, сказал я себе и тут же решил, что лучше с ней, чем задохнуться. Как вразумить эту разъяренную кошку?! Недолго думая, я из последних сил залепил ей пощёчину.

Подействовало! Ещё как! Впрочем, на подобный эффект я не рассчитывал: мою бедную шею оставили в покое, а незнакомка, взмахнув облаком из волос, упала на прежнее место и заревела уже в голос. Я пару секунд оторопело наблюдал за столь резкой переменой в настроении, а затем, позабыв об опасности, подсел к ней и принялся ее успокаивать. Большей глупости я совершить, наверное, не мог.

К счастью, на этот раз на меня набросились лишь словесно, и моему здоровью угрожало лишь задетое самолюбие.

Вы знаете, что такое медвежья услуга? Я теперь вполне себе представляю, потому что приобретаю все больше способностей ее оказывать. Врагам, друзьям и даже тем, с кем я не знаком. Но враги сочтут таковую за признак коварства, друзья огорченно пожмут плечами и, наверное, смогут простить – на то ведь они и друзья, не правда ли, – а как быть с теми, кто просто попался под руку?

Как я правильно догадался, девушка оказалась магичкой. Третьим по счету магом, встреченным в этом мире, и пока единственным, которому я успел так насолить, что впору хвататься за голову.

В перерывах между проливным дождем из горючих слез, обещаний спалить меня, чтоб и косточек не осталось, и невнятного бормотания, сочетающего и то и другое вместе, я выяснил, что она выпускница второго курса Академии магии, испокон веков находившегося в королевстве Форзно, что расположено весьма далеко отсюда. Чтобы туда попасть, нужно пересечь из конца в конец славный Гальд, на территорию которого мы едва вступили; затем пройти необъятные просторы Аллии с ее широкими реками, бескрайними равнинами и дремучими лесами; потом переправиться на тот берег Убана, реки настолько великой, что раскинулась почти по всему Арли; и только тогда окажешься на границе Форзно, королевства, знаменитого своими университетами и студентами, где в славном городе Фира, ровно посередине между Аллией и Гарном, что вечно соперничают друг с другом, и благоденствует Академия магов Арли. Столь выспренная речь вперемешку со слезами и шмыганьем носом не могла вызвать ничего, кроме улыбки, но я закусил до крови губу, сохраняя лицо серьёзным и чрезвычайно участливым. Видимо, поэтому удостоился чести выслушать и оставшуюся часть ее печальной истории.

Я слушал сбивчивую, торопливую речь и не мог отвязаться от мысли, что давным-давно знаю ее обладательницу. Словно мы встретились после долгой разлуки и теперь не в силах наговориться. Что это? Очередной подарок перерождения Убийцы? Или мой собственный дар? Но ведь так бывает и без всякого чародейства. Встретишь человека, и кажется, что знал его целую вечность.

Девушку прорвало, я чувствовал, что ей необходимо выговориться, поведать хоть кому-нибудь о своих злоключениях, и потому помалкивал. Кроме того, ее рассказ добавлял еще кусочек к пазлу, о котором я пока мало что знал. Даже мысль о возможных преследователях отошла на второй план. Вряд ли погоню организуют быстро, может, до нее вообще не дойдёт.

После окончания первого курса студенты вольны делать все, что им вздумается, на лето они предоставлены сами себе. Большинство из них предпочитают отправиться обратно в лоно семьи, чтобы побыть с близкими, поведать о тягостях первого года, набраться сил перед следующим.

Другое дело – второй год. Если в самом начале им постоянно твердили, что во главе угла надо ставить теорию, то прямо с порога второго теория оказалась отринута, и ученики вгрызлись в практику. Ей приходилось вдвойне тяжелей: вначале, когда им предложили выбрать, какой же путь они предпочитают пройти, она, не раздумывая, указала на два: ее, как девушку, добрую сестру трех старших братьев, и как будущую мать, несомненно, прельщало целительство, но как натуру неуемную, иногда вспыльчивую и всегда увлекающуюся, одной дорогой было не удержать. Она давным-давно поняла, что не в ее характере долгими ночами корпеть над очередной микстурой, поэтому не задумываясь вторым направлением избрала огонь, чем ввергла всю академию в шок, так что даже сам ректор, мэтр Оршан де Огиллон, убеленный сединами маг, огневик, магистр и много чего еще, имел с нею продолжительную беседу, но добился лишь того, что она крепче утвердилась в правильности своего выбора.

Не то чтобы подобное возбранялось, такие случаи бывали и раньше – маги двух специализаций известны миру. Рос Огнекрылый, прославленный маг, живший четыре века назад, помимо огня, что следует из его имени, повелевал силами воздуха. Тарус Безземельный соединил землю и воду, но то были великие чародеи прошлого, ныне народ стал пожиже и уже не претендовал на громкие имена, тем более она выбирала не смежные друг с другом стихии, а принципиально различные и по-разному изучаемые.

Весь первый курс Валена ходила павлином, посмеиваясь над своими сокурсниками, а на втором на смех не осталось времени. Да его вообще не осталось, даже спать выдавалось урывками, потому что то, что другим едва удавалось выполнять за себя, ей приходилось тянуть вдвойне. При этом ни о каких поблажках речи не шло: и мэтр Огринэль, и мэтр Транак друг друга не переносили на дух, отдувалась же за это она. Как два в открытую соперничающих человека, они всячески подозревали своих студентов в пренебрежении своим предметом в пользу соперника, поэтому гоняли их не в пример усерднее. Ректор иногда вмешивался в эту вражду, останавливая ретивых противников, в случае же с ней он оставался до обидного безучастен, ибо в первую очередь она отдавила мозоль ему.

Но девушка, по ее словам, не сдавалась, грызла гранит науки, так что понемногу, постепенно снискала уважение обоих учителей, хотя данный факт никак не сказался на требовательности и придирчивости, с которой они проверяли ее работы.

Окончание второго курса отличалось от первого. Если раньше их с пожеланиями доброго здравия и после сердечных объятий отправили по домам, то на этот раз раздали задания. Неизвестно, какие поручения достались другим, но она могла вернуться обратно, лишь только получив несколько благодарственных писем. Она вольна ехать в любом направлении, но с тем условием, что будет применять на практике то, чему обучилась. При этом все письма имели оценку: множество мелких хворей оценивались как «хорошо», несколько тяжёлых болезней, с которыми справился ученик, могли принять за «отлично», и только избавление от «смертельной» сразу давало возможность улучшить балл на экзамене, когда она дойдёт до четвёртого курса, а это очень, очень большое подспорье. Впрочем, ректор сразу предупредил все горячие головы, что даже «хорошо» для большинства – все равно что «отлично», так что советовал не гоняться за баллами, а возвращаться и получать знания дальше.

На этом месте я все же не выдержал:

– А у этой девушки имеется имя?

Она вытерла покрасневшие глазки и слегка отстранилась, да и то сказать, не слишком ли я обнаглел: все это время я провел подле нее на коленях, то и дело сдерживая желание взять ее за руку. Мало ли тут какие традиции? Вцепится мне опять в шею, что я буду с ней делать? Опять бить по морде?

– Валена, – несколько неуверенно протянула она, а потом я удостоился ее пристального и весьма придирчивого для расстроенной девушки взгляда.

Очевидно, не обнаружив то, в чем меня заподозрила, она продолжала гораздо спокойнее. Я же сидел напротив и вслушивался в оба голоса; один, ее, уже спокойный, обретший глубину и странную силу, другой, мой собственный, слышимый только мне. Он был неразборчив, но убедителен – смысл этих слов сводился к тому, что на этот раз все равно, каким образом свершилось то, что свершилось. Цель, вне всяких сомнений, оправдала средства.

История меня захватила, в девчонке скрывался талант рассказчика, она великолепно владела слогом. Ее голос к тому же обладал всеми достаточными, чтобы вас удивить, мыслимыми диапазонами, то оборачиваясь пчелиным писком, то мог обволакивать грудными аккордами. Я вслушивался в слова и все больше погружался в рассказ.

Одним лишь целительством дело не обошлось. Она метила в мага огня, так что задания ей достались сразу от обоих мэтров, посматривающих друг на друга с неодобрением; по возвращении в академию ей предстоял экзамен: слепить столь большой шар огня, сколь это вообще было возможно. И эта задача пугала ее сильнее всего на свете, так как лечение Валене удавалось гораздо легче, чем обращение со своенравной стихией.

Местом своей практики, не колеблясь, она избрала Гальд, ведь не зря говорят, что дома и стены тебе помощники. Так она очутилась в этой деревне.

– Так ты местная?! – воскликнул я.